Одоевский Владимир Федорович

1803-1869

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Владимир Федорович Одоевский

Муравьев Вл.

Русский Фауст

Что нужно нам, того не знаем мы,
Что ж знаем мы, того для нас не надо.
Гете. Фауст. Часть первая

До гор болото, воздух заражая,
Стоит, весь труд испортить угрожая;
Прочь отвести гнилой воды застой —
Вот высший и последний подвиг мой!
Гете. Фауст. Часть вторая

1

В 1838 году Владимир Федорович Одоевский написал, а в 1844 году напечатал в журнале «Отечественные записки» рассказ «Живой мертвец».

Создание этого рассказа относится к наиболее плодотворному периоду творческого пути писателя: в тридцатые годы им написаны все его основные и лучшие произведения. В 1838 году Одоевскому было 35 лет. По воззрениям древних, это — середина жизни; в тридцать пять лет человек вступает в пору духовной зрелости и способен к познанию законов и тайн бытия. Идея «Божественной комедии» пришла Данте, и он начал свою великую поэму, говоря его же словами, «земную жизнь пройдя до половины» — в возрасте тридцати пяти лет.

Рассказ «Живой мертвец» — ключ к пониманию личности .Одоевского, его литературного творчества и общественной деятельности. В нем заложена главная идея его мировоззрения.

Содержание этого рассказа составляет сон (что позволило рецензентам и критикам того времени отнести его к разряду фантастических)/ приснившийся главному герою — Василию Кузьмичу Аристидову, петербургскому чиновнику, достигшему довольно значительного положения и продолжающему преуспевать. Так вот, Василий Кузьмич имел неосторожность прочесть «на сон грядущий какую-то фантастическую сказку», и ему приснилось, что он умер. Но его душа, отделившись от тела, не вознеслась, а осталась в Петербурге. Далее рассказывается о том, как Василий Кузьмич, состоящий теперь из одной души, без тела, невидимый никому, но и сам не имеющий возможности вмешиваться в земные дела, посещает те же самые места, что и при телесной жизни, и наблюдает последствия

[03]

своих земных дел. Сам себя Василий Кузьмич злодеем не считает: поступал он всегда, блюдя собственный интерес, «смотря по обстоятельствам» и твердо уверен, что «наказывать» его «не за что». К тому же и один из его подчиненных свидетельствует, что он «эдаких, знаете, злодейств не делал». Но оказывается, что его мелкие мошенничества, подлоги, обманы, клевета, по его собственному убеждению и мнению окружающих, — незначительные «грешки» с неумолимой, жестокой закономерностью порождают целую цепь событий и поступков, которая в конце концов оборачивается для людей большими несчастиями. Жертвой обстоятельств, вызванных к жизни Василием Кузьмичом, становится и его родной сын, ради счастья которого он и совершал свои «грешки». Видя все это, Василий Кузьмич начинает понимать истинный характер своих дел и в страхе, восклицает: «Мои дела, как семена ядовитого растения, — все будут расти и множиться!.. Что ж будет наконец? Ужас, ужас!..»

Сон Василия Кузьмича Аристидова — образное, художественное воплощение идеи. Но Одоевский, не удовлетворившись образным воплощением идеи дает при этом же произведении логическое, рациональное ее определение. Он снабжает рассказ эпиграфом «Из романа, утонувшего в Лете», эта подпись не оставляет сомнений, что эпиграф сочинен самим автором. Обычай употреблять авто-эпиграфы был распространен в 1820—1830-е годы, например, таковы эпиграфы к «Пиковой даме» А. С. Пушкина.

В эпиграфе Одоевский формулирует: «Мне бы хотелось выразить буквами тот психологический закон, по которому ни одно слово, произнесенное человеком, ни один поступок не забываются, не пропадают в мире, но производят непременно какое-либо действие; так что ответственность соединена с каждым словом, с каждым, по-видимому, незначащим поступком, с каждым движением души человека».

Восприятие мира, Вселенной как единого целого, связанного всеобщей зависимостью, составляет, основу мировоззрения Одоевского — космического мировоззрения, которое только сейчас начинает усваиваться человечеством.

Из понимания всеобщей взаимосвязи вытекает, во-первых, ответственность .каждого за каждый свой поступок перед всем человечеством. Одоевскому это обостренное чувство ответственности было присуще в высшей степени.

И, во-вторых, твердое убеждение в том, что никакой труд, направленный на благо общества, не пропадает зря. В одном из самых последних своих произведении, статье «Недовольно» (1867 г.) — ответе на полную пессимизма и разочарования статью И. С. Тургенева «Довольно» — он писал: «...не един я в мире, и не безответен

[04]

я пред моими собратиями — кто бы они ни были: друг, товарищ, любимая женщина, соплеменник, человек е другого полушария. — То, что я творю, — волею или неволею приемлется ими; не умирает сотворенное мною, но живет в других жизнию бесконечною. Мысль, которую я посеял сегодня, взойдет завтра, через год, через тысячу лет; я привел в колебание одну струну, оно не исчезнет, но отзовется в других струнах гармоническим гласовным отданием».

Этими двумя принципами — ответственностью и уверенностью в нужности для человечества его труда — определялась нелегкая, самоотверженная, «странная», по мнению многих современников, жизнь и деятельность Одоевского.

«Князь Одоевский принадлежит к числу наиболее уважаемых из современных русских писателей, — писал В. Г. Белинский в статье 1844 года «Сочинения князя В. Ф. Одоевского», — и между тем ничего не может быть неопределеннее известности, которою он пользуется. Скажем более, имя его гораздо известнее, нежели его сочинения».

Так было в 1844 году, таким же положение оставалось в последующие десятилетия, и почти таково оно и в настоящее время. В этом есть своя закономерность и свои причины. Жизнь и деятельность Одоевского настолько слились с историей русской общественной жизни и русской культуры 1820—1860-х годов, что его невозможно выделить ид этой эпохи, а эпоху — представить без него.

Имя Одоевского обычно упоминается в .связи с биографиями многих замечательных деятелей русской культуры первой половины XIX века. «Судьба жизни не раз ставила меня в весьма близкие сношения с замечательнейшими организациями нашего времени (Д. Веневитинов, Грибоедов, Пушкин, Жуковский, Лермонтов, Кольцов, Глинка и мн. др.)», — вспоминал В. Ф. Одоевский под конец жизни. Если учесть, что бреди этих «мн. др.» значатся Кюхельбекер, Гоголь, Белинский, Киреевские, С. Т. Аксаков, Герцен, Достоевский, Тургенев, Островский, Чайковский (и опять-таки перечисление далеко от полноты, и его приходится снабдить тем же самым замечанием — «и мн. др.»), то становится понятным, насколько часто и на каких славных страницах истории русской культуры и общественной жизни можно найти имя В. Ф. Одоевского. В литературной судьбе многих из перечисленных писателей он сыграл важную и положительную роль.

В 1824—1825 годах Одоевский выступает горячим защитником и пропагандистом «Горя от ума» Грибоедова. По первой книге он оценил. Гоголя. «На сих днях вышли «Вечера на хуторе», — <...> писал Одоевский 23 сентября 1831 года другу юности А. И. Кошелеву. — Они, говорят, написаны молодым человеком, по имени Гоголем, в котором я предвижу большой талант; ты не можешь себе

[05]

представить, как его повести выше и по вымыслу, и по рассказу, и по слогу всего того, что доныне издавали под названием русских романов». Одоевский «с дружеским участием», как свидетельствует Погодин, ввел Гоголя в круг петербургских литераторов. Еще в рукописи Одоевский познакомился с романом Достоевского «Бедные люди» и характеризовал молодого писателя как «огромное дарование». Так же проницательно, верно и без всяких оговорок он принял первую пьесу Островского «Свои люди — сочтемся», которая в первоначальном варианте называлась «Банкрот»: «Если это не минутная вспышка, <...> то этот человек есть талант огромный. Я считаю на Руси три трагедии: «Недоросль», «Горе от ума», «Ревизор»; на «Банкроте» я поставил номер четвертый».

Одоевский — друг Веневитинова, Кюхельбекера, поэта-декабриста А. И. Одоевского, друг и сотрудник Пушкина по изданию «Современника», друг Глинки и молодого Чайковского, человек, стоявший в течение сорока лет — с 1820-х до 1860-х годов — в центре русской литературной и культурной жизни, самозабвенно заботившийся обо всех, хлопотавший, отстаивавший каждое новое начинание, представлявшееся ему нужным для страны и народа, в какой бы области оно ни было предпринято: в литературе, музыке, науке, технике, народном образовании, юриспруденции — он как бы растворился во всех этих делах, в работах и сочинениях, или одобренных им, или поддержанных, или предпринятых по его замыслу.

Одоевский не написал воспоминаний. Он имел обыкновение лишь делать краткие, отрывочные записи — мысли и факты, пришедшие на ум и на память по какому-либо случаю или при чтении какой-либо книги. Однажды он записал: «С летами я замечаю, что сделал в жизни большую глупость: я старался на сем свете кое-что делать, и учился искусству кое-что делать — но забыл искусство рассказывать о том, что я делаю». Мы тоже можем только пожалеть, что Одоевский сам не рассказал о «деле», которому он посвятил свою жизнь.

Но именно дело, труд составляли смысл и счастье жизни Одоевского. Про одного из героев своей повести он писал: «То был один из тех счастливцев, которым нельзя не завидовать. Целый век и целый день он был занят...» Такое же счастье знал и Одоевский.

За свою жизнь, которую он, кстати, называл «чернорабочей», Одоевский успел сделать необычайно много. Так много, что современники не смогли оценить и даже просто охватить взглядом его деятельность в полном объеме. Только уже в наше время, когда существуют исследовательские работы об Одоевском как литераторе, как музыкальном деятеле, теоретике-педагоге, химике, электротехнике, транспортнике, философе, просветителе, начинает вырисовываться его настоящая роль и настоящее место в истории русской

[06]

культуры: В его сочинениях, как справедливо отмечает современный исследователь творчества Одоевского В. И. Сахаров [См. Сахаров В.И. О жизни и творениях В. Ф. Одоевского], «достаточно много живых идей и весомых проблем, отнюдь не ставших историей», а как ученый он «начинал задумываться над проблемами, тогда лишь еле брезжившими, едва намеченными, а сегодня подступившими к нам вплотную».

Некоторое представление о широте, характере и направлении занятий дает запись Одоевского, сделанная им в последние годы жизни: «Смеются надо мною, что я всегда занят! Вы не знаете, господа, сколько дела на-сем свете; надобно вывести на свет те поэтические мысли, которые являются мне и преследуют меня; надобно вывести те философские мысли, которые открыл я после долгих опытов и страданий; у народа нет книг,— у нас нет своей музыки, своей архитектуры; медицина в целой Европе еще в детстве; старое забыто, новое неизвестно; — наши народные сказания теряются; древние открытия забываются; надобно двигать вперед науку; надобно выкачивать из-под праха веков ее сокровища. Там юноши не знают прямой дороги, здесь старики тянут в болото, надобно ободрить первых, вразумить других. Вот сколько дела! Чего! я исполнил только тысячную часть. Могу ли после этого я видеть хладнокровно, что люди теряют время на карты, на охоту, на лошадей, на чины,- на леность и проч., проч.».

Перечень дел Одоевский начинает с литературной работы. Прежде всего он был писатель.

2

Владимир Федорович Одоевский родился 31 июля 1804 года в Москве.

Его отец — князь Федор Сергеевич Одоевский — принадлежал к одной из родовитейших семей русского дворянства. Он был более родовит, чем царствовавшие в России Романовы, и вел свое происхождение от Рюрика.

Мать Екатерина Алексеевна Филиппова — до замужества была крепостной.

Ко времени рождения Владимира Федоровича род Одоевских обеднел, отец служил директором Московского ассигнационного банка, и сам. Владимир Федорович всегда жил скромно, а временами даже и бедно.

Когда В. Ф. Одоевскому не было и пяти лет, умер его отец, мать вторично вышла замуж, а мальчик остался в семье родственников отца, которые были назначены его опекунами. Он чувствовал себя одиноким, «я никогда не наслаждался- благом семейственного щастия», вспоминал он о своем детстве впоследствии.

[07]

К этому времени относится начало дружбы с двоюродным братом — будущим декабристом А. И. Одоевским: «Александр был эпохою в моей жизни. Ему я обязан лучшими минутами оной. В его сообществе, я находил то, чего я везде искал и нигде не находил». Эта дружба продолжалась и в последующие годы.

В 1816. году Одоевский стал посещать Московский университетский благородный пансион — дворянское учебное заведение, дававшее университетское образование. Программа Московского благородного пансиона включала в себя преподавание естественных и гуманитарных наук, преподавателями были профессора университета. Пансион давал глубокое и разностороннее образование, из него вышли многие выдающиеся деятели России первой половины XIX века: Жуковский, Грибоедов, Вяземский, Чаадаев, Лермонтов, декабристы В. Ф. Раевский, Каховский, Н. М. Муравьев, Н. И. Тургенев и другие.

Пансиону Одоевский обязан систематическими знаниями в области гуманитарных наук — всеобщей и русской истории, словесности, языков, в области естественных — физике, химии, биологии. Пансион приучил Одоевского к научным занятиям, и знания, полученные в нем, явились хорошим фундаментом дальнейших научных изысканий.

Но важнее всего богатства фактических данных, сообщаемых ученикам преподавателями пансиона, был дух преподавания, .царивший в нем. Тон в преподавании задавали профессора, которые стремились вызвать в учениках стремление к знанию, уменье размышлять, ставить перед собой вопросы. В этом отношении характерной фигурой был профессор М. Г. Павлов, читавший курсы физики и сельского. хозяйства, о котором современник рассказывает, что «он заставлял каждого студента задуматься над коренными вопросами всякого научного изучения: «...что значит познать природу? что значит познать самого себя?»

М. Г. Павлов и профессор философии И. И. Давыдов были горячими сторонниками идеалистической натурфилософии Шеллинга и последовательно проводили ее в своих лекциях.

В пансионе Одоевский с особенно большим интересом изучает философию. Ее способность приводить в логическую систему все разнородные факты природы и бытия и объяснять их происхождение и зависимость захватывает его.

За неуемную жажду познания друзья тогда уже прозвали его Фаустом,-а его квартира в Газетном переулке, неподалеку от Благородного пансиона, была похожа на кабинет этого легендарного ученого, каким его изображали художники.

«Две тесные каморки молодого Фауста, — описывает жилище Одоевского Погодин, — <...> были завалены книгами... на столах,

[08]

под .столами, на стульях, под стульями, во всех углах, — так что пробираться, между ними было мудрено и опасно. На окошках, на полках, на. скамейках,— стклянки, бутылки, банки, ступы, реторты и всякие орудия. В переднем углу красовался человеческий костяк... К каким ухищрениям должно было прибегнуть, чтоб поместить в этой тесноте еще фортепиано хоть и очень маленькое, теперь мудрено уже и вообразить!»

Не менее сильное, чем отвлеченная и сухая логика философских систем, на Одоевского имела влияние литература, и в первую очередь — романтическая поэзия Жуковского. Друг его юности Кошелев вспоминает, как они, молодые студенты, любили совершать прогулки по Подмосковью, которые вошли в обычай после «Бедной Лизы» Карамзина, начинавшейся рассуждениями автора о приятности пешеходных путешествий по окрестностям Москвы.

Главную прелесть подобных прогулок составляло их литературно-поэтическое: настроение.

«Мы теснились вокруг дерновой скамейки, — вспоминает Одоевский, — где каждый по очереди прочитывал Людмилу, Эолову арфу, Певца в стане Русских воинов, Теона и Эсхина; в трепете, едва переводя дыхание, мы ловили каждое слово, заставляли повторять целые строфы, целые страницы, и новые-ощущения нового мира возникали в юных душах и гордо вносились во мрак тогдашнего классицизма, который проповедовал нам Хераскова и не понимал Жуковского,.. Стихи Жуковского были для нас не только стихами, но было что-то другое под звучною речью, они уверяли" нас в человеческом достоинстве, чем-то невыразимым обдавали душу — и бодрее душа боролась с преткновениями науки, а впоследствии — с скорбями жизни. До сих пор стихами Жуковского обозначены все происшествия моей внутренней жизни — до сих пор запах тополей напоминает мне Теона и Эсхина...»

Литература занимала важное место в жизни воспитанников Московского благородного пансиона, вернее сказать, литературные интересы пронизывали всю их жизнь: издавались рукописные журналы, устраивались любительские спектакли, существовали дружеские литературные объединения. Среди литературных кружков наиболее значительным был кружок, руководимый преподавателем пансиона, известным поэтом и переводчиком, членом «Союза благоденствия» — раннего декабристского общества — С. Е. Раичем. Этот, кружок посещали Д. В. Веневитинов, Ф. И. Тютчев, В. К. Кюхельбекер, А. Н. Муравьев, М. П.. Погодин, С. П. Шевырев. Активным участником кружка был Одоевский. С участием в кружке Раича связаны первые его крупные литературные замыслы. М. П. Погодин сообщает, что кружок намеревался издавать журнал, и Одоевский, «смело сказал: для первой книжки я напишу повесть».

[09]

В зале пансиона происходили заседания Общества любителей российской словесности — авторитетного литературного объединения, в которое входили крупнейшие литераторы, на его собраниях читались новые оригинальные и переводные художественные произведения, статьи по теории литературы и эстетике, Одоевский был постоянным посетителем этих заседаний.

В Обществе любителей российской словесности господствовал классицизм, одним из самых ярких и крупных теоретиков которого был профессор и поэт А. Ф. Мерзляков.

Но это были годы бурного развития и укрепления романтизма в русской литературе, который развивался в борьбе с классицизмом, с его канонами и эстетическими принципами. Борьба романтизма с классицизмом выходила далеко за пределы чисто литературных вопросов. По характеристике Белинского, «тут не было ни классицизма, ни романтизма, а была только борьба умственного движения с умственным застоем». Одоевский и его товарищи в этой борьбе принадлежали к лагерю романтиков, поэтому ни кружок Раича, ни Общество любителей российской словесности их не удовлетворяли, и они создали свой кружок — «Общество любомудрия». Наиболее активная деятельность «любомудров» относится к 1823—1825 годам, но начало их кружка было положено в 1820 году.

«Оно собиралось тайно,— вспоминает об «Обществе любомудрия» один из «любомудров» А. И. Кошелев, — и об его существовании мы никому не говорили. Членами его были: кн. Одоевский, Ив. Киреевский, Дм. Веневитинов, Рожалин и я. Тут господствовала немецкая философия, т. е. Кант, Фихте, Шеллинг, Окен, Гёррес и др. Тут мы иногда читали наши философские сочинения; но всего чаще и по большей части беседовали о прочтенных нами творениях немецких любомудров. <...> Мы собирались у кн. Одоевского, <...> он председательствовал, а Д. Веневитинов всего более говорил и своими часто речами приводил нас в восторг».

Шеллинг заявлял, что его философия «не только возникла из поэзии, но и стремилась возвратиться к этому своему источнику», таким образом утверждая за художественным творчеством право быть методом познания мира. Эта сторона шеллингианства оказалась особенно близка и дорога «любомудрам», которые в большинстве соединяли в себе как дар ученого-испытателя, так и, поэтический талант, и в своих произведениях воплощали оба эти начала.

«Любомудры» проповедовали необходимость для литературы не только чувств, но и мыслей, а для науки — не только логики, но й образности. «Причина нашей слабости в литературном отношений заключалась не столько в образе мыслей, сколько в бездействии мысли... — писал тогда Веневитинов.— Истинные поэты всех народов, всех веков были глубокими мыслителями, были философами и, так

[10]

сказать, венцом просвещения». «В наш век,— утверждал Одоевский,— наука должна быть поэтическою».

В философии Шеллинга «любомудры» обретали точку опоры в себе самих для активного творчества и противопоставляли ее пассивности, провозглашаемой эстетикой классицизма. Это противопоставление двух эстетических систем очень наглядно проводится в статье Веневитинова «Разбор рассуждения г. Мерзлякова: «О начале и духе древней трагедии и проч. <...>». Веневитинов приводит цитату из Мерзлякова:. «...все изящные искусства обязаны своим началом более случаю и обстоятельствам, нежели изобретению человеческому. <...> Мудрая учительница наша, природа, явила себя нам во всем своем великолепии, красоте и благах несчетных, возбудила подражательность и передала милое чадо свое на воспитание нашему размышлению, наблюдению и опыту», и далее возражает утверждениям уважаемого профессора (в статье имеется эпиграф: «Платон мне друг, но истина дороже»): «Поэт, без сомнения, заимствует из природы форму искусства; ибо нет формы вне природы; но и «подражательность» не могла породить искусства, которые проистекают от избытка чувств и мыслей в человеке и от нравственной его деятельности».

Интересы «Общества любомудров» не ограничивались отвлеченными метафизическими вопросами и эстетикой: Философия представлялась им всемогущим ключом ко всем областям бытия. «Мы верили, — пишет Одоевский о том времени, — в возможность закона абсолютной теории, посредством которой возможно было бы построить все явления. <...> Тогда вся природа, вся жизнь человека казалась нам довольно ясною. <...>»

В 1822 году Одоевский окончил пансион «с большой медалью и правом на чин Х-го класса», что давало ему большие преимущества при вступлении на государственную службу, но он избрал для себя другой путь служения обществу — путь научной и литературной деятельности. Лучшие ученики пансиона при выпуске должны были выступить с публичной речью. Одоевский посвятил свою речь наукам. «Науки полезны, необходимы, спасительны для каждого гражданского общества... — сказал он в той речи. — Они столь же беспредельны, как самая природа; они — ее искусственное начертание и объяснение тайных средств ее; их пределы — пределы Вселенной».

В повести «Новый год» Одоевский описал ту прекрасную, полную надежд и грандиозных планов атмосферу, которая царила в их кружке, когда они, окончив образование, вступали в жизнь: одни из них, среди которых был и сам Одоевский, намеревались в ближайший год создать новые философские системы, написать несколько романов, другие — «кто обещался возвысить наукою воинственное

[11]

имя своих предков; кто перенести в наш мир промышленности всезнания Европы; кто на царской службе принести в жертву жизнь на поле брани или в тяжких трудах гражданских. Мы верили себе и другим, ибо мысли наши были чисты и сердце не знало расчетов».

В 1821—1822 годах в московском журнале «Вестник Европы» появляются первые литературные произведения Одоевского: «Разговор о том, как опасно быть тщеславным», «Дни досад» и другие, представляющие собой в основном сатирические зарисовки московского высшего общества, среди которого вынужден жить молодой мыслящий человек. В образе и мыслях этого молодого человека нетрудно узнать черты Одоевского и его друзей.

Характерен в этом отношении рассказ «Дни досад». В нем рассказывается об одном, подразумевается обычном, дне идеалистически настроенного, просвещенного юноши Ариста, который, приехав в отпуск в Москву, наблюдает московскую жизнь. Утром он видит, как спешат в университет студенты. Бедные идут пешком (они и есть настоящая надежда науки, думает он о них); граф Глупостилин едет в университет в коляске: ему наука ни к чему, он, скучая, вынужден посещать лекции, потому что для получения чина необходим университетский диплом. Затем перед Аристом проходит длинный  ряд персонажей «лучшего общества»: обжора граф Аддифагов, мот князь. Лелев, женившийся по расчету на дочери ростовщика Процентина, и другие; Арист едет в ресторан, на бал, слушает пустые светские разговоры, сплетни, невежественные суждения, его заставляют танцевать, играть в карты, его хотят женить... «Я прошел все мытарства, обыкновенно встречающие молодых людей в свете, — говорит Арист. — Я начал праздностью, за нею следовала головная боль; пустота головы. От нечего делать я принужден был <...> спорить с невеждой и . не доказать ему ничего, познакомиться с домами не по сердцу, безвинно быть жертвой городских слухов и неумышленного зложелательства тетушек, от тщеславия жестоко ошибиться в людском мнении и, жертвуя оному, быть осмеянным на балах, скучать ими и невольно не пропускать ни одного из них. <...> Таков ли удел человека, которого каждый день жизни — новая ступень к совершенству?»

В этом очерке предстает грибоедовская Москва, сюжеты и линии «Горя от ума», в размышлениях, главного героя узнаются высказывания Чацкого:

Теперь пускай из нас один,
Из молодых людей, найдется: враг исканий,
Не требуя ни мест, ни повышенья в чин,
В науки он вперит ум, алчущий познаний;

[12]

Или в душе его сам бог возбудит жар
К искусствам творческим, высоким и прекрасным,—
Они тотчас: разбой! пожар!
И прослывет у них мечтателем! опасным!!

Грибоедов, работавший над своей комедией как раз в эти годы, по напечатанным очеркам почувствовал в Одоевском .единомышленника, их знакомство перешло в крепкую сердечную дружбу.

В образе Чацкого — человека нового поколения — Одоевский и его друзья не без оснований видели себя. И — более того — когда в ответ на реплику Хлестовой:

И впрямь с ума сойдешь от этих от одних

От пансионов, школ, лицеев, как, бишь, их... —

княгиня приводит в пример своего родственника, который

Чинов не хочет знать! Он химик, он ботаник,

Князь Федор, мой племянник! —

то слова княгини Одоевский мог отнести на свой счет.

Сотрудничество в «Вестнике Европы» не удовлетворяет Одоевского, «любомудры» хотели иметь, собственное периодическое издание, в котором могли бы беспрепятственно проводить свои взгляды. В 1823 году в Москву приехал Кюхельбекер, который предложил Одоевскому совместно издавать альманах, так как разрешение на издание журнала было получить трудно.

В 1824 году вышел первый выпуск альманаха «Мнемозина», изданного Кюхельбекером и. Одоевским; затем в течение того же и следующего, 1825 года — еще три выпуска.

По своему направлению и значению «Мнемозина» примыкала к «Полярной звезде» Рылеева и Бестужева. В альманахе Кюхельбекера и Одоевского кроме самих издателей печатались Пушкин, Грибоедов, Вяземский, Баратынский, Языков, Д. Давыдов и другие, помещались статьи На философские темы, в том числе была напечатана статья М. Г. Павлова «О способах исследования природы».

Открывался альманах аллегорией Одоевского - «Старики, или Остров Панхай», в которой как бы указывалось на главную задачу издания — борьбу против всего устарелого, мешающего прогрессу.

«Мнемозина» сразу была замечена читателями и общественностью. Реакционная журналистика — Булгарин, Греч, Воейков — встретила альманах отрицательными отзывами. Рылеев печатает положительную рецензию, которая свидетельствует, что он признает в новом альманахе литературного соратника.

Кстати сказать, Рылеев отмечает «статью» «Старики, или Остров Панхай». К. А. Полевой писал о «Мнемозине», что «там были

[13]

неведомые до того взгляды на философию и словесность. <...> Это был первый смелый удар старым теориям, нанесенный рукою неопытною, но, тем не менее, удар меткий». Но, пожалуй, самое выразительное свидетельство принадлежит Белинскому. Он писал, что статьи А. Бестужева в «Полярной звезде» и «Мнемозине» — «все это выразило собою совершенно новое направление, литературы». Про произведения Одоевского, и в первую очередь про «Стариков», он говорит: «<...> юношество, одушевленное стремлением к идеальному, в хорошем значении этого слова, как противоположности пошлой прозе жизни,— это юношество читало их с жадностью, и благодатны были плоды этого чтения. Мы знаем это по собственному опыту <...>». Белинский придает «Старикам» большое общественное и литературное значение, поэтому в статье 1844 года о трехтомном собрании сочинений Одоевского, не включившим в себя это его раннее произведение, он приводит его целиком.

Шел 1825 год. Близилось восстание декабристов. «Любомудры» были связаны родством, дружбой со многими из декабристов. Александр Одоевский ведет разговоры с В. Ф. Одоевским на политические темы. Кошелев присутствует у своего родственника декабриста М. М. Нарышкина на вечере, где Рылеев читает свои «Думы». А. И. Одоевский пытается привлечь брата к активной политической борьбе, но безуспешно.

В. Ф. Одоевскому — человеку иного умственного склада и темперамента— ближе, другой тип общественного деятеля: не политического борца, а просветителя, деятельность которого, кстати сказать, как он понимал, требует не менее героизма, чем политическая, и чревата не меньшими опасностями. Идеалом такого деятеля-просветителя В. Ф. Одоевскому представляется. Джордано Бруно. В одной из статей «Мнемозины» он называет его «необыкновенным явлением во мраке XVI столетия». В 1825 году Одоевский начинает писать роман «Иордан Бруно и Петр Аретино — роман в нравах XVI столетия». Роман остался неоконченным, но его направленность совершенно очевидна, трагическая судьба Джордано Бруно, взошедшего за научную истину на костер, исполнена героизма и самоотвержения.

Несмотря на несклонность к активной политической борьбе, в преддверии восстания 14 декабря Одоевский и другие «любомудры» не отрицают возможности своего участия в ней.

В период междуцарствия, когда со дня на день ожидалось выступление декабристов, «мы, немецкие философы,— свидетельствует Кошелев,— забыли Шеллинга и компанию, ездили всякий день в манеж и фехтовальную залу учиться верховой езде и фехтованию и таким образом готовились к деятельности, которую мы себе предназначали»,

[14]

При известии о поражении выступления 14 декабря и начавшихся арестах «любомудры» уничтожили архив общества, но, судя хотя бы по воспоминаниям Кошелева, политическая окраска их деятельности в это время была  достаточно сильна и радикальна. Они ожидали, что тоже будут арестованы. Одоевский, как вспоминает его родственница Е. В. Львова, «был сумрачен, но спокоен, только говорил, что заготовил себе медвежью шубу и сапоги на случай дальнего путешествия».

Никого из «любомудров» не арестовали, но эти месяцы, предшествующие восстанию и последующие за ними, полные размышлений и разговоров на политические, экономические, нравственные темы, оказали огромное влияние на их мировоззрение и дальнейшую жизнь.

Много лет спустя Одоевский пишет о декабристах: «Был ли этот заговор своевременен? В нем участвовали представители всего — талантливого, образованного, знатного, благородного, блестящего в России — им не удалось, но успех не был безусловно невозможен». В этой записи явственно чувствуется отзвук мыслей и разговоров. 1825 года. Характерный штрих и в том, что поведение и деятельность Одоевского при проведении реформы 19 февраля 1861 года были совершенно аналогичны поведению и деятельности оставшихся к тому времени в живых декабристов.

Восстание 14 декабря и расправа над декабристами в жизни Одоевского, как и в жизни многих его современников, стали испытанием и границей, за которой уже нельзя было жить так, как жили до этого: наступали новые — николаевские—времена. От всех, кто имел какое-либо отношение к декабристам, был знаком с ними или подозревался в том, что разделял их взгляды, правительство требовало отречения и поругания прежних идеалов. Перед многими вставал вопрос, который задавал себе и Пушкин:

Сохраню ль к судьбе презренье?
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?

Одоевский, как и Пушкин, сохранил верность юности: он стал осторожнее, опытнее, но во всей дальнейшей его жизни мы узнаем романтика, строившего с друзьями в тесной студенческой комнатке в Газетном переулке дерзкие планы преобразований «во всех отраслях деятельности».

В 1826 году Одоевский женился, переехал в Петербург и поступил на государственную службу. В службе Одоевский ценил не карьеру, а возможность приносить пользу обществу. «Несмотря на свое аристократическое имя, на свой влиятельные связи и знаком

[15]

ства в высшем петербургском обществе,— пишет в своих воспоминаниях об Одоевском историк литературы А. П. Пятковский, — князь Одоевский до конца своей жизни не искал й не занимал никаких важных административных мест, ограничиваясь любезною ему сферою ученой и благотворительной деятельности, хотя его сверстники и друзья могли бы, при его желании и при некоторых нравственных уступках с его стороны, выдвинуть своего товарища на один из таких влиятельных постов. Но «ученый чудак» (как его величали в некоторых придворных кружках) сам не добивался такого возвышения, не дорожил им, не стремился никого уверить в своей незаменимости для того или другого места, в своей способности «подтянуть», «укротить» и проч., и предпочел весь век свой занимать второстепенные должности, на которых он мог приносить действительную пользу, сообразную с его взглядами и понятиями об общественном благе».

В Петербурге. Одоевский продолжает работать над литературными произведениями. В 1831 году он опубликовал новеллу «Последний квартет Бетховена», посвященную проблеме, всегда остро волновавшей романтиков,— взаимоотношениям творца, художника и современного ему общества, как правило, не понимавшего стремлений и вещих прозрений художника. Новелла Одоевского кроме того, что рассказывала о трагедии последнего периода жизни Бетховена, затрагивала глубинные вопросы психологии творчества, новаторства, философии искусства, «Последний квартет Бетховена» привлекает внимание Пушкина.

Кошелев сообщает в письме Одоевскому: «Пушкин весьма доволен твоим «Квартетом Бетховена»... Он находит, что ты в этой пьесе доказал истину весьма для России радостную; а именно, что возникают у Нас писатели, которые обещают стать наряду с прочими европейцами, выражающими мысли нашего века».

Отзыв Пушкина важен не только потому, что это был отзыв великого писателя, но и тем, что он отметил главную черту творчества Одоевского: что в нем большую роль играет мысль. Чтобы в полной мере оценить высокую степень этой оценки, необходимо вспомнить те требования, которые Пушкин предъявлял к прозе: «Точность и краткость — вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат», Пушкин пригласил Одоевского участвовать в задумываемом им журнале «Современник», и с начала тридцатых годов между ними устанавливаются дружеские отношения.

Пушкин высоко ценил литературную деятельность Одоевского. «Думаю 2 № начать статьею вашей, дельной, умной и сильной — и которую хочется мне наименовать О вражде к просвещению»,—

[16]

пишет он Одоевскому в начале? 1836 года. Он хвалит реалистическую повесть «Княжна Зизи», критикует фантастическую «Сильфиду», но неизменно считает Одоевского ценным и желанным сотрудником журнала: «Без вас пропал Современник».

Великое значение Пушкина для русской национальной культуры Одоевский понимал уже' тогда. Ему принадлежат замечательные слова, по силе воздействия на общество равные знаменитому стихотворению Лермонтова «На смерть поэта», опубликованные тогда же, в январе 1837 года, как некролог: «Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался в цвете лет, в средине своего великого поприща». Некролог вызвал правительственные преследования на журнал и его редактора.

Жизнь и служба в Петербурге расширяют область наблюдений Одоевского, обогащается и тематика  его произведений, он пишет теперь не только о московском барстве и студенчестве, но и о большом петербургском свете, куда он вошел благодаря происхождению, и о бюрократической, чиновничьей среде, в которой протекала его служба. Чиновничий, деловой, капитализирующийся Петербург с его равнодушием и жестокостью к судьбе «маленького человека» становится объектом изображения Одоевского.

Высший свет, его внешний блеск и внутреннюю бездуховность, корыстолюбие, продажность, захватившую его погоню за деньгами, только прикрываемую традиционными условностями этикета, Одоевский описал в рассказах «Бал», «Насмешка мертвеца», в повестях «Княжна Мими», «Княжна Зизи» и других. По сравнению с «великосветскими» романами и повестями многих других авторов произведения-Одоевского отличались правдивостью, реализмом, замечательным художественным мастерством; образ княжны Мими Белинский ставит в один ряд с такими типическими образами, как Онегин, Ленский, Татьяна, которые для читателя являют «целый мир в одном, только в одном слове».

По-своему, свежо и оригинально увидел Одоевский бюрократический, чиновничий мир, увидел страшную власть бюрократии над живой жизнью, власть, проникающую во все слои общества, способствующую укреплению и обогащению высших слоев и полному подчинению им до потери собственной воли и человеческого достоинства низших. Власть бюрократии над низшими своими служителями выливалась в- формы, сравнимые только с властью крепостников над крепостными. В 1833 году Одоевский издает сборник «Пестрые сказки», в котором в «Сказке о том, по какому случаю коллежскому советнику Ивану Богдановичу Отношенью не удалося в Светлое воскресенье поздравить своих начальников с праздником», в «Сказке о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем» и других произведениях нашла отражение тема неестественного, миражного суще-

[17]

ствования петербургской и распространяющейся от него на всю Россию бюрократии. В этих произведениях Одоевский пролагал путь Гоголю к его «Петербургским повестям» и далее — к сатире Щедрина.

Значительное место в интересах Одоевского занимают вопросы науки, познания, проблемы познанного и непознанного, истории науки и ее будущего, что нашло выражение и в литературно-художественных произведениях — в повестях «Сильфида», «Орлахская крестьянка», «Саламандра», неоконченном романе «4338-й год» и других. В основном все эти произведения принадлежат к жанру фантастики, поскольку в них говорится о явлениях, еще не имеющих научного объяснения или исключенных тогдашними позитивистами из ведения науки и отнесенных к области религии и магии.

В тридцатые же годы Одоевский работал над романом «Русские ночи», который, по его замыслу, должен был изобразить «верную картину той умственной деятельности, которой предавалась московская молодежь 20-х и 30-х годов». Роман затрагивал широкий круг проблем: философских, политических, экономических, «житейских» (термин Одоевского), эстетических, этических, научных — как в общем плане принципов познания, так и конкретных, и, кроме того, самим своим созданием он являлся дерзким, новаторским поиском нового жанра — философского, романа, не существовавшего в традициях русской литературы и отличного от аналогичных опытов европейской литературы.

Роман был опубликован в 1844 году, его необычность, явное и как будто нарочитое преобладание интеллектуального начала над сюжетом и образностью (в тогдашнем понимании), новизна формы да и новизна идей, еще не овладевших обществом, затруднили его путь к читателю. Роман прошел почти незамеченным. К «Русским ночам» приложимо позднейшее высказывание Одоевского: «Обыкновенно думают, что от книг переходят мысли в общество. Так! Но только те, которые нравятся обществу; не нравящиеся обществу мысли падают незамеченными. Большею частию книги (кроме книг гениальных, весьма редко появляющихся) суть лишь термометр идей, уже находящихся в обществе».

Впрочем, нельзя сказать, что «Русские ночи» прошли бесследно для современников, у них были читатели, и отзыв одного из них, В. К. Кюхельбекера, прочитавшего роман в ссылке, в Кургане, —  яркое свидетельство этому. «Книга Одоевского «Русские ночи», — записывает он в дневнике,— одна из умнейших книг на русском языке. <...> Сколько поднимает он вопросов! Конечно, ни один почти не разрешен, но спасибо и за то, что они подняты, — и в Русской книге!»

В 1844 году Одоевский издал свои литературные произведения

[18]

в трех томах. Это издание как бы подводило итог его более чем двадцатилетнего литературного пути и показало, что как писатель он занимает крупное место в современной литературе. Белинский откликнулся на сочинения Одоевского большой статьей, в котярой глубоко проанализировал особенность и оригинальность его произведений и указал на роль, которую он сыграл и играет в культурной и общественной жизни русского общества.

По свидетельству Панаева, Одоевский, «один из всех литераторов-аристократов, он не стыдился звания литератора, не боялся открыто смешиваться с литературною толпою, и за свою страсть к литературе терпеливо сносил насмешки своих светских приятелей». Одоевский организовал у себя литературный салон, открытый для всех литераторов, которых он хотел сблизить со светским обществом. Салон Одоевского стал примечательным явлением культурной жизни Петербурга 1830—1840-х годов, его посещали писатели, журналисты, композиторы, ученые, артисты, как уже известные, так и молодые, начинающие.

Со второй половины 1840-х годов Одоевский пишет гораздо меньше литературно-художественных произведений, много времени и сил он отдает педагогической деятельности, пропаганде научных и технических знаний среди народа. Совместно с А. П. Заблоцким-Десятовским в 1840-е годы он издает альманах «Сельское чтение», в котором помещает популярные статьи по разным отраслям знания. Альманах выдержал много изданий; отмечая его популярность в народе, Белинский писал: «Успех невероятный. <...> Бородатые критики по-своему оценили «Сельское чтение»: мы не имеем причины оспоривать их приговор и по совести должны подтвердить его справедливость», особенно высоко он ставил научно-популярные статьи самого Одоевского и, говоря о важном общественном значении его популяризаторской работы, заключает свой отзыв такими словами: «...да будут честны и славны из рода в род имена таких людей».

Просветительская деятельность Одоевского не находила поддержки в правительственных кругах, но тем не менее он продолжал ее, твердо веря в ее необходимость для народа и в ее успех. За год до смерти, в 1868 году, он писал:

«Но будет время — лишь бы оно поскорее пришло  — когда во всех и в каждого проникнет убеждение, что в России все есть, а нужны только три вещи: наука, наука и наука; во всех концах нашей великой земли раздадутся всенародно и общедоступно умные речи ученых людей, и русских и иностранных; учредятся библиотеки, физические кабинеты, химические лаборатории, для всех открытые и в уровень науки... Тогда машинистами на фабриках, на железных дорогах, на пароходах будут преимущественно русские люди; тогда научившийся мужичок будет заправлять дере-

[19]

венскими локомобилями, да сам еще приспособит их к местному делу».

Политические взгляды Одоевского отличались последовательностью и постоянством. В годы николаевской реакции он не отказался ни от идей, сближавших его с декабристами, ни от находящихся в тюрьме товарищей: в числе немногих он поддерживал с ними связь, переписывался, хлопотал об облегчении их судьбы.

Одоевский всегда был противником крепостного права и самодержавия; он считал безусловно необходимым ликвидировать первое и ограничить законами и гласностью второе.

«Псевдолибералы называют меня царедворцем, монархистом и проч., — писал Одоевский о себе, — а отсталые считают меня в числе красных». Но он не был ни тем, ни другим. Он, как немногие, мог видеть, что государственный и экономический строй самодержавно-помещичьей России привел страну к краху, что он прогнил, и для спасения государства и нации требуются коренные преобразования, и прежде всего отмена крепостного права. Поражение, в Крымской войне заставило царское правительство задуматься над необходимостью реформ. В правительственных кругах был составлен в 1855 году циркуляр, в котором указывалось на тяжелое, критическое положение страны. По поводу этого циркуляра Одоевский записывает в дневнике: «Ложь, многословие и взятки — вот те три пиявицы, которые сосут Россию; взятки и воровство покрываются этою ложью, а ложь — многословием. Этот циркуляр есть истинный подвиг, больше полезный для государя и отечества, нежели взятие Карса. Всякий благонамеренный человек душою пристрастится к правительству, которое наконец положит предел канцелярской лжи. Можно отличить человека честного от негодяя по тому только pro он или contra циркуляра. Правда, последние, нападают на него лишь стороною, говоря, например: как можно назвать наше положение бедственным? Это не политично: что скажут иностранцы? Как будто иностранцы не знают всю суть лучше нашего! Напротив, признать опасность своего положения есть дело ума и силы. Кто знает свою рану, тот ее залечит, если можно, а белилами ее не замажешь».

Одоевский был противником насильственных мер, он считал, что выступление народа со своими законными требованиями приведет к «пугачевщине» и «кровавой каше», поэтому отмену крепостного права и сословных привилегий в России считал необходимым осуществить «вовремя проведенными реформами». Отмену крепостного права 19 февраля 1861 года он встретил как одно из величайших и радостных событий в истории России и сразу же включился в работу по осуществлению реформы.

В 1860-е годы Одоевский ведет бескомпромиссную борьбу про-

[20]

тив еще довольно, сильной партии бывших крепостников, пытающихся вернуть старые порядки.

В 1865 году в газете «Весть» была напечатана статья, в которой проводилась идея о восстановлении утраченных помещиками отменой . крепостного права привилегий над другими сословиями в какой-либо иной форме. Эта отрыжка крепостничества возмутила Одоевского, он написал резкий протест, в. котором заявил: «¿по 'нашему глубокому убеждению, дело дворянства в настоящую минуту состоит в следующем: 1) Приложить все силы ума и воли к устранению остальных, последствий крепостного состояния, ныне с Божиею помощью уничтоженного, но бывшего постоянным, источником бедствий для России и позором для всего ее дворянства. 2)' Принять добросовестное и ревностное участие в деятельности новых земских учреждений...» Заявление не было напечатано: сначала его задержала цензура, затем номер «Вести» с крепостнической статьей цензура тоже изъяла, и Одоевский «счел неприличным» настаивать на напечатании его статьи «по пословице: «лежачего не бьют». Но слухи о статье Одоевского распространились, и его враги — крепостники предприняли против него свои меры: они распространили сплетню, что он якобы написал донос на «Весть» чтобы подслужиться к правительству.

Узнав о сплетне, Одоевский пишет частное письмо, в котором содержится краткий, но четкий и исчерпывающий очерк его политических взглядов — противника крепостного права, демократа и безусловного .сторонника политического равенства всех членов государства. Письмо имеет дату: 18 марта 1865 года, таким образом оно как бы подводит итог общественной жизни Одоевского.

«Мои убеждения — не со вчерашнего дня; с ранних лет я выражал их всеми доступными для меня способами: пером — насколько то позволялось тогда в печати, а равно и в правительственных сношениях; изустною речью — не только в частных беседах, но и в официальных комитетах; везде и всегда я утверждал необходимость уничтожения крепостничества и указывал на гибельное влияние олигархии в России; более 3.0 лет моей публичной жизни доставили мне лишь новые аргументы в подкрепление моих убеждений. Учившись смолоду логике и постарев, я не считаю, нужным, изменять моих убеждений в угоду какой бы ни то ни было партии. Никогда я не ходил ни под чьей вывеской, никому и не навязывал моих убеждений, но зато выговаривал их всегда во всеуслышание, весьма определительно и речисто, а теперь, уже поздно мне переучиваться. Если враги мои, в отмщение за мой честный и законный протест, прибегают к бессмысленной клевете – к этому, оружию маленьких душонок — то их лепет не возбуждает во мне даже презрения; я и знать не хочу, что они там болтают. Они не остановят моих дейст-

[21]

вий, когда я сочту нужным действовать, как и когда мне заблагорассудится, ибо то, что я отстаиваю, считаю делом святым и разумным, а все проделки в исключительную пользу какой-либо касты — источником неисчисленных бедствий для России, о коих, кажется, и не подумали люди, находящиеся под влиянием блестящей надежды о каком-то столбовом верховничестве. Звание русского дворянина, моя долгая, честная, чернорабочая жизнь, не запятнанная ни происками, ни интригами, ни даже честолюбивыми замыслами, наконец, если угодно, и мое историческое имя — не только дают мне право, но налагают на меня обязанность не оставаться в робком безмолвии, которое могло бы быть принято за знак согласия, в деле, которое я считаю высшим человеческим началом и которое ежедневно применяю на практике в моей судейской должности, а именно: безусловное равенство пред судом и законом, без различия званий и состояний».

Уехав из Москвы в Петербург в 1826 году, Одоевский не порывал с Москвой, часто приезжал туда, сотрудничал в московских журналах, поддерживал дружбу с москвичами — Погодиным, Аксаковым и другими. По рассказам современников, он часто говорил о своем желании снова поселиться в Москве.

Во многих произведениях Одоевского действие в той или иной степени происходит в Москве: это и повесть «Княжна Зизи», и рассказ «Новый год», и повесть «Эльса», и другие, не говоря уж о ранних рассказах и очерках.

Служба, поскольку он жил только на жалованье, начатые, но неоконченные дела, которые он считал своим долгом окончить, позволили ему только в 1862. году осуществить давнее желание: задолговременную-службу Одоевский должен был получить почетное назначение в Государственный совет, но отказался от него, выхлопотав несравнимо меньшее по своему значению и жалованию звание сенатора, и переехал в Москву.

В Москве он продолжает службу по судебному ведомству, стараясь проводить в жизнь принцип равенства всех сословий перед законом.

«На старости судьба его поставила на новое, совсем до того времени незнаемое ему дело судьи, и он принялся за него с юношеским жаром,— вспоминает его сослуживец.— Все он хотел знать, во всем водворить порядок, обо всем расспрашивал, все выслушивал терпеливо и внимательно... Всякая неисправность волновала его; всякая безграмотность его тревожила; не по силам не только его, но и всякого другого было одолеть в борьбе с беспорядками и неисправностями посреди бумажной массы, но он никогда не унывал в этой борьбе и всякий день возобновлял ее с новою надеждой... Судебное дело очень занимало его. С особенным сочувствием, с го-

[22]

рячими надеждами, свойственными только юношескому пылу, встретил он первые начатки судебной реформы и верил безусловно в благодетельное. действие основных начал ее. Как он радовался, когда в. сенате допущена была гласность производства со словесными состязаниями тяжущихся!»

Одоевский активно участвует в культурно-общественной жизни Москвы: способствует основанию консерватории, читает популярные лекции; как и в Петербурге, его дом становится местом, где собираются литераторы, музыканты, ученые, он пишет серию очерков о московском быте, в них зоркий глаз наблюдателя соединяется с даром замечательного рассказчика, в московских газетах публикует заметки, в которых критикует недостатки городского хозяйства и советует, как их исправить, чтобы они не портили «нашу прекрасную Москву».

Одоевский органично и глубоко вошел в московскую жизнь. С доброй иронией, в которой можно уловить и чувство удовлетворения, он записывает в дневнике: «Чудный город Москва. Как прежде, в ней всякий был занят чужим делом. Я вижу мало народа, между тем я не могу чихнуть, чтобы об этом не было толков, — хорошо еще если, не прибавят, что я от чиханья пошел плясать вприсядку. Неизвестные мне даже по имени люди знают все, что я делаю, когда встаю, что у меня за обедом, где у меня что стоит в кабинете — умора да и только».

В рукописях Одоевского, в большинстве случаев еще не изданных, сохранилось много материалов, связанных с московской тематикой,— это наброски статей, воспоминаний, рассказов, очерков, пьес, о содержании которых дают понятие их названия: «Москва, ее жители и направление», «Зачем существуют в Москве булевары?», «Ванька Каин. Простонародная драма», «Наука на Москве. Сатирический очерк», «Московские слухи», «Старое и новое. Сравнение гулянья в Сокольниках- 1-го мая» и др.

Поразительно, единодушны характеристики Одоевского как человека: бесконечно добрый, справедливый, добродушный, доверчивый, бросающийся помогать любому человеку, не думая о себе, с широкими взглядами, терпимый к чужому мнению и твердый лишь в одном: в борьбе с ложью. Таким рисуют его отзывы и друзей детства — Погодина, Кошелева и других, отзывы друзей зрелых лет — Гоголя, Панаева, Белинского и людей, познакомившихся с ним, когда он был уже стар, например, молодой, только начинающий тогда П. И. Чайковский, б котором Одоевский по первой и не принадлежащей к числу лучших его произведений опере «Воевода» увидел «задаток огромной будущности». «Это одна из самых светлых личностей, с которыми меня сталкивала судьба,— пишет Чайковский об Одоевском. — Он был олицетворением сердечной добро-

[23]

ты, соединенной с огромным умом и всеобъемлющими знаниями...» Умер Владимир Федорович Одоевский 27-февраля 1869 года, похоронен на старинном московском Донском, кладбище.

3

«Перо пишет плохо, если в чернильницу не прибавить хотя бы несколько капель собственной крови» — эти слова Одоевского можно поставить эпиграфом ко всему его литературному творчеству, ко всем его произведениям. Он писал для того, чтобы высказать истину; на первом месте (как впоследствии у Достоевского и у Л. Н. Толстого) у него стояло содержание. «Форма — дело второстепенное»,— обронил он однажды.

Такое отношение к литературе и литературной работе определялось той ролью, которую отводил им Одоевский в жизни общества.

«Что сделал Пушкин? — задает вопрос Одоевский, —Изобрел ли он молотильню, новые берда для суконной фабрики, или другое новое средство для. обогащения, доставил ли вам какие удобства в вещественной жизни? Нет, рука поэта оставляла другим делателям подвиги на сем поприще — Отчего же имя его нам родное, более народное, возбуждает больше сочувствия, нежели все делатели на других поприщах, теснее соединенных с житейскими выгодами каждого из нас».

Одоевский считает основой и целью художественного творчества познание мира и на основе этого познания дальнейшее преобразование его в целях блага всего общества. «Инстинктуальная поэтическая деятельность духа,— утверждает он,— отлична от разумной в образе своих действий, но в существе своем одинакова». И более того — именно художественному, поэтическому познанию, способному к широкому, общему взгляду, он отдавал предпочтение на определенных, заключительных этапах исследования какой-либо важной проблемы.

В фантастическом романе «4338-й год», изображающем Россию 44-го века, Одоевский описывает процесс организационных преобразований науки после того, как различные отрасли знания в своей раздробленности и специализации зашли в тупик, потому что знание человека стало «односторонне или> поверхностно». Тогда в государстве была произведена организационная реформа. Прежде существовали равноправные «сословия» Физиков, Географов, Историков, Поэтов и других специалистов. При реформе были выделены и поставлены на высшую ступень Поэты и Философы; как мыслители, способные к широким обобщениям, они встали во главе прикрепленных к ним специалистов — историков, географов, физи-

[24]

ков, минералогов и т. д. «От такого распределения занятий, — сообщает Одоевский, — все выигрывают: недостающее знание одному пополнится другим, какое-либо изыскание производится в одно время со всех различных сторон; поэт не отвлекается от своего вдохновения, философ от своего мышления — материальною работою. Вообще обществу это единство направления ученой деятельности принесло плоды неимоверные; явились открытия неожиданные, усовершенствования почти сверхъестественные — и сему, но единству в особенности, мы обязаны теми блистательными успехами, которые ознаменовали наше, отечество в последние годы».

На фоне Понимания Одоевским задач и природы литературы и на фоне его политических воззрений становится понятным сущность и история развития его литературного творчества.

Уже в ранних произведениях 1820-х годов определилась та характерная черта литературного творчества Одоевского, которую Белинский назвал дидактичностью. Сатирическое изображение отрицательных сторон современного общества, ряд верных жизненных картин наряду с. открытыми нравоучениями, как в рассказе «Дни досад», повести «Элладий», аллегорические притчи-сказки, как «Старики, или Остров Панхай», — эти произведения тесно связаны с традициями сатирической русской литературы конца XVIII — начала XIX века — комедиями и прозой Фонвизина, сатирической журналистикой Н. И. Новикова, сочинениями Радищева, которые, включая и «Путешествие из Петербурга в Москву», читались воспитанниками Московского благородного пансиона.

После 1825 года произведения Одоевского, преследуя ту же самую цель — «пробудить в спящей душе отвращение к мертвой действительности, к пошлой прозе жизни и святую тоску по той высокой действительности, идеал которой заключается в смелом, исполненном, жизни сознании человеческого достоинства» (Белинский), становятся глубже и художественнее.

Творчество Одоевского развивалось в русле общего движения русской литературы, которое, в 1820—1830-х годах шло под знаменем романтизма. Романтизм, как направление, имел множество обликов, включая в себя самые разные черты, он не поддавался исчерпывающему определению. «Романтизм как домовой — многие верят ему; убеждение есть, что он существует; но где приметить, как объяснить его, как наткнуть на него палец?» — спрашивал Вяземский. «Я заметил, что все имеют у нас самое темное понятие о романтизме», — говорил Пушкин. А Белинский заключал: «Романтизм по-прежнему остается таинственным и загадочным предметом». Тем не менее романтическое произведение искусства или литературы определяется легко и безоговорочно.

Творчество Одоевского, безусловно, принадлежит романтизму,

[25]

хотя оно имеет черты, отличающие его от творчества других романтиков. Определяющей чертой произведений Одоевского является то, что главным, ведущим в них выступает интеллектуальное, логическое начало, мысль. Но мысль в произведениях Одоевского, к какому бы роду они ни относились — к реалистическому, фантастическому, сатирическому, — не заменяет художественного, или, по терминологии Белинского, «поэтического», образа, она углубляет его, выявляет в нем типическое.

«Логика,— пишет Одоевский,— престранная наука; начни с чего хочешь: с истины или с нелепости,— она всему даст прекрасный, правильный ход и поведет, зажмуря глаза, пока не споткнется». Одоевский постоянно прибегает к помощи логики, и ее использование наряду с наблюдением, опытом, эмоциональным впечатлением и воображением дает яркий и интересный художественный эффект.

В таких произведениях, как повести «Княжна Мими» и «Княжна Зизи», в которых Белинский особенно отмечал их реализм и «близкое, живое соотношение к обществу» и которые уже в какой-то степени тяготеют к физиологическому очерку с его –стремлением быть художественным исследованием, логика рождается из хаоса фактов. Эти повести изображают проникновение капиталистических отношений в русское, еще в достаточной степени феодальное общество. «Я наблюдаю, каким образом байронизм соединяется с биржею»,— говорит один из героев «Княжны Зизи». Характер отношений, как показывает Одоевский, создает и соответствующих деятелей— это и откровенный стяжатель Городков из «Княжны Зизи», и более сложная фигура княжна Мими, которая для ее полного понимания требует исследования ее на широком фоне современного общества и в исторической перспективе. «Смотря на нее, — пишет Одоевский,— я рядил ее в разные платья, то есть логически развивал ее мысли и чувства, представлял себе, чем бы могла быть такая душа в разных обстоятельствах жизни, и прямехонько дошел... до костров инквизиции».

По-другому использует логику Одоевский в научно-фантастических рассказах «Последнее самоубийство» и «Город без имени», в которых он с помощью логики и реалистических, конкретных, художественных образов полемизирует с теориями политической экономии Мальтуса и Бентама, основателя «философии пользы» — утилитаризма. Здесь — в основе заранее заданная идея, а затем ее логическое развитие обрастает фактами.

Большое место в творчестве Одоевского занимает фантастическое. Фантастическое — обязательный элемент романтической литературы, но фантастика Одоевского опять-таки кардинально отличается от фантастики других романтиков и прежде всего от фанта-

[26]

стики Гофмана. Природа фантастического у Одоевского не иррациональна, как у других романтиков, всем фантастическим явлениям и ситуациям он ищет и находит разумное, логическое объяснение.

Одоевский не мог в своем творчестве обойти фантастику, она играла слишком значительную роль в духовной жизни современного общества. Она стала не только необходимой принадлежностью романтизма, но общей модой. Привидения, странные случаи, в которых проявляется воля неведомых сил, таинственное ясновидение, наполняли романтические повести и рассказы. Фантастика проникла в быт.

В рассказе «Привидение» Одоевский ведет речь о- такой «бытовой» фантастике.

« — Так, я и ждал этого! — вскрикнул начальник отделения,— без привидений у него не обойдется...

— Нет ничего мудреного! — возразил Ириней Модестович,— эти предметы обыкновенно привлекают общее внимание; наш ум, изнуренный прозою жизни, -невольно привлекается этими таинственными происшествиями, которые составляют ходячую поэзию нашего общества и служат доказательством, что от поэзии, как от первородного греха, никто не может отделаться в этой жизни».

В статье «О вражде к просвещению» Одоевский резко критикует фантастику в современной русской .литературе: «Фантастический род, на который была также мода в Европе, и который, м. б., больше, нежели все другие роды, должен изменяться по национальному характеру, долженствующий соединять в себе народные поверья с девственною мечтою младенчества,— этот род целиком перешел в наши произведения и достиг до состояния настоящего бреда с тою разницею, что этот бред не есть бред естественный, который все-таки может быть любопытным, но бред, холодно перенесенный из иностранной книги».

Сам Одоевский широко вводил в свои произведения фантастические мотивы, но это не было перенесение модного рода из каких-либо иностранных или отечественных книг, фантастика у Одоевского каждый раз появляется в том случае, если она мотивирована идейным и художественным замыслом произведения.

В «Княжне Мими» есть, персонаж — гость у княгини, который, явно высказывая мысли автора о свете, говорит своему молодому собеседнику, который назвал одного из гостей — графа Сквирского, карточного шулера — «безнравственным» человеком: «...ты не знаешь нашего языка; учись, учись, мой милый: это необходимо, — мы здесь перемешали значение всех слов, и до такой степени, что если ты назовешь безнравственным человека, который обыгрывает

[27]

в карты, клевещет на ближнего, владеет чужим имением, тебя не поймут, и твое прилагательное покажется странным».

Здесь проходит граница, где Одоевский с реальной почвы вступает в область фантастическую. Фантастика — это то, что не существует в реальной жизни, что создано лишь воображением, нечто мнимое. Таким — мнимым — является и язык светского общества, и далее, остается сделать лишь один шаг — к жизни этого общества, неестественной, искаженной, выдуманной, сфантазированной.

Такова логика возникновения фантастического образа у Одоевского, он всегда появляется логически оправданным и, что главное, логически объяснимым.

Сборник «Пестрые сказки» в основном состоит из произведений, сатирически изображающих пронизывающую весь государственный строй самодержавной России бюрократию, которая своей бумажной властью давит живую жизнь.

В «Сказке о том, по какому случаю коллежскому советнику Ивану Богдановичу Отношенью не удалося в Светлое воскресенье поздравить своих начальников с праздником» ее герой «председатель какой-то временной комиссии» подводит итог годовой деятельности своей канцелярии: «Ну, слава богу! в нынешнем году у нас бумаг вдвое более против прошлогоднего!» Канцелярские бумаги— это и есть жизнь Отношенья и-его подчиненных, они живут в .призрачном мире канцелярских форм, вопросов и проблем, никак не соотносящихся с живой действительностью и со здравым смыслом — в фантастическом выдуманном мире и в конце концов сами превращаются в персонажи фантастического мира.

В «Сказке о мертвом теле» Одоевский развивает тему власти канцелярской формы над живой жизнью. Приказному Севастьянычу, прикомандированному к производству следствия по поводу обнаруженного мертвого тела, является душа покойника и, пообещав пятьдесят рублей, просит вернуть ей тело; приказной пишет прошение от имени души, и с того момента, как на душу заведена официальная бумага, для Севастьяныча она становится более реальной, чем физически существующее мертвое тело.

С проблемой, фантастического у Одоевского тесно связана проблема познаваемости мира. Он считает, что все в принципе может быть познано разумом, но имеется много явлений природы, которые еще не познаны. В их числе некоторые вопросы человеческой психики, физики, химии и других наук. Многие «чудесные» факты и случаи, содержащиеся в его литературных произведениях фантастического плана, таких, как «Сильфида», «Саламандра» и других, послужили поводом для обвинения Одоевского в мистицизме. Одоевский изучал сочинения средневековых мистиков и алхимиков, но свое отношение к ним он определял так: «Мы, гордые промышленни-

[28]

ки ХІХ-го века, мы напрасно пренебрегаем этими книгами и даже не хотим знать о них. Посреди разных глупостей, показывающих младенчество физики, я нашел много мыслей глубоких; многие из этих мыслей могли казаться ложными в XVIII-м веке, но теперь большая часть из них находит себе подтверждение в новых открытиях, <…> эти позабытые люди достойны нашего внимания; если нельзя во всем, им верить, то, с другой стороны, нельзя сомневаться, что их сочинения не намекают о таких знаниях, которые теперь потерялись и которые бы не худо снова найти...»

Рационализм Одоевского в описании якобы мистических фактов настолько очевиден, что они, как утверждает один из его героев, если отбросить в сторону «странный предмет их», «покажутся хладнокровным описанием физического явления».

Начиная с Пушкина, Гоголя, Белинского, критики и исследователи творчества Одоевского отмечают высокие художественные достоинства его произведений; они говорят о его мастерстве в создании психологического портрета, уменье подметить и изобразить реалистическую деталь, о его творческом воображении, виртуозном владении всем богатством русского языка — от речи великосветских салонов до воровского жаргона.

Наивысшим выражением художественного мастерства Одоевского стал роман «Русские ночи». Пушкин, рассуждая о литературном творчестве и литературном труде, особенно высоко, ставил в литературном произведении наличие единого плана, создание которого требует «творчества (fantaisie), воображения — гениального знания природы», он утверждал: «...есть высшая смелость: смелость изобретения, создания, где план обширный объемлется творческою мыслию», он писал: «...единый план «Ада» есть уже плод высокого гения». Одоевский, задумав роман, в котором он хотел выразить свои 'философские взгляды и «предметом» которого, по словам автора, «была бы ни более ни менее как задача человеческой жизни», не имел перед собой образца. Материал, который должен был составить содержание романа, не укладывался в рамки ни одного из существующих жанров литературных произведений, и Одоевский, работая над романом в течение почти двух десятилетий, преодолевает эту труднейшую задачу и создает произведение оригинальное и сложное по форме, но тем не менее единое и гармоничное.

Одоевский занимает славное место в истории русской литературы. Кроме того,, что его собственное творчество представляет собой важную веху в ней, поскольку является самым крупным выразителем русского «любомудрия» — значительного этапа русской общественной мысли, он оказал сильное и благотворное влияние на дальнейшее развитие русской литературы. Достаточно указать на прямую преемственную связь его художественных открытий с твор-

[29]

чеством Гоголя, с которым Одоевского связывала на одном из этапов такая близкая общность творческих литературных задач, что они намеревались выпустить совместную книгу. Личные их отношения также отличались близостью и Сердечностью. На конверте одного из писем 1838 года Одоевскому Гоголь надписал такой адрес: «Много-многолюбимому мною князю Одоевскому. На дворцовой набережной в доме Ланской на углу Мошкова переулка».

Глубочайшее влияние оказал Одоевский на Достоевского. В шумном успехе «Бедных людей», в громких похвалах молодому автору романа как-то не обратил на себя внимания эпиграф к роману, взятый из рассказа В. Ф. Одоевского «Живой мертвец» и по стилистике очень близкий стилю романа.. Но связь тут не только художественно-стилистическая: гораздо важнее идейная преемственность, рассказ Одоевского — это рассказ о совести, о том, что стало главной темой Достоевского.

Литературное творчество Одоевского, как и творчество всякого крупного литератора, выходит далеко за пределы собственно литературных интересов, оно имеет общественное значение. Именно в литературных произведениях нашли наиболее яркое выражение его общественные идеи.

Пафос всей разнообразной деятельности Одоевского заключался в его убеждении, что человечество в своем поступательном развитии идет к совершенствованию, к будущему, которое будет лучше настоящего. Опираясь на мысль ученого и воображение поэта, он верил в человека, в могущество его разума, в победу светлых, благородных черт в его характере над темными, эгоистическими. Наиболее наглядно эти идеи Одоевского проявились в его научно-фантастических произведениях.

Одоевский является основоположником русской научной фантастики. Его рассказы «Последнее самоубийство», «Город без имени» и неоконченный роман «4338-й год» представляют собой оба существующих ныне вида футурологической фантастики, из которых два изображают неминуемую гибель человечества в результате его собственной деятельности, другой — благоденствие в результате той же деятельности.

Сразу скажем, что сам Одоевский — убежденный сторонник футурологического оптимизма, он верит в человеческий разум и в бесконечные возможности совершенствования человечества.

Фантастика Одоевского действительно является научной, так как она основана на законах познания.

«Последнее самоубийство», — пишет Одоевский, — есть не иное что, как развитие одной главы из Мальтуса» и доказывает, «что Мальтусова теория есть полная нелепость»; «Город без имени» — развитие экономической теории Бентама. Одоевский ту и другую

[30]

теорию поверяет с точки зрения логики. Надобно сказать, что критика теории Бентама, английского экономиста и философа конца XVIII — первой четверти XIX века, была в условиях России не только научной заслугой Одоевского, но и смелым гражданским поступком.

В России Бентама знали хорошо. Даже в светских гостиных, как пишет Пушкин в «Евгении Онегине»:

«...иная дама

Толкует Сея и Бентама».

Поклонником Бентама был русский царь Александр I, он рекомендовал русским государственным деятелям обращаться за советами к Бентаму, сочинения Бентама в России издавались с посвящениями царю. С другой стороны, теорией Бентама увлекались и передовые, прогрессивно настроенные люди русского общества первой четверти XIX века, декабристы. Таким образом, Одоевский в своей критике Бентама проявил большую самостоятельность и независимость мысли.

Экономическая теория Бентама — теория утилитаризма — заключается в том, что он из области экономических отношений выхватывает одно положение, верное положение, утверждающее, что человек добивается наибольшего успеха в. деятельности, когда он преследует собственную экономическую выгоду. Но далее он делает вывод: если каждый человек будет заботиться о собственной выгоде и благодаря этому достигать наибольшего успеха, то при сложении индивидуальных достижений общество целиком достигает «совокупного счастья». Теория Бентама оправдывала конкуренцию и индивидуализм развивающегося капитализма и поэтому нашла множество поклонников среди буржуазии.

К. Маркс подверг теорию Бентама критике в первом томе «Капитала». Он назвал ее «предрассудком», который «застыл в непререкаемую догму лишь' благодаря Иеремии Бентаму,— этому трезво педантичному тоскливо-болтливому оракулу пошлого буржуазного рассудка XIX века», о самом Бентаме Маркс отозвался так: «Если бы я обладал смелостью моего друга Г. Гейне, я назвал бы господина Иеремию гением буржуазной глупости». Маркс обвиняет Бентама в антиисторичности, в отсутствии диалектического подхода к проблеме.

Одоевский построил свои возражения против Бентама независимо от Маркса, но на тех же основаниях.

Если в «Городе без имени» Одоевский показывает крах общества, основанного на принципах буржуазного индивидуализма, если в «Последнем самоубийстве» изображает последние дни человечества в соответствии с доведенными до логического конца выводами

[31]

односторонней, человеконенавистнической теории Мальтуса кошмаром, разгулом -низменных инстинктов; полным отчаяньем, которые не могут кончиться ничем иным, как только гибелью человечества, и кончаются гибелью, то в романе  «4338-й год» человечество предстает совсем иным. В этом романе изображен критический период в существовании человечества: через год должно произойти столкновение прилетевшей из космоса кометы с Землею, в результате которого. Земля, а с нею и человечество должны погибнуть. Писатель ставит - перед собой задачу «проведать, в каком положении будет находиться род человеческий за год до этой страшной минуты; какие об ней будут толки, какое впечатление она произведет на людей, вообще, какие будут тогда нравы, образ жизни; какую форму получат сильнейшие чувства человека: честолюбие, любознательность, любовь». Человечество 44-гр века не охвачено ужасом перед катастрофой, люди «вспоминали все победы, уже одержанные человеческим искусством над природою, и их вера в могущество ума была столь сильна, что они с насмешкою говорили об ожидаемом бедствии»; «ученые очень спокойны и решительно говорят, .что если только рабочие не потеряют присутствия духа при действии снарядами, то весьма возможно будет предупредить падение кометы на Землю». Эта спокойная уверенность в. разумность будущего человеческого общества — главная черта фантазии Одоевского и все остальное — технический прогресс, быт, мышление человека будущего — выводится из главной линии его развития.

Белинский, считал роман «4338-й год» богатым «остроумными мыслями» и писал, что «главная мысль романа, основанная на таком твердом веровании в совершенствование человечества и в грядущую мирообъемлюшую судьбу России, мысль истинная и высокая; вполне достойная таланта истинного».

Убежденность Одоевского — не слепая вера беспочвенного мечтателя, но вывод, сделанный писателем-мыслителем.

В предисловии и заметках к роману «4338-й год» он объясняет принципы, на которых основана его футурологическая фантазия. Начиная конструировать будущее, он прежде всего опирается на уже существующее в обществе и человеке: «...люди всегда останутся людьми, как это было с начала мира: останутся все те же страсти, все те же побуждения; с другой стороны, формы их мыслей и чувств, а в особенности их физический быт должен значительно измениться», учитывает он и то, что генеральные линии технического прогресса уже заложены в настоящем: «...за исключением аэростатов — все это воочью совершается». Также и в отношении «формы — мыслей и чувств.». «Фантазия, — отмечает Одоевский, — всегда более или менее находится под влиянием настоящих наших понятий», «я уверен, что всякий человек, который, освободив себя от

[32]

всех предрассудков, от всех мнений; в его минуту господствующих, и. отсекая все мысли и чувства, порождаемые в нем привычкою, воспитанием, обстоятельствами жизни, его собственными и чужими страстями, <...> тот в последовательном ряду своих мыслей найдет непременно те мысли и чувства, которые будут господствовать в близкую от него эпоху».

Благодаря реалистическому основанию своей фантазии Одоевский предсказал немало будущих научных открытий: цветную фотографию (в то время, когда писался «4338-й год», еще не было даже дагерротипов), открытие фотосинтеза растений, синтетические ткани («эластическое стекло») и так далее. В утопии Одоевского затронуты также проблемы, которые и сейчас являются предметом прогнозов. Он, например, предполагал, что человечество в будущем освоит космос, и задумывался о том, «когда жизнь человечества будет в пространстве, какую форму получит торговля, браки, границы, домашняя жизнь, законодательства, преследование преступлений и проч. т. п. — словом, все общественное устройство?». Поскольку технические предвидения Одоевского время подтвердило, можно поверить, что и предвидения в области гуманитарной — «увеличившееся чувство любви к человечеству» — тоже осуществятся.

Прогресс , человечества, по мысли Одоевского, для каждого отдельного человека будет выражаться в уменьшении, а затем и исчезновении страдания. Страдание — «удел - лишь несовершенного мира,— создание существа несовершенного», утверждает он в повести «Сильфида». В постановке вопроса о форме жизни в космосе Одоевский как бы предваряет размышления о том же К. Э. Циолковского (никаких сведений о знакомстве Циолковского с произведениями Одоевского не имеется), предваряет и в мыслях о страдании: будущая «заселенная вселенная», пишет Циолковский, «совершенна и не содержит ничего неразумного, следовательно, лишена страданий». («Причина Космоса», Калуга, 1925, с. 14.)

Профессор П. Н. Сакулин — автор единственной обширной монографии об Одоевском (1914 г.) —в своих лекциях отмечал совпадение тем и мыслей у писателей конца XIX — начала XX века — М. Метерлинка, Л. Андреева, В. Брюсова и других с темами и мыслями Одоевского. Но Одоевский в конце XIX — начале XX века был практически совершенно забыт, и в литературу того времени все эти совпадающие темы и мысли пришли не из его сочинений, а из требований жизни. Забвение — горько, но в данном случае оно свидетельствует о прозорливости Одоевского и устремленности его произведений в будущее.

В 1845 году Кюхельбекер писал Одоевскому из ссылки, из далекого Кургана: «Ты — наш: тебе и Грибоедов, и Пушкин, и я за-

[33]

вещали все наше лучшее; ты перед потомством и отечеством представитель нашего времени, нашего бескорыстного стремления к художественной красоте и к истине безусловной».

Да, начало духовной и творческой жизни Одоевского относится ко времени Пушкина и декабристов, и он, действительно, «представитель» того времени. Однако ни его духовное развитие, ни творческая деятельность не ограничиваются этим, хотя и значительным, и блестящим, но всего лишь одним периодом в поступательном развитии общества. Он принадлежит к тому редкому роду людей, замечательный психологический портрет одного из которых он дал в повести «Эльса»: «В Москве жил-был у меня дядюшка, человек немолодой, но с умом, сердцем и образованностью,— а в этих трех вещах, говорят, скрывается секрет никогда не стариться. Дядюшка не выживал из ума, потому что не выживал из людей; три поколения прошли мимо его, и он понимал язык каждого; новизна его не пугала, потому что ничто не было для него ново; постоянно следя за чудною жизнию науки, он привык видеть естественное развитие этого огромного дерева, где беспрестанно из открытия являлось открытие, из наблюдения — наблюдение, из мысли вырастала другая мысль».

Еще шире время, охватываемое идеями Одоевского. С одной стороны, он воскрешал для современности из забвения мысли древних, оказавшихся в те времена «несвоевременными», с другой стороны, обращался к будущему, твердо веря: «...мысль, которую я посеял сегодня, взойдет завтра, через год, через тысячу лет».

Творческое наследие Одоевского еще далеко не исчерпано, оно сохраняет свое живое значение, и кто знает, какие времена, наши или будущие, признают современными себе его когда-то «несвоевременные» «поэтические» открытия в познании Человека и Мира.

Вл. Муравьев

[34]

Цитируется по изд.: Одоевский В.Ф. Последний квартет Бетховена. Повести. Рассказы. Очерки. Одоевский в жизни. М., 1987, с. 3-34.

Вернуться на главную страницу Одоевского

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС