Фейхтвангер Лион

1884-1958

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Лион Фейхтвангер

В. Сучков

Завоевал известность как автор исторических романов

Не все то, что в наш век великих перемен создано мыслью художника, входит как нечто необходимое и значительное в умственную жизнь человечества. Время перелистывает книги, проверяя взыскательно и строго их истинную ценность, и сохраняет в памяти людской лишь те из них, которые служат прогрессу, обладают большой ·выразительной силой и отмечены  стремлением осознать смысл и содержание общественной борьбы нашей эпохи.

Этими признаками подлинного искусства наделены лучшие произведения Лиона Фейхтвангера. Согретые чистой любовью к человеку, окрашенные мудрой иронией, полные открытой ненависти к варварству буржуазной цивилизации, они превозмогли власть времени и, обогатив литературу критического реализма, стали неотъемлемым достоянием современной культуры.

В романах, пьесах и стихах Лиона Фейхтвангера нет прямого и непосредственного изображения социальных язв капитализма, ужасов капиталистической эксплуатации народных масс, какое можно найти у Драйзера и Шона О'Кейси, Нексе и Барбюса. Но это не значит, что Фейхтвангер обходил в своем творчестве главные общественные конфликты нашего века. По существу, с момента наступления духовной зрелости и до са-

[05]

мой смерти его волновал и занимал один единственный вопрос - о путях, перспективах и движущих силах социальных изменений, свидетелем которых он был. В разные периоды жизни он отвечал на него по-разному, но всегда раздумья над судьбами человечества составляли пафос его духовных и творческих исканий и понуждали пристально вглядываться в меняющуюся картину мира, где он сквозь пелену повседневности различал признаки умирания собственнической цивилизации, С постоянным вниманием следил он за строительством социализма в Советском Союзе, искренне стремясь осознать и усвоить его опыт.

Он завоевал известность главным образом как автор исторических романов, но в действительности лишь одна современность властно и неотвратимо приковывала к себе его внимание. «Я никогда не собирался изображать историю ради нее самой», - говорил он, определяя особенности своей творческой манеры, и это было правдой. Не бесстрастием мертвого покоя, не отрешенностью от общественных интересов своего времени привлекало Фейхтвангера прошлое: в истории он видел и изображал живые столкновения идей, борьбу сил регресса и прогресса, последствия которой оказывали глубочайшее влияние и на социальные конфликты современного общества.

Как писатель он складывался в тот период европейской истории, когда шли на ущерб традиции буржуазного либерализма, дух которого был ему близок, когда в буржуазном сознании происходила поляризация идей, вызванная обострением противоречий капитализма и переходом буржуазии к новым формам защиты своего классового господства. Реакционные буржуазные политики, философы и писатели, активно борясь с прогрессивными общественными идеями, пытались доказать невозможность изменения условий человеческого существования и самого человеческого сознания в лучшую сторону. Высказывая мнение, будто основная масса людей, занятых муравьиным трудом по добыванию хлеба насущного и производству материальных благ, органически не способна к духовному совершенствованию и навеки обречена быть удобрением, питательной почвой, на которой расцветает культура немногих избранников, буржуазные идеологи не только обессмысливали идею прогресса, но и пытались обосновать вечность господства буржуазии, оправдывая любые формы и способы его сохранения.

[06]

Преодолевая индивидуалистические иллюзии молодости, Фейхтвангер и в романах о прошлом и в романах о своем времени выступал как художник, посвятивший свой талант защите завоеваний человеческой культуры против посягательств на нее реакционных общественных сил. В годы усиления антифашистского движения, когда вся мировая общественность поднялась на борьбу за свободу народов против фашизма, Лион Фейхтвангер находился на линии огня, вызывая бешеную злобу гитлеровцев. В эти годы он создал лучшие свои книги, в которых фашизм, его идеология подвергались беспощадному и гневному разоблачению. Трепетное чувство современности, острая политическая мысль, социальная важность затронутых писателем вопросов, страстность обличения обеспечили его романам почетное место в антифашистской литературе. Они сохраняют свое действенное значение и посейчас, когда международная реакция снова начинает поддерживать неофашистские силы.

 Романы, написанные Фейхтвангером в послевоенные годы, свидетельствовали, что он как художник не остановился в своем духовном развитии. Под конец жизни он пришел к пониманию того, что творцами истории являются народные массы.

Эта мысль, ставшая для него итоговой, проходит через все его поздние произведения, углубляя их реализм и сообщая им ясность взгляда на жизнь и оптимистичность, несвойственную его раннему творчеству.

 Если в ранний период духовного развития для Фейхтвангера идея общественного прогресса представлялась по меньшей мере сомнительной, то истинным героем его поздних произведений стал «...тот незримый кормчий истории, который был открыт в восемнадцатом столетии, в девятнадцатом тщательно изучен, описан и превознесен, с тем чтобы в двадцатом быть тяжко оклеветанным и отвергнутым: прогресс».

 Сложную духовную эволюцию проделал Фейхтвангер за пятьдесят с лишним лет своей творческой деятельности, и сама жизнь, сама современная история, которую столь внимательно изучал он, стараясь разгадать пути ее движения, была его лучшим учителем и наставником. Его ранние литературные опыты, относящиеся еще к 1903 году, когда вышла в свет первая его книжечка, и произведения, написанные перед империалистической войной,— филологические исследования, театральные рецензии, первый и весьма несовершенный роман, пьесы

[07]

и новеллы, — не принесли ему славы и не определили его творческого лица. В них отчетливо сказалось влияние социальной среды, в которой жил и формировался молодой Фейхтвангер, той атмосферы эстетизма, которая окутывала тогда европейское искусство.

 Фейхтвангер происходил из буржуазной еврейской семьи. Сын богатого фабриканта, он получил солидное образование в университете своего родного города Мюнхена, а затем Берлина, где изучал германскую филологию и философию, а также санскрит. Рано пробудилась у него любовь к античности, а под влиянием патриархальных семейных традиций — интерес к иудейской истории, сохранившийся до конца жизни и определивший тематику и проблематику ряда его произведений.

 Его соблазнил и заворожил обманчивый блеск эстетского искусства, излучающего призрачный, мерцающий свет, подобный фосфорическому свету болотных огней, всегда вспыхивающих там, где процессы распада и разложения вещества идут наиболее энергично. Изысканная, болезненная утонченность формы — и бедность жизненного содержания; восторженное и назойливое восславление красоты — и пренебрежение нравственными ценностями жизни; преклонение перед сильной, возвышающейся над толпой личностью — и холодное, равнодушное отношение к рядовым людям; любование декоративностью и роковыми страстями ушедших в прошлое эпох — главным образом Ренессанса — и пренебрежение реальными, каждодневными социальными нуждами и конфликтами своего времени,— эти черты эстетского, декадентского искусства начала века в значительной мере свойственны были и ранним произведениям Фейхтвангера. Сам он в статье «К психологии сценической реформы», опубликованной в 1909 году, деля современную ему литературу на два борющихся лагеря, не оставлял сомнений, что его собственные симпатии были отданы модернистскому искусству. Он писал, что реалистическое или, по его тогдашней терминологии, «идеалистическое направление любит все простое, замкнутую, сосредоточенную в самой себе упорядоченность, «здоровое» и ненавидит отрицание, усложненность, «больное»... Оно говорит охотно и убежденно о высшем единстве, цельности, простодушии... Оно любит старые, почтенные винные погребки, солнечные, залитые светом весенние утра, достойных юношей и добродетельных девиц...

[08]

Мир, который охватывается «Колоколами» и «Прогулкой» Шиллера,— это его мир». К этому направлению Фейхтвангер относил произведения Готфрида Келлера, Теодора Шторма, Вильгельма Раабе и Германа Госсе — то есть всех тех немецких писателей, которые придерживались реалистического метода. «Другое направление,— продолжал он, — любит большой город, стремительную, бурную жизнь, все современное и наисовременнейшее. Комфорт, изнеженность, многократно умноженную утонченность высокоразвитой культуры. Оно интересуется человеком, и только человеком. Больше чем природой и метафизикой... Оно весьма далеко от народнической наивности и в существе, своем эзотерично». Это нереалистическое направление в искусстве, связанное с творчеством символистов Гофмансталя и Шницлера, а также склонившегося к модернизму Герхардта Гауптмана, казалось молодому Фейхтвангеру и новаторским и ультрасовременным. В его духе и под его влиянием были написаны собственные произведения Фейхтвангера — маленькие пьесы, в том числе «Донья Бьяпка», «Корипфская невеста», новелла «Карнавал в Ферраре» и другие, представляющие ныне только историко-литературный интерес. Особенно примечательна в этом отношении пьеса «Джулия Фарнезе» — псевдоисторическая стилизация под эпоху Возрождения, сюжет которой отличался и вычурностью и болезненностью, а характеры действующих лиц — условностью. Пьеса эта, где рассказывалось, как некий художник, дабы лучше написать распятие, подогретый любовью к роковой красавице, собственноручно распинает своего ученика и переносит на полотно его предсмертные муки, свидетельствовала, в какой идейный и творческий тупик уводило Фейхтвангера увлечение искусством декаданса. Впоследствии он не без иронии отзывался о раннем своем творчестве, рассматривая его лишь как не очень плодотворный этап собственного духовного развития. Гораздо более важную роль в его дальнейшей творческой эволюции сыграла литературно-критическая деятельность, которой Фейхтвангер отдавался со страстью.

 Он написал много статей и рецензий, посвященных в основном театру и драматургии. Статьи его отличались ядовитым остроумием, изяществом стиля, пристрастием вкусов и оценок. В них он также отдал немалую дань эстетизму. Однако занятие критикой, исследование и изучение великой мировой реалистической драматургии понудило Фейхтвангера отчетли-

[09]

вей осознать связь, существующую между искусством и жизнью, искусством и обществом, искусством и историей, и обнажало перед ним узость и ограниченность модернистской эстетики и модернистской литературы. Его внимание и живой интерес приковал к себе реалистический роман, возрождавшийся в начале века в немецкой литературе и достигший высокого совершенства под пером братьев Манн — Томаса и Генриха. Особенно сильное влияние оказало на Фейхтвангера творчество Генриха Манна, его нашумевшие произведения — «Кисельные берега», «Учитель Гнус», «Маленький город», в которых суровой критике подвергалась кайзеровская Германия и содержалась едкая сатира на косное, ограниченное, воинственное немецкое мещанство. Фейхтвангеру импонировала не только форма романов Генриха Манна — несколько рационалистическая, гротесковая, близкая своим интеллектуализмом его собственной прозе, но и те радикально-демократические идеи, которые развивались в откровенно антибуржуазных произведениях Манна. Отходя от эстетизма, Фейхтвангер постепенно начинал менять свое отношение к буржуазному обществу, чья бесчеловечная природа становилась ему год от году яснее.

 Но не литература оказала решающее воздействие на его мировоззрение и творчество. В ранние годы своего духовного возмужания Фейхтвангер видел — и это было нетрудно увидеть,— что жизнь, которой живут его современники, неразумна и жестока. Молодой писатель ощущал, что капитализм болен, но он отнюдь не считал эту болезнь смертельной, а силы буржуазной демократии, с которой был органически связан всем строем своего мировоззрения,  — исчерпанными. Типичный буржуазный интеллигент, Фейхтвангер достаточно трезво смотрел на мир и весьма недоверчиво относился к массе, толпе, иными словами — к народу. Разделяя многие предрассудки своей среды, считавшей себя солью земли и единственной хранительницей культуры, он жил ее узкими интересами. Однако неумолимые факты действительности разбивали его иллюзию о беспрерывном и бесконфликтном развитии буржуазного прогресса, о прочности и незыблемости буржуазной демократии — того сытого и самодовольного мира собственников, который, как казалось многим буржуазным либералам (в том числе и Фейхтвангеру), пребудет вечно. Этот сытый и самодовольный мир буржуазной Европы был взорван и растерзан разразившейся

[10]

в 1914 году империалистической войной. Все темные и злые силы, копившиеся в недрах капитализма, которых слишком долго не замечали буржуазные интеллигенты, в том числе и Фейхтвангер, вырвались наружу, сея смерть и разрушение, заливая кровью лик земли, принеся невыносимые страдания народам, обманутым шовинистической пропагандой.

 Лион Фейхтвангер неясно представлял себе причины, вызвавшие всеобщую войну, но он решительно не принял ни ее целей, ни той националистической идеологии, которая ее оправдывала. В числе немногих европейских интеллигентов он занял антивоенную позицию и поднял свой голос против империалистической бойни. Антивоенные взгляды писателя нашли выражение и в «Песни павших» — стихотворении, окрашенном настроениями социального протеста, которое ему, обойдя цензурные препятствия, удалось опубликовать, и в пьесе «Мир», вариации на темы комедий великого греческого сатирика Аристофана — ироничной, грубовато-злой, высмеивавшей военщину и безоговорочно осуждавшей войну и ее организаторов.

 Зрелище ужасов войны, озверения буржуазии, яростной и безжалостной работы жерновов уничтожения на фронтах, где истекали кровью обманутые народы; зрелище бесстыдной жизни и дел тыловых спекулянтов, фабрикантов оружия, торгашей и лавочников, наживавшихся на крови ближних своих; зрелище духовной растленности буржуазных интеллигентов, раздувавших шовинистические страсти,— укрепляло гуманистические воззрения Фейхтвангера и отталкивало его от буржуазного общества, ввергнувшего человечество в бессмысленные страдания. Если раньше в его художественных произведениях и статьях ощущалось скептическое отношение к игре интересов, которую он наблюдал в буржуазном обществе, то в военные годы его отношение к собственническому миру обрело критицизм — новое качество, которого ему как художнику недоставало. История обнажила перед Фейхтвангером зияющие противоречия жизни, доселе ему неведомые, и внесла в его душу смятение, отразившееся в произведениях писателя, созданных как в военные, так и в первые послевоенные годы.

 Хотя «Песнь павших» и пьеса «Мир» подтверждали, что Фейхтвангер не остался слеп и глух к происходящему и на его мировоззрение благотворное воздействие оказывали зрев-

[11]

шие в недрах народных масс настроения революционного протеста; по одновременно ощущалась и оторванность его творчества от жизни, от народа, несущего бремя исторических испытаний.

 В годы войны Фейхтвангер много писал. В основном это были оригинальные пьесы и переделки произведений классической драматургии — «Персов» Эсхила, «Васантасены» великого древнеиндийского поэта Шудраки, драмы Калидасы «Царь и танцовщица». Интерес к древнеиндийской философии и искусству возник у Фейхтвангера не случайно. Наряду с мотивами социальной критики в его творчество начинают проникать пессимистические и фаталистические настроения, самоуглубленность и созерцательность, вызванные сознанием собственного бессилия перед жестокостью жизни. Эти мотивы и настроения нашли свое выражение в пьесе «Уоррен Гастингс», впоследствии переработанной Фейхтвангером, и в драме «Еврей Зюсс» — первоначальном наброске замысла, нашедшего окончательное воплощение в одноименном романе. Противопоставляя в «Уоррене Гастингсе» агрессивную философию жизни европейца пассивному, созерцательному, кроткому мировоззрению Востока, Фейхтвангер осуждал буржуазное предпринимательство, своекорыстность сынов капиталистического мира. Однако социальная критика деятельности Гастингса — генерал-губернатора завоеванной англичанами Индии, одного из палачей индийского народа,— оттеснялась этической проблематикой, которая, по словам самого писателя, сводилась к исследованию и осмыслению противоположностей: «Индия и Европа, деятельный человек и духовный человек, кающийся и солдат, Будда и Ницше» 1. Рассматривая эти взаимоисключающие понятия, за которыми стояли разные типы мировосприятия, Фейхтвангер начинал склоняться к историческому пессимизму, полагая, что в созерцательном отношении к жизни заключена для человека единственная возможность существовать. Авантюрист Гастингс оказался побежденным кроткой, пассивной философией жизни дровней восточной страны. Такова судьба всех, кто начинает действовать и бороться, полагал Фейхтвангер. В этой ложной идее своей он укрепился еще больше, столкнувшись лицом к лицу с событиями, потрясшими до основания здание собственнического мира.

____

1. Сборник «Centum opuscula», стр. 386

[12]

В России вспыхнула революция, и над залитым кровью миром пронеслась весть о свободе. Октябрьская революция навсегда прорвала цепь капитализма и, положив начало повой эре в истории человечества, указала ему реальный путь в будущее. Началась революция и в Германии, где она возникла в обстановке, вызванной военным поражением германского империализма.

 Знамя Советов было поднято в Киле, Гамбурге, Лейпциге, Мюнхене, Берлине и других городах бывшей Германской империи. Однако в отличие от социалистической революции в России, возглавлявшейся и руководимой большевиками, стихийное революционное движение в Германии не было возглавлено сплоченной, единой боевой пролетарской партией, и очень быстро ключевые позиции в Советах захватили социал-демократы, стремившиеся подменить революционное преобразование капиталистического общества — буржуазно-демократическими реформами. Расчищая дорогу контрреволюции, социал-демократические лидеры, стоявшие у власти, разрешили создание так называемых «добровольческих народных войск», узаконив тем самым белогвардейские офицерские объединения, явившиеся зародышами ударных отрядов фашизма. Ромен Роллан, обращаясь к правящим кругам капиталистической Европы, писал в те дни: «...консервативная, милитаристская и монархическая реакция продвигается в Германии гигантскими шагами, и... вместе с ней в стране распространяются, подобно лихорадке, национальная вражда и идея реванша. И я кричу вам: берегитесь!

Все вы, правительства Анптанты, содействовали этому... как можете вы содействовать и помогать торжеству Шейдеманов, сообщников императорской политики — Эбертов и Носко, призывающих на помощь себе офицеров-монархистов и действующих по указке невидимого, но всегда присутствующего генерального штаба Людендорфа, для того, чтобы раздавить спартаковцев,— между тем как последние желают усвоения уроков войны, лояльного мира, примирения пародов? Буржуазные правительства Европы, интересы вашего класса вам дороже интересов родины» 1. Великий европеец был прав: немецкая буржуазия, подавляя революцию, круто поворачивала на путь реакции и агрессии, которая неизбежно обрушилась на европейские государства в годы гитлеризма.

_____

1. P. Роллан, На защиту нового мира, «Время», 1932, стр. 25 и сл.

[13]

Революционная волна докатилась и до родины Фейхтвангера — Баварии. Вошедшая в состав Германской империи после франко-прусской войны, Бавария сохраняла некоторые права автономности внутри империи, имея армию, подчинявшуюся непосредственно баварскому правительству, собственное министерство иностранных дел, самостоятельное управление некоторыми отраслями хозяйства и т. д. Революционные настроения в Баварии — аграрной стране — соседствовали с настроениями сепаратистскими, носителями которых были в первую очередь крестьяне, ибо имперское правительство, ущемляя во время войны баварскую автономию, затрагивало в первую очередь их интересы. Поначалу во главе революционного правительства стали «независимые» социал-демократы. Их лидер Курт Эйснер, пацифист и соглашатель, сразу же декларировал «мирное свободное сотрудничество классов» и проявлял максимум нерешительности в осуществлении революционной программы. После того, как он был убит белогвардейским офицером, социал-демократы утратили влияние на массы; Бавария была объявлена Советской республикой, а социал-демократическое правительство Гофмана, сменившего Эйснера, бежало на север страны. Взявшие власть коммунисты под руководством Евгения Левине вели борьбу с контрреволюцией. Однако силы были неравны; «независимые» предали революцию изнутри. Извне против Советской республики действовали организованные Гофманом белогвардейцы — войска Носке, добровольческий корпус Эппа, бригада Эрхардта, вюртембергские войска. Мюнхен был взят, Левине — расстрелян, начался белый террор, сопровождавшийся чудовищными злодеяниями и жестокостью.

 В годы революции история недвусмысленно поставила перед всеми мыслящими людьми вопрос о путях и способах разрешения конфликта между собственническим миром и рождающимся миром социальной справедливости.

 Фейхтвангеру — свидетелю злодеяний военщины, предательской политики социал-демократических лидеров, трусливой свирепости озлобленного мещанства — стали ненавистны все виды общественной реакции, но его испугали размах и решительность движения народа. Либерально-демократические иллюзии и убеждения взяли верх в его сознании, и он начал искать путей и способов преобразования и улучшения общественной жизни — вне прямого революционного действия. Он не утратил

[14]

веру в жизнеспособность буржуазной демократии, хотя его критическое отношение к собственническому миру и усилилось.

 Пережитое и увиденное в годы войны, в дни революции и контрреволюции в Германии навсегда выжгло из творчества Фейхтвангера эстетизм. В его наиболее значительных произведениях тех лет — в пьесе «Военнопленные» и особенно в драматическом романе «Тысяча девятьсот восемнадцатый год» — уже начинает господствовать социальная проблематика, ощущается приближение Фейхтвангера к реализму.

 В пьесе «Военнопленные» Фейхтвангер противопоставил варварской бессмыслице империалистической войны, сопутствующему ей озверению и милитаристской идеологии — силу и чистоту естественных человеческих чувств, поднявшихся над враждебностью, разделявшей сражающиеся народы. Рассказав о трагической любви немецкой девушки, сумевшей освободиться от националистических предрассудков, и француза-военнопленного, впоследствии убитого при попытке к бегству, рассказав о тех нравственных и физических мучениях, которые выпали на долю другого героя пьесы — пленного русского солдата, Фейхтвангер, обращаясь к совести и разуму своих современников, призывал их остановить кровопролитие. Написанная в мелодраматических тонах, плакатно-прямолинейная пьеса «Военнопленные» не предлагала никакой ясной антивоенной программы действия, ибо в те годы у Фейхтвангера ее не было; не рассматривала она войну как прямое следствие и порождение противоречий капитализма, ибо Фейхтвангер этого еще не понимал; не указывала она на те общественные силы, которые могли бы пресечь войну, ибо Фейхтвангер их не видел и был от них далек. Однако дух интернационализма, гуманности, ненависти к войне, разлитый в пьесе, делал ее при всех художественных слабостях и недостатках важной вехой в духовном развитии писателя. Еще ближе к подлинным конфликтам жизни и истории стал Фейхтвангер в драматическом романе «Тысяча девятьсот восемнадцатый год» — прямом отклике на германскую революцию.

 Хотя роман и написан диалогически, он отнюдь не занимает промежуточного положения между эпосом и драмой. Его художественная форма органична, и возникла она под воздействием экспрессионизма — весьма влиятельного в двадцатые годы направления в искусстве. Для экспрессионизма была ха-

[15]

рактерна однолинейность изображения персонажей, их душевных состояний, чувств и страстей, а также пренебрежение психологическим анализом. Большей частью действующие лица экспрессионистских произведений выступали как олицетворения собственной социальной сущности, а не как индивидуальные образы, и именовались просто: фабрикант, рабочий, коммерсант и т. п. Однолиненность изображения героев и их душевных состояний идет в романе «Тысяча девятьсот восемнадцатый год» от экспрессионизма. Но социальный анализ событий — основная примета реализма — резко отделяет это произведение Фейхтвангера от истерически-напряженного, условного искусства экспрессионистов и вводит его в русло реализма критического.

 Главный герой романа Томас Вендт — бунтарь и человеколюбец, мятежник и мечтатель — становится вождем революции. Его сердце открыто страданиям мира, и единственная цель его деятельности — привести людей к свободе, уничтожив зло и несправедливость, существующие в жизни. В своем служении добру он пренебрегает разделяющими людей классовыми различиями: среди его близких — капиталисты и пролетарии, интеллигенты и оскорбленные жизнью, деклассированные люди. Не понаслышке знает Вендт о тех испытаниях, которые выпали на долю парода: его собственная революционность опирается на опыт жизни. Он отбрасывает трусливую расчетливость социал-демократов, призывающих народ повременить, обождать с революцией, и смело отдается стихии восстания, уверенный в неизбежной победе добра и справедливости. Хотя в романе в силу своеобразия его художественной формы но дается подробного описания хода революционных событий, но из реплик его многочисленных персонажей, из калейдоскопически меняющихся сцеп, насыщенных сгущенным драматизмом, становится ясной картина нарастания и спада революции. Роковым образом желание Вендта принести счастье одним оборачивается бедствием для других; апостол добра, он поставлен перед необходимостью применять насилие. Полученная им от революции власть роковым образом ускользает из его рук и попадает в жирные, ловкие ручки господина Шульца.

 Если образ Вендта овеян поэзией, то в образе господина Шульца воплотилась плотоядная, низменная, пошлая прозаичность буржуазного мира. Все духовные ценности жизни, любовь

[16]

и добродетель, честность и справедливость, поэзия и искусство для него — объект купли и продажи наравне с прочими товарами, котирующимися на рынке и бирже. Цинично наживаясь на крови ближних своих, спекулируя и богатея в тылу, прикидываясь то патриотом, то истым революционером, господин Шульц потихоньку-полегоньку отнимает у народа завоеванную им в революции победу и становится хозяином жизни. Томас Вендт терпит поражение. Считая, что революционность и человечность несовместимы, не понимая, что освободительное революционное деяние есть высшая форма проявления любви к людям и человечеству, он отрекается от политики. Его идеи, его представление о справедливости не выдержали испытания жизнью. Добро, которое он жаждал принести людям, было добром отвлеченным, надклассовым, обращенным в равной мере к угнетателям и угнетенным. Вендт пытался объединить в братском союзе всех людей, капиталистов и пролетариев, — то есть соединить несоединимое. Не сумев быть последовательным революционером, довольствуясь полумерами в борьбе с врагами революции, оглушенный патетикой собственных речей, он невольно содействовал ее гибели. Народ в романс — безликая масса, действующая инстинктивно. Не получив от революции благ и удовлетворения своих непосредственных нужд, он отшатывается от Вендта н, не умея самостоятельно довершить начатое дело, без сопротивления, покорно, с превеликой охотой отдается под власть Шульца и ему подобных.

Таков неизбежный результат всякой попытки изменить мир, полагал Фейхтвангер. Ему — художнику, попившему своекорыстную, антинародную природу буржуазной власти, создателю сатирического портрета господина Шульца, — в те годы явно не достало политической прозорливости. Образ мелкобуржуазного утописта Вендта, в чертах которого угадывались сильно идеализированные черты Курта Эйснера, оттеснил в сознании Фейхтвангера мученически-благородный образ Левине — подлинного вождя баварской пролетарской революции, открывав шей перед восставшим народом перспективу социалистического переустройства общества, которая не была осознана Фейхтвангером как реальная перспектива исторического развития и не бралась им в расчет при раздумиях над судьбами мира. Это говорило об односторонности выводов, которые он сделал из поражения германской революции. Победившая реакция предстала перед ним как труднооборимая стихия варварства и нера-

[17]

зумия — темная, низкая и своекорыстная. Не веря в созидательные силы народа, считая, что он не способен перестроить жизнь, не зная реальных путей изменения условий человеческого существования, Фейхтвангер стал рассматривать историю прошлого и настоящего как постоянное столкновение Разума и варварства. В этом столкновении одинокие представители Разума — люди гуманной мысли и доброй воли — не в состоянии преодолеть и победить стихию варварства, ибо силы этих двух начал, якобы извечно существующих в историческом бытии, находятся в равновесии.

 Пессимистичность подобного взгляда на историю была очевидной. Очевиден и ее либерально-гуманистический характер, ибо для подлинно революционной общественной мысли содержание истории прошлого и настоящего никак не сводится к столкновению отвлеченных этических начал, а определяется вполне реальной, тяжкой борьбой народных масс за свою свободу.

 Вместе с представлением об истории как извечной борьбе Разума и неразумия, в ходе которой меняются лишь участники конфликта, а сам конфликт остается неизменным, в творчество Фейхтвангера входила идея относительности исторического времени. Пренебрегая дистанцией, разделяющей исторические события разных эпох, Фейхтвангер переносил современные ему социальные проблемы и понятия в прошлое, наделяя исторических героев психологией и страстями людей двадцатого века. Так возникло у него осовременивание истории — характернейшая черта его исторических романов.

 Все эти сложные процессы, шедшие в его сознании и творчестве в послевоенные и послереволюционные годы, определили идейное содержание романов «Безобразная герцогиня» и «Еврей Зюсс», принесших Фейхтвангеру широкую мировую известность. Мысль о бесцельности и бесполезности деяния, о превосходстве созерцания над низменной и нечистой суетой жизни проходит и через роман о Маргарите Тирольской, и через роман об Йозефе Зюссе Оппенгеймере. Несмотря на то что события, описанные в этих произведениях, относились к временам отдаленным — к XIV и XVIII столетиям, а богатство живых деталей прошлого, собранных в романах, создавало иллюзию исторической достоверности рассказа, — заключенная в них мысль была в высшей степени злободневна и

[18]

современна. Ибо вопрос: способно, ли деяние принести благо в мире, где добро попирается злом,— отнюдь не был для Фейхтвангера праздным и не имел отвлеченного философского характера.

 Герцогиня Маргарита Маульташ, героиня первого увидевшего свет исторического романа Фейхтвангера, возникает на его страницах как натура сильная, наделенная богатой внутренней жизнью, естественной тягой к добру и счастью. Но кроткая и женственная ее душа, обладающая могучей потребностью любви и способностью к самозабвенной жертвенности во имя любви, постепенно черствеет, каменеет в борениях с неумолимой жестокостью мира и людей, наливается холодным скепсисом и тягостной непреодолимой усталостью.

 Ясный и светлый разум Маргариты, позволявший ей без большого труда овладевать ученой премудростью своего века, разгадывать хитросплетения политических интриг, которые, вели вокруг ее достояния — ее маленького государства — корыстные и свирепые феодальные властители, разум ее, позволявший Маргарите понимать благо своих подданных, постепенно тускнеет, меркнет и под конец ее жизни еле вспыхивает, подобно гаснущему светильнику, уже неспособному развеять темноту приближающейся вечной ночи.

 Одинокой проходит она через бурное, кровавое, смутное время, насыщенное распрями и усобицами многочисленных германских государств, через время, наполненное суевериями, злодеяниями и разбойничьими подвигами рыцарства, борьбой бюргеров против феодалов, отделенная от людей не только печальной привилегией своего рождения, не только титулами и правом владеть имуществом и жизнями подданных, но и внешней своей телесной оболочкой, собственным безобразием, скрывающим от человеческих взоров мир ее души. Одинока она еще и потому, что, по мысли Фейхтвангера, одинок каждый человек разума и доброй воли, и усилия его, деяния его разбиваются, как о непреодолимую стену, о косность и жестокость жизни. Все события, составившие сюжетную основу романа, стянуты вокруг судьбы Маргариты. Обделенная естественным женским счастьем, она посвящает себя служению благу своих подданных, стремясь развить торговлю и ремесла Е своей стране, поднять благосостояние народа. Однако ее усилия разбиваются в прах, сталкиваясь с противодействием и

[19]

неразумием других людей. Общественное неразумие выстукает в романе как некое разрушительное начало или фатальная сила. Оно олицетворено в двуликом образе: возлюбленного Маргариты дворянина Фрауенберга, самодовольного, жестокого, корыстного человека, лишенного нравственных принципов, и обольстительной красавицы Агнессы фон Флавон, — этих двух злых гениев, подтачивающих все начинания Маргариты. Социальную борьбу Лион Фейхтвангер подменил психологическим поединком, в котором, несмотря на гибель Агнессы, несмотря на то что истинная сущность Фрауенберга — убийцы и стяжателя открывается Маргарите, терпит поражение она, герцогиня Тирольская. Она теряет мужа, сына, убитых ее любовником, теряет веру в справедливость собственного дела.

Все ее попытки совладать с жизнью, отстоять себя в схватке с варварством рушатся. Она сама в борьбе не гнушается никакими средствами; действуя, она предает собственную человеческую сущность и, сломленная властью обстоятельств, вынуждена отказаться от дальнейшей борьбы, передав полуразоренное государство свое в цепкие руки Габсбургов, возводивших здание будущей империи. Хотя Маргарита и потерпела поражение в схватке с жизнью и появляется в финале романа уже морально раздавленным, физически опустившимся существом, но о неразумие не в состоянии одержать безоговорочной победы. Агнесса поплатилась жизнью за участие в политических интригах, Фрауенберга отбрасывает со своего пути Габсбург, принимая бразды правления над разоренной страной.

Силы разума и варварства, борение которых было изображено в романе, пребывают в трагическом равновесии. Конец романа мрачен. Он был бы безнадежен, если бы писатель равнодушно — без гнева и осуждения — живописал тот темный, зиждущийся на насилии кровавый мир, в котором пришлось действовать и страдать героине его романа. Но Фейхтвангер не скрывает своего отношения к этому миру, к противостоящим Маргарите личностям. Он изображает их как сатирик, а не как бытописатель, и под маской объективного повествования, сдержанного и несколько рационалистичного, прячет жало неумолимой иронии и отрицания. Целая вереница власть имущих владетельных феодалов проходит по страницам романа: авантюристичные и хищные герцоги и короли, тупоумные, медлительные бароны, алчные и циничные епископы — весь этот пестрый разноликий хоровод освещен ясным светом критики

[20]

и насмешки. Та жизнь, которая взращивала и питала зло в дальнем прошлом и в настоящем, отвергается писателем. Она безнравственна и бесчеловечна. Критика общественного неразумия, составлявшая пафос «Безобразной герцогини», пронизывает и роман «Еврей Зюсс» — одно из лучших произведений Фейхтвангера. Роман этот посвящен выяснению объективной ценности деяния. Сам писатель указывал, что эта проблема является для романа главной. «Много лет тому назад,— говорил он в своей известной речи «О смысле и бессмыслице исторического романа», произнесенной на Парижском конгрессе в защиту культуры,— мне хотелось показать путь человека от действия к бездействию, от деяния к созерцанию, от европейского мировоззрения к индийскому. Было легко подтвердить эту идею, взяв путь развития человека из современной истории, например Вальтера Ратенау. Я попробовал — неудачно. Я отодвинул материал сотни на две лет назад и попробовал изобразить путь еврея Зюсса Оппенгеймера. Я гораздо ближе подошел к цели».

 На две неравные и неравноценные части раскололась жизнь Йозефа Зюсса. Мелкий делец, обладающий уверенной напористостью, цепляющийся мертвой хваткой за каждую выгодную сделку, авантюрист, идущий на риск, безжалостный к своим жертвам, он силою обстоятельств и благодаря собственной ловкости захватывает огромную власть в немецком герцогство Вюртемберг. Вознесенный на вершину благополучия и успеха, не замечающий в гордыне своей страданий и невзгод, которые он обрушил на народ, Йозеф Зюсс, раболепно потакающий прихотям и вожделениям своего повелителя, блестящий кавалер и обольститель, денежный воротила, богач и счастливчик, заканчивает свое существование в железной клетке, вздернутый под радостные крики и улюлюканье толпы па виселицу.

Таковы исходная и конечная точки судьбы этого человека, для которого деяние было единственным содержанием жизни, а созерцание стало ее смыслом и итогом. Ослепительная карьера Зюсса и ее невеселый финал — случай заурядный в судьбе людей его толка. Для своего господина Зюсс был только орудием — добытчиком денег, потребных на содержание двора, княжеские развлечения, на содержание армии и прочие герцогские нужды и капризы. Разумеется, пока дела в государстве шли более или менее нормально — налоги поступали бесперебойно и своевременно, государственная казна не оскуде-

[21]

вала,— дела Оппенгеймера тоже шли хорошо. Но стоило круто повернуться обстоятельствам и измениться государственной политике — Оппенгеймер стал первым ответчиком, и он — финансовый советник герцога, державший в своих руках нити частных и государственных интересов, — поплатился собственной головой за все содеянное при нем и при его участии.

 Зюсс, сделавший ставку па герцога Карла-Александра и допущенный им к финансовым делам, смотрит па распростершуюся перед ним страну с ее традициями и обычаями, ее конституцией и трудолюбивым народом, дворянами, крестьянами и ремесленниками, только как на свою добычу, источник обогащения. Ему безразлично, что было и что станет с герцогством Вюртембергским; важно, что из него можно выкачивать доход. И он его выкачивает. Под его властью страна стонала, истекала кровью, беднела и теряла силы; непокорные, осмелившиеся протестовать подвергались преследованию со стороны Зюсса, который доводил их не только, до разорения, но и до гибели. Ненависть и отвращение по праву сопутствуют Зюссу в его восхождении к богатству и власти.

 Фейхтвангер с большим и зрелым реалистическим мастерством изобразил в своем романе механизм социальных отношений собственнического общества. В кровавой погоне за богатством смошаны и переплетены интересы церкви и государства, владетельных князей и купцов. Политика и корысть неотделимы друг от друга; судьба множества людей зависит от произвола дворянства и власти герцога, в котором Зюсс ловко раздувал и без того обильные пороки и низменные страсти.

Жестокой критике подвергнуто в романе социальное варварство. Двор Карла-Александра — копия и повторение двора феодальных властителей тогдашней Европы — изображен как средоточие интриг и злодеяний. Сам герцог — ограниченный сластолюбец, одержимый честолюбивыми замыслами, грубый солдафон, равнодушный к судьбам подданных,— расценивает доставшуюся ему власть как источник удовлетворения собственных эгоистических помыслов; легкомысленная его супруга, безразличная ко всему, что не является удовольствием; придворные, поглощенные заботой о собственном обогащении — злобная, свирепая камарилья, напичканная сословной гордостью,— воплощает собой историческое неразумие, душой которого является еврей Зюсс. Иезуиты и пиетисты, бюргеры и

[22]

дворяне, люди обеспеченные и обездоленные бродяги — все они в суетности дел своих служат варварству, а не разуму истории, и пропитанная невежеством, суевериями и озлобленностью их жизнь создает почву для вспышки изуверских предрассудков — вроде дела Зелигмана, обвиненного в ритуальном убийстве.

 Многосторонне и полно изображено общество в романе, его исторический фон содержателен и богат. Преодолев экспрессионистскую однолинейность изображения характеров, Фейхтвангер придает своим героям реалистическую полноту и жизненность, их поступки психологически обоснованы. Обоснован и внутренний перелом в душе Зюсса. Постигший его страшный удар — гибель дочери, ставшей жертвой сластолюбивых домогательств герцога,— озлобляет его безмерно и является причиной его собственной гибели и внутреннего перерождения. Горе сбросило с Зюсса маску суетности и обнажило его человеческое лицо. Предав из мести организовавшего абсолютистский заговор герцога, Зюсс добровольно отдается в руки палачей. С этого момента начинается самая короткая и самая просветленная часть его жизни. С этого момента начинается его идеализация писателем. Преображенный личным горем, грязный делец Зюсс приходит к отрицанию действия и безвольно идет на муку, надеясь, что в мире утвердится мудрость созерцания, которую он познал за время страданий. Мудрость эту почерпнул он у каббалиста Габриеля, в котором воплотилось восточное, самоуглубленно-духовное, но не трезво-практическое начало иудейства. В его философии Зюсс находит успокоение. Иудаистская окраска финала романа, придавшая ему ложную перспективу, возникла потому, что Фейхтвангер, изображая путь человека от деяния к нирване, квиетизму, недеятельности и созерцанию, рассматривал духовное начало иудаизма как одно из выражений мировоззрения Востока, как один из элементов, входящих в общечеловеческую культуру, синтезирующую, по мнению Фейхтвангера, мудрость Европы и мудрость Азии. Поэтому он имел основания сказать о своей книге: «Евреи расценили со как антисемитскую, немецкие шовинисты как еврейско-шовинистическую, и обе партии чернили меня самым жестоким образом. Для меня подобная противоречивость восприятия — не новость. Когда моя пьеса «Калькутта. 4 мая» впервые появилась двенадцать лет тому назад под названием «Уоррен Гастингс», то во время войны во многих немецких городах она

[23]

была запрещена к постановке, как проанглийская; тогда же англичане рассматривали ее как типично гуннское произведение. Что касается «Еврея Зюсса», то я уверен, что ни национал-социалисты, ни сионисты, капитала на нем не сделают».

 Если изображение деятельности Зюсса, погони за богатством и властью князей, дворян и бюргеров отмечено в романе жизненной правдой, то конечная его идея — отречение от деяния — была ложной и обедняла его критический пафос, ибо пока созерцатели занимались нравственным совершенствованием, «деятельное» варварство заключало своих противников в железные клетки, чиня расправу над непокорными, спокойно переступая через чужую кровь. Не действуя, нельзя утвердить в жизни разум.

 Идея романа вытекала из неотчетливого представления писателя о движущих силах общественного развития, которые он представлял в виде неких нравственных и этических начал. Поэтому и Восток рассматривается им в духе традиционного буржуазного европеоцентризма, как средоточие пассивности, и еврейство изображается им как слитная, скрепленная едиными духовными интересами, замкнутая в себе среда. Впоследствии Фейхтвангер неоднократно показывал, что й эта среда классово дифференцирована, раздирается разнородными интересами, и образом Гингольда — одного из персонажей романа «Изгнание» он показал, что капиталистический делец способен сотрудничать с фашистами, несмотря на все их расистские теории и преследования евреев.

 Фейхтвангер, превознося созерцание, еще не сознавал, что тот вид деяния, который он подверг критике в образах Шульца и Зюсса, порожден буржуазной практикой и есть не что иное, как повседневная, естественная для капиталиста деятельность. Но вскоре ее классовая природа стала для Фейхтвангера ясна, и, освобождаясь от иллюзии о благе созерцания, он начинает критиковать собственнический мир с общедемократических позиций. Пытаясь разгадать характер социальных сил, действующих в обществе, он одно время полагал, что двигателем истории являются сильные личности: памятником этого кратковременного увлечения Фейхтвангера сильным героем стала пьеса «Голландский купец», где в образе купца Даниэля он восславил волевого человека, который, вопреки трусливой косности бранденбургских бюргеров, осущест-

[24]

вляет экспедицию к далеким, полным таинственной прелести, африканским берегам — в сказочный мир неслыханных богатств и романтики. Восхищаясь грубовато-сильной, бесшабашно-отважной натурой Даниэля, открывающего для Европы неведомый край земли, Фейхтвангер, однако, не замечал, что его герой не только сильная личность, но еще и колонизатор, работорговец, будущий плантатор. Но уже в так называемых «Англосаксонских пьесах», куда вошла «Калькутта. 4 мая», написанная на историческом материале, и пьесы «Нефтяные острова» и «Будет ли амнистирован Хилл», Фейхтвангер подверг критике и осуждению буржуазную практику. Уоррен Гастингс, джентльмен-делец, хладнокровно обрекающий на смерть невинных людей во имя собственных интересов, порабощающий во имя колониалистских интересов Великобритании индийский народ; авантюристичная, не останавливающаяся ни перед подкупом, ни перед преступлением во имя достижения собственных эгоистических целей мисс Дебора Грей, хозяйка Островной нефтяной компании, генералы и губернаторы, судьи и чиновники, упрятавшие Джо Хилла в тюрьму,— всех этих капиталистических дельцов и столпов общества Фейхтвангер изображает как свору свирепых хищников, а созданную ими общественную систему как бесчеловечную. Характерно, что, сурово критикуя буржуазных «капитанов» промышленности и торговли, Фейхтвангер придавал им американизированные черты. Такова Дебора Грей из «Нефтяных островов» или Филиппо Новелло из пьесы «Американец, или Расколдованный город» — черствый, наглый и некультурный коммерсант, равнодушный к человеческим чувствам и судьбам. Фейхтвангер справедливо усматривал в американизме наиболее современное выражение сущности буржуа и в книге стихов «Пен» попробовал дать квинтэссенцию его духовного облика. Книгу эту он выдал за перевод с английского, а автором назвал некоего Уотчика, переведя свою фамилию на английский язык (что по-русски звучало бы примерно как «Мокрощеков»). Стандартизированное, механическое, самодовольно-мещанское, отравленное джазом, рекламой, религиозным кликушеством, сексуальным ханжеством, сознание долларопоклонников предстает в гротескных, нарочито прозаизированных стихах «Пена» как враждебная человечности и культуре сила, столь же неприемлемая для писателя, как и породившее ее общество.

[25]

Критицизм фейхтвангеровского творчества укреплялся, по вскоре сам писатель ощутил, что содержавшаяся в его романах критика капиталистического общества явно недостаточна. В Европе назревали важные и грозные события, затрагивавшие самые основы существования буржуазной демократии. Финансовая олигархия, рурские магнаты, остэльбские юнкеры — правящие круги Германии, при попустительстве социал-демократических лидеров готовили установление в стране фашизма. Его опасность становилась реальностью, и, наблюдая нарастание политического кризиса внутри Германии, Фейхтвангер стал отдавать себе отчет в том, что буржуазный мир болен гораздо серьезнее, чем это представлялось ему ранее.

 Писатель — и это свидетельствовало о его проницательности — осознал, что начинается новый этап в истории Европы, и в своем крупнейшем романе «Успех» запечатлел первую стадию превращения буржуазно-демократического государства, каким была веймарская Германия,— в государство тоталитарное. Им был уловлен момент, когда немецкая буржуазия стала переходить к открытым формам террористической диктатуры. Бесспорна и велика заслуга Фейхтвангера, который одним из первых писателей на Западе понял опасность фашизма и выступил против него во всеоружии крупного таланта, со всем блеском холодной, разящей сатиры, создав произведение, исследующее социальные истоки фашистского движения. Хотя Фейхтвангер и загримировал «Успех» под историческую хронику и описывал наш век как минувший этан в истории человечества, роман целиком был повернут к современности. Автор не прятал в нем своих симпатий и антипатий, своих убеждении и общественных идеалов. Тревога и беспокойство за судьбы мира накаляют атмосферу романа, прорываясь сквозь свойственную Фейхтвангеру эпическую размеренность повествования.

 «Успех» был построен как разъяснение общественной природы дела искусствоведа Мартина Крюгера, ставшего жертвой политического преследования и заключенного в тюрьму за убеждения, не совпадающие с официальными взглядами правящих кругов Баварской республики. Борьба, завязавшаяся вокруг его дела, дала возможность Фейхтвангеру показать и разложение буржуазно-демократической государственности, и процесс фашизации послеверсальской Германии. Подробно описывает он, как крупная буржуазия меняла формы управле-

[26]

пия страной и поддерживала фашистское движение, спекулировавшее на тяжелом положении масс, вызванном инфляцией и послевоенной экономической разрухой. Представители правящих кругов — магнаты капитала барон Рейидль, тайный советник Бихлер, — оставаясь в тени, дирижировали фашистскими демагогами, а равно и правительством Баварской республики, его игравшими в сепаратизм министрами — Кленком, Флаухером, Мессершмидтом. Считая фашистское движение своего рода оттягивающим пластырем, помогающим удерживать власть в стране, финансово-промышленная олигархия сквозь пальцы смотрела на разгул и бесчинство вооруженных фашистских банд, поощряла травлю и убийство ими «красных». Роман переполнен фактами, почерпнутыми из живой истории тех лет, показывающими размах террористической деятельности «истинных германцев» (так в романе названы национал-социалисты) .

 Туманная, полумистическая псевдо-философия «истинных германцев», рассчитанная на внешний эффект демагогия их политической программы, балаганная помпезность их сборищ привлекала к себе выбитую из колеи мелкобуржуазную массу, удовлетворяя ее темные инстинкты, ибо любое преступление, совершенное «истинным германцем», оправдывалось и освящалось как подвиг, совершенный во имя нации или ради ее блага. Под знаменем Руперта Кутцнера — трусливого истерика и ловкого демагога, вождя «истинных германцев»,— собирались все отбросы общества: наемные убийцы, погромщики, запутавшиеся в долгах, разоренные инфляцией бюргеры, бывшие кадровые военные, жаждущие реванша, деморализованная и духовно растленная войной и буржуазным обществом, готовая па все молодежь, вроде Эриха Борнгаака и фон Дельмайера. Рядом с Кутцнером, в котором легко угадываются черты его исторического прототипа — Адольфа Гитлера, стояла зловещая фигура генерала Феземана, под именем которого Фейхтвангер изобразил одного из главарей путча 1923 года — генерала Людендорфа. Образы вождей фашизма Фейхтвангер рисует в остро гротескном плане. С жалящим презрением описывает он личность Кутцнера, его способность верить в собственную ложь, его самовлюбленность, атмосферу надрыва и фальши, сопутствующую ему и его поступкам. Истерик Кутцнер и авантюрист Феземан рвались к успеху, создавая и вооружая отряды отпетых головорезов и пытаясь совершить государственный

[27]

переворот. Критический пафос реализма Фейхтвангера достигает сатирического накала в описании мюнхенского путча 1923 года — первого открытого выступления фашистов в Германии. Тогда — в двадцатые годы — финансово-промышленная олигархия остановила домогавшийся власти фашизм, полагая, что она сама справится с народными массами. Но активизация фашизма сопровождалась упадком духовных ценностей буржуазной демократии, одичанием и озверением общества, что нашло отображение на страницах романа.

 Для Фейхтвангера лидеры фашизма — персонифицированное историческое зло, а само фашистское движение — взрыв варварства, которое таится под тонким покровом цивилизации и время от времени вырывается на поверхность истории, сея смерть и разрушение. Подобный взгляд на фашизм, вытекавший из особенностей мировоззрения писателя, однако не исказил в романе изображения условий, вызвавших его к жизни. Писатель поднялся до понимания того, что и сам фашизм и сопутствующие ему жестокость и бесчеловечность обусловлены бесчеловечностью самого буржуазного общества. Понял он также, что фашизм есть форма защиты буржуазией своих пошатнувшихся классовых позиций. Фейхтвангер ощутил, что мир, в котором он живет, находится на переломе и меняется под влиянием новых исторических сил. В борьбе за освобождение Крюгера принимают участие разные люди, представляющие в романе различные общественные силы. С некоторыми из них Фейхтвангер связывал свои надежды на будущее. В густо населенном разнохарактерными героями романе одно из главных мест отведено Иоганне Крайн, чьи размышления о жизни и долге человека внутренне близки писателю. Она как бы олицетворяет стихийное начало жизни — крепкая, волевая, прочно стоящая па земле. Далекая от политики, тесно слитая с национальной почвой и средой, поднимает она свой голос против реакции не только потому, что Крюгер ей близок и дорог: защищая его, она защищает человечность. Как и ее друг писатель Тюверлен, она убеждена, что действие, приносящее наивысшее благо и пользу,— это обращение с нравственной проповедью к современникам, призыв к их совести. Борьба, которую ведет Иоганна во имя освобождения распятого реакцией человека, кажется Фейхтвангеру единственно правильной. Эту свою точку зрения он подкрепляет образом Тюверлена, также выступавшего на защиту невиновного.

[28]

Тюверлен отнюдь не революционер. Скептик, считающий, что конкретная политическая борьба — дело довольно бесполезное, так как усилия людей, занятых ею, наталкиваются на труднопреодолимую преграду общественного неразумия, он в ходе защиты Крюгера, в спорах со своим другом коммунистом Каспаром Преклем приходит к выводу, что мир необходимо перестроить. Но орудием переустройства мира, по мысли Тюверлена, должно стать не революционное действие, а слово — то есть медленное воспитание человечности в человеке, внедрение гуманности в жизнь, без коренной ломки существующих общественных отношений.

 Тюверлен, а вместе с ним и писатель не принимают общественных взглядов Прекля. Нигде Фейхтвангер не выражает враждебного или отрицательного отношения к Преклю, но весь строй преклевского мировоззрения, угловатая решительность и непримиримость его суждений, открытое презрение к буржуазной демократии — чужды писателю. Он сознает силу и дееспособность воззрений Прекля, но не видит их надлежащего исторического места в умственной и общественной жизни нашего века и, как в романе о Томасе Вендте, отъединяет идею гуманизма от той освободительной идеи, которой безраздельно предан Прекль. По мнению Фейхтвангера, воззрения Прекля — лишь один из элементов, входящих в мозаичную картину духовных исканий современного общества, и конечная историческая правота в споре и столкновении мировоззрений — на стороне Тюверлена, с его верой в преобразующую силу слова, а не Прекля, убежденного в том, что мир можно изменить только революционным действием.

 Это — коренное заблуждение писателя, характерное для всех его произведений тридцатых годов, определившее ряд их весьма существенных идейных противоречий. В «Успехе» оно привело к обеднению изображения жизни, ибо из поля зрения писателя выпала борьба немецких трудящихся с капитализмом и его порождением — фашизмом. Осуждая в своем романе темные стороны капиталистического мира, решительно и мужественно выступая против фашизма, ощущая кризис собственнического общества, Фейхтвангер, однако, не поднимался над тем общественным идеалом, который защищали в романе Жак Тюверлен и Иоганна Крайн. Царство Разума, которое виделось Фейхтвангеру впереди, куда он звал своим романом, практически было не чем иным, как реформиро-

[29]

панной, облагороженной, улучшенной буржуазной демократией.

 «Успех» составил первую часть трилогии, куда впоследствии вошли романы «Семья Опперман» и «Изгнание» — произведения, объединенные антифашистской темой, но разные по своим художественным качествам. Свою трилогию Фейхтвангер назвал «Зал ожидания», уподобляя современное человечество пассажирам, оказавшимся на узловой, пересадочной станции истории. Оно уже сдвинулось с насиженного места, находится в пути, но еще не прибыло на станцию назначения. Человечеству не безразлично, по каким путям пойдет локомотив истории и кто его поведет. Не безразлично это и Фейхтвангеру — одному из пассажиров, расположившихся со своим багажом в «Зале ожидания», и он считает своим долгом указать современникам на ту кассу, где, по его мнению, продается транзитный билет на главный поезд истории. Поэтому и остальные романы трилогии развивали тот нее круг вопросов, который определял идейную направленность «Успеха». Особенно отчетливо буржуазно-демократические иллюзии писателя проявились в романе «Семья Опперман», написанном по горячим следам событий, сразу же после прихода гитлеровцев к власти. Роман этот при всех своих очевидных художественных несовершенствах, несомненно, углубил антифашистскую тему «Успеха». Гневом и ненавистью к фашизму проникнуты его страницы, рассказывающие о злодеяниях гитлеровцев. Подлинно драматична история Бертольда Оппермана, затравленного учителем Фогельзангом — одним из проводников фашистской идеологии н духовным растлителем немецкого юношества. Трагизмом веет от рассказа об узниках концлагерей — жертвах террористического режима, страшную судьбу которых разделил и сполна, изведал Густав Опперман. Многие страницы этого произведения, написанного в роковой год торжества гитлеризма, принадлежат к лучшим образцам боевой антифашистской публицистики. Боль и тревога за будущее попранной фашистами немецкой культуры пронизывает роман, хотя на первый план в нем выдвинут вопрос о расовых преследованиях.

 Главные герои романа — члены большой купеческой семьи Опперманов — отнюдь не принадлежали к числу тех людей, кто активно противился приходу фашизма. Солидные торговцы, ученые обыватели, буржуа до мозга костей, Опперманы жили весьма комфортабельно, не обращая внимания на

[30]

признаки близящейся катастрофы. А признаков этих было множество: коричневорубашечники свирепствовали в рабочих кварталах, буржуазные партии предали демократию, жертвами произвола и насилия становились коммунисты и антифашисты — самоотверженные борцы за свободу и национальное достоинство немецкого народа. Захват фашистами власти ошеломил Опперманов своей мнимой неожиданностью. Их вера в незыблемость буржуазного миропорядка рухнула.

Перед ними встала беспощадная альтернатива — или жить борясь, или бесславно и бессмысленно погибать. И они начинают нащупывать пути борьбы, медленно, но верно отрешаясь от своей сытой буржуазности. Потери капиталистов Опперманов по сравнению с теми несчастьями, которые обрушились на передовую часть немецкого народа,— незначительны. Фашизм становится для них ненавистным не только потому, что антисемитская политика поставила их вне закона, но и потому, что фашизм нарушил «меру вещей» — сместил все представления о нравственности, правах, обязанностях и долге человека, о добре и зле. «Мера вещей», утрату которой трагически ощущают Опперманы,— в действительности не что иное, как тот же идеал облагороженной буржуазной демократии, в который верили Тюверлен и Иоганна Крайн, а с ними и сам Фейхтвангер.

 Свидетели победы фашизма в Германии, не желающие порывать с ней связей, ибо для них она, несмотря на расистские гонения, была и осталась родиной, Опперманы «видели то, что есть, но не умели сказать, что нужно сделать». Отыскивая реальные пути борьбы с фашизмом, Густав Опперман пробует установить контакт с теми, кто знал, «что делать». Это были сверстники и сотоварищи Прекля — люди, разделяющие его взгляды, ставшие подпольщиками.

 Фейхтвангер не смог придать их образам художественную законченность и жизненность потому, что он недостаточно хорошо знал немецких коммунистов и антифашистское подполье. Но вместе со своим героем — Густавом Опперманом он уже начал сознавать ту, казалось бы, простую истину, что только деяние, а не слово может остановить и уничтожить фашизм.

 Мысль эта становится основой для заключительного произведения трилогии — романа «Изгнание». События, которые в нем описывались, протекали в Париже, а героями были не-

[31]

мецкие эмигранты. Трудную, тяжелую жизнь ведут они: нужда, изнуряющая забота о хлебе насущном, холодная враждебность французских властей, тоска о невозвратимом прошлом, медленное сползание вниз, все вниз, со ступеньки на ступеньку — из жалких номеров дешевых отелей в бараки для беженцев, в бездомность ночных набережных Сены. Не все выдерживают каждодневную, представляющуюся бесконечной, битву за существование: одни опускаются на дно, другие, устав бороться, уходят из жизни, как Анна Траутвейн. Разнолика их среда: убежденные антифашисты и люди, случайно оказавшиеся в изгнании, бедняки и богачи, они не составляют сплоченного единства — и это достаточно ясно изображено в романе; порой они колеблются и сомневаются в том, что фашизм будет побежден...

 Покинутая Германия постоянно и незримо соприсутствует в их мыслях и повседневной жизни. И за пределами родины они не чувствуют себя в безопасности; по-прежнему продолжают преследовать их фашисты: похищен и брошен в застенок журналист Беньямин; плетутся интриги вокруг печатного органа эмиграции — газеты «Парижские новости», и, стремясь их задушить, фашистские агенты вступают в деловой контакт с господином Гингольдом, финансирующим ее издание. Борьба не прекращается ни на минуту, грозно вторгаясь в будничное существование эмигрантов. Фейхтвангер ввел в роман несколько образов их врагов — новых хозяев Германии — фашистских функционеров и чиновников, занятых в Париже обработкой общественного мнения. Хотя образы их даны не в сатирическом, а в психологическом плане и писатель изображает их как респектабельных господ, внешне мало отличающихся от обычных визитеров светских салонов, — багровый отсвет совершенных и совершающихся в Германии злодеяний лег на них и навсегда отделил от остальных людей. В них истреблены и умерли естественные человеческие чувства: стареющий фат Шпицци, звероподобный Гейдебрег, кокетливо играющий в цивилизованного варвара бесчестный карьерист Визенер — для них не существует никаких моральных ценностей. Сегодня они внимательно изучают слабые места буржуазного общественного мнения, завтра в поверженном и захваченном Париже начнут расстреливать заложников и эшелонами отправлять людей в лагеря уничтожения. Их собственные отношения друг с другом, определяющиеся страхом, взаимным недоверием,

[32]

карьеристской расчетливостью, передают в миниатюре отношения между руководителями нацистской партии и государства в самой Германии.

 При всей погруженности в собственные частные заботы, каждый из эмигрантов поставлен историей перед необходимостью определить свое отношение к идущей общественной борьбе. Нет в мире нейтральных, невозможен нейтралитет, пока существует фашизм. Эта мысль романа подтверждается полнее и отчетливей всего образом Зеппа Траутвейна, человека искусства, втянутого самой логикой жизни в политическую деятельность. «Последний либерал» — человек, воспитанный в традициях буржуазного демократизма и индивидуализма, Зепп, сотрудничая в «Парижских новостях», став рядовым солдатом в схватке с фашизмом, вынужден пересматривать свои взгляды. Если раньше индивидуализм казался ему единственной и естественной нормой человеческого поведения, то на собственном опыте приходится ему убедиться, что индивидуализм — всего лишь дорогостоящая иллюзия человечества.

Терпит духовный крах Гарри Майзель — талантливый писатель, замкнувшийся в индивидуалистически-нигилистическом неприятии мира; он погибает при унизительных обстоятельствах, в пьяной драке, и смерть его символична, как символична судьба и другого апостола индивидуализма — поэта Чернига, нашедшего успокоение в мещанском благополучии. Зеппу все больше открывается буржуазная природа индивидуалистического мировосприятия. Предчувствуя и предощущая как художник близящуюся гибель буржуазного мира, он обращается к иным, небуржуазным духовным и идейным ценностям. Одно время смыслом его деятельности была борьба за свободу отдельного человека. Страстно и самозабвенно добивался он освобождения журналиста Беньямина, которого фашисты в конце концов из тактических соображений выпустили на волю. Духовно созревая в этой борьбе, Зепп ясно ощутил, что частичные успехи разрозненных усилий одиночек не изменят мира и не уничтожат фашизм. Видимо, истина на стороне его сына Ганса, который примкнул к коммунистам и уезжает в Советский Союз учиться и работать. Зепп осторожно, с колебаниями и множеством оговорок пытается установить духовный контакт с идеями, захватившими его сына. Его еще держат в плену обывательские представления о коммунизме как учении, якобы отвергающем благо отдельной личности. Но,

[33]

несмотря на все оговорки, несмотря на то что коммунисты обрисованы в романе прямолинейно, а их взгляды на жизнь кажутся писателю упрощенными, он и его герой не могут не признать, что историческая правота — за ними, передовыми борцами человечества.

 Роман написан под знаком слов Гете — «умри и возродись!». И действительно, героям Фейхтвангера предстояло отречься от дорогих их сердцу иллюзий, от въевшихся в плоть » кровь взглядов, чтобы открыть свой разум новым идеям. Но не беднее, а духовно богаче становятся они от этого. Зепп обогатил свое искусство новым, завоеванным в борьбе содержанием. Для него уже не существует ложной альтернативы — действие или созерцание. Для него актуален иной вопрос — как ему действовать. Мучительно, с трудом движется он к новой исторической правде, открывшейся ему в социализме, сознавая, что только с ним могут быть связаны надежды на будущее человечества. Эта выстраданная Зеппом мысль оптимистически завершает и роман «Изгнание» и трилогию «Зал ожидания», подтверждая, что писатель пришел к важному и решающему выводу: деяние одиноких носителей Разума, если оно не опирается на освободительную борьбу народа и оторвано от него,— бесперспективно и обречено на неудачу.

 В сущности, доказательству этого важного положения была посвящена другая трилогия Фейхтвангера, героем которой стал Иосиф Флавий — писатель и историк, человек, проживший непростую жизнь в непростое время. Трилогию эту, которую нужно рассматривать как одни большой роман, составили написанные в тридцатые годы «Иудейская война» и «Сыновья» и опубликованный в дни второй мировой войны роман «Настанет день...». Трилогия «Иосиф» создавалась в сложной политической обстановке, когда укрепившийся в Германии фашизм готовился к схватке за мировое владычество, когда в стране свирепствовали террор и расовые гонения, когда атмосфера Европы была насыщена грозовыми разрядами, предвещающими близость военной катастрофы. Тревога тех лет передалась и трилогии, сообщив ей трагизм и напряженность.

 Судьбу главного героя романа — Иосифа Флавия обрамляет множество событий: восстание иудеев против владычества Рима, падение Иерусалима, гибель Нерона и возвышение династии Флавиев. Проклятый своими соплеменниками, осмеянный римлянами, Иосиф стал свидетелем политических, бого-

[34]

словских и философских споров, раздиравших мятежную Иудею, интриг и заговоров, потрясавших великий город. Факты его биографии, а также многие подробности иудейской войны, осады и разрушения Иерусалима, частной и общественной жизни Рима заимствованы писателем в основном из собственных сочинений Флавия, бывшего летописцем конфликта Иудеи с Римом. Однако исторический Иосиф во многом отличается от героя трилогии Фейхтвангера. «Иосиф был богатым еврейским священником,— пишет о нем современный историк, — и во время национального восстания 66—70 годов перешел на сторону римлян. В награду он получил римское гражданство, пенсию и большое поместье. Свою «Иудейскую войну» он написал с единственной целью показать евреям и другим подданным империи тщетность сопротивления Риму. Его работа была должным образом одобрена Веспасианом и Титом; он продолжал пользоваться императорской благосклонностью и при Домициане, в правление которого он написал свои «Древности». Чтобы произвести большее впечатление на своих соотечественников, Иосиф подчеркивал свою еврейскую ортодоксию. Но для того, чтобы сохранить благоволение своих римских патронов, ему надо было доказывать политическую безвредность еврейской ортодоксии» 1. Эта характеристика верна, но нуждается в дополнении. Эллинизированный иудей Иосиф Флавий отошел от иудейства не только потому, что, как он сам рассказывает в своей «Автобиографии», он убоялся смерти.

Рим, создавая универсальную империю, раздвигал и расширял рамки и границы родового и племенного сознания. Охватывавшая многие народы и племена империя требовала создания универсальной культуры и религии. Такой религией вскоре стало христианство, па универсализм претендовала эллинистическая культура, представителями которой были среди других философов и писателей первого века нашей эры и Иосиф Флавий и Филон Еврей. Иудаизм, провозглашавший национальную замкнутость и национальную исключительность евреев, уже в силу этого не мог быть для Иосифа приемлем, ибо, опираясь на него, нельзя было воздвигать здание вселенской культуры. Этот мотив, характерный для деятельности Иосифа Флавия, был перенесен писателем в трилогию.

____

1. А. Робертсон, Происхождение христианства, М. 1959, стр. 128 и сл.

[35]

Сталкивая в книге «Сыновья» своего героя с верховным иудейским богословом, Фейхтвангер показывает, что Иосиф внутренне и объективно далек от взглядов Гамалиила, который укреплял в иудаизме его националистический дух, замыкая евреев в узких рамках религиозно-националистической догмы. И Гамалиил понимает, что Иосиф — еретик, отщепенец, человек, не имеющий ничего общего с его собственной деятельностью. Разумеется, для Фейхтвангера был весьма небезразличен вопрос о судьбах еврейского народа, особенно в годы, когда фашизм осуществлял расовые преследования евреев. Однако в трилогии он был отодвинут на второй план и подчинен вопросу об отношении героя к народному восстанию или, иначе говоря,— к революционному действию.

 Фейхтвангер изображает Иосифа мудрым и привлекательным человеком, с неудержимыми страстями, честолюбивым, сознающим значение собственного творчества. Если поначалу, в дни молодости, его соблазнял блеск славы, погоня за успехом, если он полагался только на свои силы, то с годами в его душе произошли глубокие перемены. Одиноко стоявший над разбушевавшейся стихией народного восстания, Иосиф в конце жизни, раздавленный горем и несчастьями, осознает, что без народа, помимо него он не может служить разуму. В начале своего жизненного и политического пути Иосиф, преклонявшийся перед разумом и надеявшийся на его будущее торжество, в борьбе за вполне конкретные, прямые и близкие цели нигде и никогда не доходит до конца. Его разум —это разум социального компромисса, его характер — это характер человека, склоняющегося перед силой обстоятельств. Так было после падения крепости Иотапаты, среди защитников которой находился Иосиф, когда он предпочел героической смерти позорный плен. Так было, когда он решил начать свою карьеру при дворе Флавиев, когда он женился на наложнице Веспасиана и спустя много лет испытал страшные унижения во время похорон императора Тита.

 Трижды в одиночестве стоял он между сражающимися лагерями. Первый раз было это в те дни, когда Тит, осаждавший Иерусалим, послал его — Иосифа бен Матафия, священника храма и руководителя обороны Иотапаты,— уговаривать своих соплеменников сдаться на милость победителя. Одинокий прошел он показавшийся бесконечным короткий путь до крепостных стен города и услышал оскорбления и насмешки иудеев,

[36]

ощутил холодное презрение римлян, когда навстречу ему осажденные выпустили свинью. Одиноким прошел он в день поминального шествия в честь покорителя Иудеи среди ликующей толпы, чувствуя огромное и тяжелое дыхание ее на своем лице, видя среди оскорбляющих его граждан Рима собственного сына. Одиноким встретил он на пустынной горной дороге римских солдат — знаменитый писатель и придворный историк, умудренный жизнью и годами муж, вернувшийся на родину, чтобы принять участие в новом восстании народа против поработителей. Привязанный к лошади, падая и поднимаясь, бежал он за римским всадником, пока не изменили ему силы и, брошенный наземь, в придорожной пыли, окровавленный, умирал он, глядя в высокую чистую синеву родного неба, ощутив наконец слияние с восстающим народом. Ему уже не было дано действовать вместе с пародом, борющимся за свою свободу, но в подобном деянии открылся ему смысл жизни.

 Завершающая трилогию трагическая, исполненная сумрачной поэзии сцена гибели Иосифа — плод творческого воображения писателя. Судьба исторического Иосифа, как подтверждают йемиогие дошедшие до нас свидетельства, была иной. Евсевий писал в книге третьей, главе девятой своей «Церковной истории», что дни Иосифа закончились мирно, после смерти он был почтен золотой статуей, а книги его были помещены в публичной библиотеке. Нет оснований не доверять этому свидетельству. Официальный Рим с уважением отнесся к памяти придворного историка, оказавшего империи немалые услуги своим пером. Однако Иосиф — герой трилогии Фейхтвангера — не мог кончить по-другому. Он погиб на «ничьей земле», оказавшись между двумя борющимися лагерями, между силами общественного порядка и народным восстанием, между Римом и Иудеей, духовно сроднившийся с ними обоими.

 И сам Фейхтвангер был человеком середины. В одном из интервью он говорил о себе: «Обыкновенно, когда меня спрашивали, к какой национальной группе следует отнести меня как художника, я отвечал: я немец — по языку, интернационалист — по убеждениям, еврей — по чувству. Очень трудно иногда привести убеждения и чувства в лад между собой»

___

1. «Литературная газета», № 2, январь 1937 г.

[37]

Подобные колебания между «чувствами и убеждениями» отразились и в трилогии, и в ряде других произведений писателя. Но Фейхтвангер — сын переходного от капитализма к социализму времени — не отвратил свой слух от могучего зова будущего и, преодолевая собственные свои душевные сомнения и колебания, показал, что гибель Иосифа означала крах и бесперспективность той философии компромисса, той раздвоенности между действием и созерцанием, которые долгие годы исповедовал его герой. Сам писатель неуклонно двигался к новому для себя восприятию народа и истории.

 В первых книгах романа Фейхтвангер еще изображал народ как слитную безликую массу, преисполненную мессианистских заблуждений. Хотя Иосиф всем сердцем сочувствовал своему народу, в сущности он не знал и не понимал его. Те медлительные и крепкие крестьяне, с которыми он встречался в Галилее, вели себя по отношению к нему с хитрецой, не раскрываясь перед ним. Иосиф постоянно чувствует, что между ним и этими людьми — непроходимая стена. Еще отчетливее оторванность Иосифа от народа проявилась в его отношениях с вождями восстания — Иоанном из Гискаллы и Симоном бар Гиора. Зелотские вожди обрисованы в романе если не с симпатией, то с глубоким уважением: сдержанный пафос, цельность и ясное понимание необходимости борьбы характеризует этих деятелей. Но в ходе войны и осады Иерусалима, сопровождавшейся страшными лишениями, голодом, болезнями, они, руководители народа, становятся фактически руководителями без парода, ибо он, измученный страданиями, не желает идти с ними. Скептическое отношение Фейхтвангера к революционному действию особенно отчетливо проявилось в сцене последнего пира перед падением осажденного Иерусалима, когда вожди восстания осознают трагическую безнадежность своего

подвига. Глядя на изнуренных долгой осадой, голодовкой, страхом, беспрерывным напряжением войны, потерявших человеческий образ и подобие, уравненных своим жалким состоянием людей, зелотские вожди приходят к мыслям, полным обреченности: «— Вот те люди, которые довели нас до такого положения, брат мой Иоанн,— произнес Симон.— За этих людей мы умираем, брат мой Симон,— ответил Иоанн. Затем они умолкли. Молча глядели они на учителя и господина Маттиаса, сидевшего на полу и жравшего при свете факелов...» Героизм народных вождей, отвергнувших мирные условия римлян, был

[38]

героизмом отчаяния. Они зашли слишком далеко, и возвратного пути у них не было, ибо страна лежала в развалинах, осажденный Иерусалим превратился в кладбище, и в дерзости своей они совершили святотатство, пожрав жертвенных агнцев, предназначенных для бога. Для исторических Иоанна и Симона эта оценка их положения была не так уж неверна, ибо что, кроме фанатизма и героизма отчаяния, могли противопоставить восставшие иудейские крестьяне и пастухи великолепно организованной военной машине римлян. Однако в общем философском контексте романа подобное изображение вождей зелотов звучало как признание бесплодности восстания, ибо народное движение никогда не достигнет поставленных перед ним целей. Они, по мнению Фейхтвангера,— более достижимы теми путями, которыми идет Иосиф, то есть медленным воспитанием гуманности в людях. Для Иосифа это не легкий путь, не обходная дорожка. Он полон терний и злоключений, его путь гуманиста. Он теряет сыновей, любовь жены; его презирают соплеменники, как ренегата и изменника, он утрачивает поддержку близких, энергию и тот душевный жар, который помогал ему во времена суровых жизненных испытаний. Он становится сдержанней, суше, черствее. Ио, несмотря на все это, он, отбрасывая солдатскую ограниченность Рима и фанатичную нетерпимость иудеев, идет вперед, веря, что люди освободятся в конце концов от разделяющих их предрассудков.

 Те большие колебания, которые происходили в сознании Фейхтвангера и отразились в образе Иосифа — человека, избравшего компромисс своим жизненным правилом и оказавшегося в силу этого в двойственном положении, — не могли не повлиять на реалистический метод писателя. В первых двух книгах трилогии есть немало отступлений от реализма. Если при объяснении поступков и характеров своих героев Фейхтвангер обычно обращался к веским объективным причинам, стремясь в самой действительности найти мотивировки их помыслов и поведения, то в романе об Иосифе он нередко отходит от этого правила. Роман грешит не только назойливыми и постоянными нарушениями историзма повествования, перенесением в далекое прошлое понятий и представлений современности, но и попытками дать фаталистическое объяснение исторического процесса. Веспасиан — проворовавшийся губернатор, осмеянный римлянами чиновник — становится императором в

[39]

соответствии с давним предсказанием, повторенным Иосифом. Все значительные перемены хода истории зависят или от случайности, или от воли крупной личности. Изменение восточной политики Рима во времена императорства Тита, обусловленное тем, что государственные интересы Рима на Востоке были удовлетворены, объясняются Фейхтвангером игрой случая: царица Береника — возлюбленная Тита — сломала ногу и утратила свою соблазнительную походку, а с ней и любовь Тита. Для нее — безразличие императора было крахом надежд на возможность личного счастья и власти, означало утрату жизненной полноты и блеска. Для Тита — охватившая его усталость, не позволившая ему слиться с таинственной, привлекательной культурой Востока, была гибельной. Для Рима — безразличие Тита к Беренике было не чем иным, как огромным поворотом в политике, оказавшим колоссальное воздействие на судьбу античного Востока. В первых книгах трилогии Фейхтвангер еще рассматривал выдающегося человека как решающую движущую силу истории, в отличие от последних своих произведений. Но, несмотря на эти далеко не случайные отступления от реализма, роман был полон ненависти к варварству и общественному неразумию. Сатирично изображены в нем и римские сенаторы, и служители храма в Иерусалиме — все те, кто олицетворяет косную силу исторического неразумия, с которым ведет борьбу Иосиф.

 Иосифу в романе противостоит Юстус из Тивериады — реальный политик, живущий политической злобой дня, непосредственными интересами народа. С холодным презрением относится он к возвышенным мечтаниям Иосифа, к его патетической прозе, тщательно и безжалостно выискивая и находя слабые места и во взглядах его и в поведении. И он, Юстус, выступающий как прямой противник Иосифа, борется за торжество разума: он справедливо осудил деятельность Иосифа в Риме во время его злополучной борьбы за трех невинно осужденных; он по заслугам — то есть отрицательно — оценил политическую линию Иосифа в Галилее. И все же Фейхтвангер отдает предпочтение Иосифу, а не ему. Иосиф, в своих поисках путей к грядущему, в своем трудном искусстве долготерпения идущий на компромиссы и унижения, кажется Фейхтвангеру выше догматика Юстуса. Не его рационалистическая и бездушная проза, а вдохновенные книги Иосифа укрепляли мужество страждущих. Но па самом деле Юстус, безусловно, цельнее, не-

[40]

жели Иосиф. Фейхтвангер искусственно снижает его значение, вступая в разлад с жизнью, и именно поэтому образ Юстуса, несмотря на его огромную важность для творчества Фейхтвангера, вышел в романе столь бледным. В конфликте Иосифа с Юстусом повторился тот же конфликт, который разделял Тюверлена и Каспара Прекля в «Успехе». И подобно тому как Тюверлен отбрасывал аргументацию Прекля, так и Иосиф перешагивает через правоту Юстуса, ибо она для него чрезмерно ограниченна, узка и догматична. Но перешагивает ли?

 Защищая идею гуманности, идею равенства всех людей, независимо от их национального происхождения, веря в то, что воспитание гуманности в человеке изменит общество и приблизит царство Разума, Иосиф ведет бой с неразумием. Оно многолико. Первоначально оно предстало перед ним в образе капитана Педана — грубого и хитрого профессионального солдата, презирающего всех, кто не является римлянином, человека, чья бесчувственная и жестокая рука метнула горящий факел в иерусалимский храм, предав огню это произведение искусства. Однако постепенно Иосифу становится ясно, что Педан, вызывавший у него ненависть, есть лишь частица зла, а самим злом является вся система отношений, основанная на унижении и порабощении человека. Законченным воплощением этой системы возникает в романе император Домициан — деспот, восседающий на вершине пирамиды насилия, подавляющий любое проявление свободной мысли, обоготворенный диктатор, сам в мыслях своих объединяющий свою мелкую, трусливую, педантичную душу, свое обрюзгшее тело с живой плотью своей страны и своего народа. Душная, давящая тяжесть деспотии придавила Рим; произвол, проскрипции, казни, смерти, якобы происшедшие случайно,— растлевают сердца людей, ожесточают их и ввергают в отчаяние. Грубое самовластие настигает и Иосифа, попытавшегося спрятаться от него в творчестве, требующем уединения и сосредоточенности. И он становится жертвой коварства императора, убившего сына его. Ослепительно ясно, с неслыханной, последней простотой становится Иосифу очевидной ложность избранного им пути, бесплодность жертв, принесенных им во имя компромисса, и правильность суждений Юстуса, звавшего его объединиться с народом. Не только чувство мести движет Иосифом в его обращении к восстающим. Он понял, что один он не в состоянии преобороть чудовищное зло, утвердившееся в жизни: лишь

[41]

общим деянием может быть оно низвергнуто и истреблено. И он понимает, что только освобождение человека от всех видов несправедливости и порабощения освободит его и от национального неравенства. Так, мыслью о неизбежности слияния носителей Разума с народом, завершается трилогия об Иосифе, сближаясь этим выводом с трилогией «Зал ожидания».

 Исследуя и критикуя природу исторического зла, Фейхтвангер подчеркивал, что оно опирается на самые низменные инстинкты и пороки людей. На корысти, насилии, устрашении покоилась личная власть Домициана; на варварские, подавляющие человеческий разум животные чувства опирается фашистская диктатура и ее идеология. Но — это Фейхтвангеру было ясно — к ним не сводится. На эту сторону фашизма Фейхтвангер указал в романе-памфлете «Лже-Нерон», насыщенном прямыми аналогиями с политическими событиями, происходившими в Третьей империи. В героях романа легко угадывались и их реальные прототипы из числа фашистских лидеров. В самодовольно-трусливом горшечнике Теренции, объявившем себя императором Нероном, проступали черты фашистского диктатора, а в соучастниках его авантюры — «министре» Кнопсе и солдате Требонии — смешаны были черты Геббельса и Геринга. Подобно тому как фашисты во время прихода к власти поджигали рейхстаг, обвиняя в этом преступлении коммунистов, так и сторонники Теренция-Нерона устраивают наводнение в городе Апамее, сваливая это злодеяние на христиан; подобно тому как Гитлер расправился в «ночь длинных ножей» с неугодными ему руководителями штурмовых отрядов, так и Теренций с компанией расправляется со своими противниками. Истерическая самовнушаемость Гитлера сходна с позерством и актерством Терепция, почти уверовавшего в то, что он — действительно император Нерон. Вокруг него скапливаются все отбросы общества, злодействуя, обогащаясь и верша насилия над народом. Но — и это новая мысль у Фейхтвангера — Лже-Нерон и соучастники его авантюры могли держаться только до тех пор, пока им удавалось дурачить народ. Но как только они лишились народной поддержки — их ждала гибель. Понимание значения роли народа в истории все больше входило в творчество и сознание писателя.

 И в сатирической повести «Братья Лаутензак», написанной

[42]

уже непосредственно на жизненном материале Третьей им перли, Фейхтвангер показал, сколь тесно переплелись преступление и обычная практика фашистов, сколь зыбка и условна граница между ними, как органически связана балаганная мистика, отдающая шарлатанством и мошенничеством, с дешевым иррационализмом идеологов фашизма.

 При всей своей остроте эти памфлеты, разумеется, не раскрывали социальной и классовой природы фашизма — на это они и не претендовали — и касались лишь отдельных сторон фашистской системы. Столь же узкую задачу ставил перед собой писатель и в романе «Симона», в котором он, но давая развернутого изображения французского Сопротивления, проследил возрождение героических традиций народа в душе юной француженки, всем сердцем возненавидевшей гитлеровских оккупантов, осквернивших ее родину.

 Значение народных масс как творческого начала истории открылось Фейхтвангеру полностью лишь в годы второй мировой войны, когда усилиями свободолюбивых народов мира и в первую очередь советского народа был повержен фашизм. Послевоенные годы стали для него в творческом отношении весьма продуктивными, а созданные им в поздний период творчества романы знаменовали новый этап его идейного и художественного развития. Пересматривая свои прежние воззрения на историю как на трагическое равновесие сил Разума и варварства, Фейхтвангер начинает признавать неуклонность движения человечества вперед. Наиболее крупные его произведения послевоенных лет были написаны па материале событий, связанных с французской буржуазной революцией. К этой эпохе Фейхтвангер обратился не случайно.

 Современный период истории Фейхтвангер начал воспринимать как переломный в жизни человечества, как гигантский процесс мучительной и трудной смены новыми общественными отношениями умирающей собственнической цивилизации. Описывая замену феодальных отношений капиталистическими в результате французской революции, исследуя духовную атмосферу тех лет, выводя на сцепу деятелей Просвещения, расшатавших здание феодальной Европы, Фейхтвангер проводит параллель с современностью, уподобляя друг другу принципиально различные исторические эпохи.

 Он не очень подробно останавливается в своих романах на выяснении и изображении конкретных, прямых причин, вы-

[43]

звавших французскую революцию. Когда он пытается охарактеризовать движущие силы исторического процесса, то в его анализе проступают черты прежних его воззрений на историю, делающие картину революции односторонней. Экономическое и внутриполитическое положение страны, невыносимые условия жизни народа — обо всем этом Фейхтвангер говорит мельком.

Зато большое внимание — особенно в романе «Лисы в винограднике» — уделено у него описанию жизни королевского двора, передаче мелких подробностей придворных интриг, сведениям о частной жизни Людовика XVI, флиртах Марии-Антуаннеты — легкомысленной австриячки, королевы французов, которой Фейхтвангер симпатизирует. Много места в романе отведено описанию ее забав, развлечениям ее окружения, роскоши и легкомыслию Версаля и Трианона. «Лисы в винограднике» перегружены описаниями подобного рода. Отчасти это же можно сказать и о романе «Гойя, или Тяжкий путь познания», где характеристике нравов испанского дворянства также отведено немалое место. Но созданным Фейхтвангером портретам Людовика XVI, Карлоса IV, Марии-Антуаннеты, Марии-Луизы — королевы испанской и многочисленным образам аристократов обеих монархий нельзя отказать ни исторической верности, ни в художественной законченности.

 Дворян Фейхтвангер изображает исторически ограниченными людьми, лишенными элементарной прозорливости, но обладающими чувством высокой сословной гордости и чувством собственного достоинства. Эти качества Фейхтвангер особенно сильно преувеличил в идеализированном образе Марии-Антуаннеты в пьесе «Вдова Капет», показав ее равноправным участником исторического спора с Сен-Жюстом — холодным и безжалостным слугой отвлеченной свободы и отвлеченного нрава. Но, несмотря на личное мужество, дворяне и аристократы подобны слепцам, пляшущим над бездной; они думали, что ничто не может изменить их жизнь, похожую на веселую пастораль. На всех них, защитников и сынов уходящего мира, легла незримая тень судьбы и обреченности. Не прибегая к шаржу, Фейхтвангер изображает их в критических тонах, как воплощение исторического неразумия.

 Вместе с представителями дворянства Фейхтвангер ввел в свои романы и образы просветителей — Вольтера и Дидро, Бомарше и Руссо, Франклина, Ховельяноса, Кинтаны.

[44]

Упоминает он о Гельвеции, Гримме. Просвещение Фейхтвангер рассматривает как единый лагерь прогресса, не очень дифференцируя его и не улавливая в нем наличия плебейского крыла, в идеологии которого уже пробивался к жизни утопический социализм. Отмечая, однако, внутри Просвещения существование противоборствующих воззрений, Фейхтвангер рассматривал их борьбу как столкновение различных взглядов на методы переустройства общества, и только, а не как конфликт различных политических позиций. Подобного рода столкновение положил он в основу отношений между Бомарше и Франклином в романе «Лисы в винограднике».

 Их антагонизм раскрывался на фоне огромных исторических событий — войны американских колоний за независимость против английской короны в канун Великой французской революции. Правительство Людовика XVI поддержало американских повстанцев, рассчитывая, что их победа приведет к ослаблению Англии и позволит Франции занять утраченное положение гегемона в Европе. Помогая Америке, Людовик объективно содействовал победе нового общественного строя над феодализмом.

 Все прогрессивные умы Старого Света также поддерживали движение американских колоний за независимость, надеясь, что победа республиканцев в Новом Свете будет содействовать делу свободы. Бомарше, воодушевленный идеями свободы, но и не без расчета на личное обогащение, организовал кампанию по снабжению восставших колонистов оружием и способствовал их победам. Однако американский конгресс, благодаря его за помощь в посланиях, преисполненных Цицеронова красноречия, не заплатил ему почти ни гроша. В условиях, когда Бомарше подвергался преследованиям со стороны французского правительства, когда ему пришлось отстаивать свои законные права и перед теми, кого он считал своими единомышленниками, когда его подстерегало разорение и ворота Бастилии готовы были захлопнуться за ним, он проявил невероятную выдержку — этот автор крамольных пьес, вобравший в себя энергию третьего сословия. В достижении поставленных перед собой целей он шел до конца, не прибегая к компромиссу.

 Но деятельность Бомарше меркнет перед деятельностью Франклина, личность которого внушает Фейхтвангеру самые глубокие симпатии и в чей образ он вложил многое от своего

[45]

отношения к политике, к жизни, к прогрессу. Мудрый, спокойный человек с огромным жизненным опытом, ученый и политик, писатель и дипломат, представитель революционных республиканцев при дворе абсолютного монарха, силой своей выдержки, обаяния и терпения добивающийся конкретных политических результатов,— он, по мысли Фейхтвангера, не только сознательный слуга прогресса, но и настоящий его творец. С высоты своей мудрости и возраста смотрит он на кипение политических интересов и страстей; его умственный взор проникает дальше, чем ограниченный интересами повседневности политический разум Бомарше, ибо Франклину дано понимание того, что справедливость, развивающаяся по заколам мудрой и доброй необходимости, в конце концов восторжествует на земле, пройдя через все препятствия. Не следует торопиться, хотя и можно, конечно, поступать так, как поступает Бомарше, ибо и он, отдаваясь политическим интересам дня, выражает разум народа. Но это не самый верный способ изменять мир. Нужно воспитывать человека, менять его, а когда изменится его духовное естество, его сознание,— изменится и мир. И Бомарше и Франклин — оба революционеры, люди действия. Но когда Зепп Траутвейн в «Изгнании» думал, как ему надлежит действовать, то образцом для него мог стать только Франклин, исподволь подталкивающий мудрую, добрую необходимость. В отношении Фейхтвангера к Бомарше сказалось в несколько смягченной форме его застарелая неприязнь к людям прямого политического действия, к их способу переделывать мир.

 Еще отчетливее приятие революции проявилось в романе «Мудрость чудака, или Смерть и преображение Жан-Жака Руссо». В сущности, это роман о том, как идеи одного человека определили характер целой исторической эпохи, ее основные, наиболее примечательные черты. Руссо — центр интересов всех персонажей романа и постоянный двигатель умственного и социального прогресса. Вокруг его имени и его идей бушуют политические страсти, его труды воодушевляют массы и вождей революции, становятся столь же действенной ее силой, как декреты Конвента, как штыки революционных солдат. Но если его идеи, словно сильный луч, освещают мрак эпохи, то сам Руссо — слеп к окружающему. Фейхтвангер изображает его человеком, отрешенным от прозы жизни, не вникающим в суету повседневности. Грязь и непристойность близких к

[46]

ному людей темнят частную жизнь Руссо. Приняв в качестве сюжетной основы романа версию об убийстве Руссо, отброшенную наукой, и тем самым внеся в роман налет бульварности и сенсационности, Фейхтвангер делает соучастницей преступления Терезу Левассер — веселую и преданную подругу великого философа. Она, вопреки исторической истине, превращена в романе в сладострастную, вульгарную самку, одержимую низменными страстями. Фернан Жирарден — юноша, боготворящий Руссо, верный его ученик и последователь его идей,— становится любовником Торезы и ревнует ее к лакею Николасу Монтрету, ее сожителю. Одинокий и гонимый, живет Руссо среди людей, которые его не понимают. Из Парижа он удаляется в именьице своего поклонника маркиза Жирардена. Образ этого аристократа-руссоиста, воспитывающего своего сына по правилам, начертанным в «Эмиле», дворянина, соглашающегося с принципами «Общественного договора» и держащего своих Жанов и Жаков — крепостных мужиков — в узде, принадлежит к лучшим в романе. Крестьяне, с которыми Руссо пробует объясняться, чьи надежды воплощены в его социальных идеях, принимают его за безвредного дурачка. Мартин Натру, плебей и будущий деятель революции, сначала смотрит на Руссо как па бесполезного болтуна. Наконец, сам Руссо, встретившись с юным Робеспьером — человеком, который при помощи гильотины будет осуществлять на практике его идеи, — не понимает, что перед ним стоит будущее Франции.

 Однако подчеркнутое Фейхтвангером одиночество Руссо иное, чем одиночество героев его довоенных романов. Фейхтвангер считает одиночество Руссо мнимым, рожденным слепотой современников, не дозревших до постижения идей, которые великий философ, выражая дух времени, формулируя смутные надежды и мысли широких народных масс, отважно высказывает миру. Он идет впереди своего времени, он обращается к грядущему — в этом его мудрость, которую окружающие его люди, ослепленные повседневными заботами, принимали за глупость. Не случайно писатель сделал именно Руссо центральной фигурой предреволюционной и революционной эпохи, противопоставив его всем просветителям. И Вольтер, п Гельвеций, и Дидро верили в непреклонную силу и власть Разума. Но их бог был холодным богом, их Разум не оставлял места для чувства и человечности. Что касается

[47]

Руссо, то он, зачинатель психологизма в мировой литературе, отец сентиментализма, был певцом человечности.

 Руссо у Фейхтвангера по своему значению родствен Франклину, столь же человечен, как он, однако более радикален. Его идеи распространяются и среди образованных людей, проникают они и в толщу народа, угадывающего в словах и мыслях Жан-Жака отзвук собственных мыслей. Но идеи, оторванные от человека, их сформулировавшего, утратив его теплоту и сердечность, начинают жить самостоятельном жизнью. Робеспьер, Сен-Жюст, Катру — беспощадные, прямолинейные люди — тоже руссоисты. Правда, ими была подхвачена и доведена до крайности лишь разрушительная сторона учения Руссо. Но Фейхтвангер не осуждает их и даже поднимается до того, что признает правоту действий монтаньяров, бросивших вызов старому миру и с беспримерным мужеством защищающих интересы человека и народа. Все же, признавая величие революционного действия, Фейхтвангер продолжает уповать на великую, добрую необходимость. Он, видевший некогда в народе опору исторического неразумия, признает теперь, что «великие перемены могут совершаться только снизу, массами, народом». Но вместе со своим героем Фернаном Жирарденом отвергает он ту сторону народной души, которую считает низменной, проявляющей себя в эксцессах. Он жаждет слиться с природной мудростью народа, с его разумом. Фернан, несмотря на то что чувствовал себя чужаком в революции, идет на службу к якобинцам, считая, что в них воплощен разум истории. Однако двойственность Фернана, по мысли писателя, но есть его недостаток. Она — следствие того, что в нем не умерла человечность, которой недостает якобинцам. Фернан понимает умом неизбежность и необходимость прямых революционных действий, но душой он на стороне мудрой, доброй необходимости, ибо одна она, ее неуклонное движение в грядущее, принесет победу человечности.

 Из всех послевоенных произведений Фейхтвангера самым цельным, ясным и реалистическим явился роман о Гойе — великом испанском художнике конца XVIII и начала XIX века, чья личность и творчество издавна волновали воображение писателя. Еще в «Успехе» он обратился к образу Гойи, обнаружив глубокое понимание реалистической мощи его искусства, кровно связанного с жизнью народа. Книга о Гойе имела многознаменательный подзаголовок — «Тяжкий

[48]

путь познания», раскрывающий ее философское содержание.

 Не только описанию истории борьбы великого художника за правду и социальную значимость искусства был посвящен роман: в нем рассказывалось о трудном восхождении человека к познанию жизни и ее смысла. Что же познает Франсиско Гойя, человек, вышедший из недр парода, знавший и бремя славы, и полынную горечь невзгод? Поистине железной жизни противоборствовал ого творческий дух; суды инквизиции, кровожадное изуверство церкви, трусливая тупость феодальных правителей — косные, мертвящие все живое силы старого мира пытаются сломить его, подчинить себе его волю. С упорством и коварством защищали правящие классы Испании свои привилегии, которым угрожали идеи свободы, исходившие от республиканской Франции.

 Гойя чутко прислушивался к этим идеям. Грозная музыка свободы рождала отзвук в его сердце, и он, человек, близкий к испанским просветителям, пытавшимся реформами обновить жизнь, отдает силы своего ума и таланта служению прогрессу. Его портреты испанской знати, фантасмагоричные офорты «Капричос» несли в жизнь ненависть к умирающему старому миру. Искусство было для него оружием в борьбе за утверждение справедливости в жизни.

Не сразу пришел Гойя к пониманию общественного значения искусства и долга художника. Великий жизнелюб, он вначале поглощен только интересами искусства: его радует игра красок, изучение форм вещей. Придворный живописец, он, проникая в души аристократов, чьи портреты он писал, начинает различать в них лишь эгоизм, жестокость и бездушие. Восхождение Гойи к истине по тернистому пути познания затрагивало не только его общественные взгляды, придавая его искусству гражданственность. Сын своего времени, он нес в себе и его предрассудки. Мрачная и жестокая жизнь, озарявшаяся огнями аутодафе, отмеченная равнодушием к человеческим страданиям и несчастиям, отпечаталась п в его душе, населив ее странными видениями, дисгармоничными и жуткими образами, от которых Гойя избавлялся при помощи великой магии искусства: обличая общественное неразумие, он одновременно обличал его и в самом себе, открывая сердце свое человечности и добру. Личные невзгоды — несчастная любовь, болезнь, смерть жены и ребенка, потеря друзей, ставших

[49]

жертвами инквизиции,— сделали его сердце доступным пониманию полноты жизни. Общение с испанскими вольнодумцами — Ховельяносом, поэтом Кинтаной, гуманистом и либералом Эстеве — укрепило в нем сознание необходимости действовать. Фейхтвангер рисует в своем романе очень широкую картину социальной борьбы тех лет: участие испанской монархии в коалициях против революционной Франции, термидорианское перерождение революции, рост буржуазной оппозиции испанской монархии. Испанских либералов, с которыми сталкивается Гойя, писатель изображает в обычной для себя манере — несколько узковатыми и педантичными. Но в их речах, обращенных к Гойе, заключена истина. Несмотря на то что Гойю отвращает их суровая добродетель, он не может не считаться с тем, что либеральные реформаторы, требующие от него участия в политической борьбе, выражают веление времени. Фейхтвангер стремится доказать, что бунтующая и скорбная человечность искусства Гойи более широка, нежели догматизм либеральных политических деятелей. Но без их влияния Гойя не сложился бы в передового художника, понявшего, что сила искусства — в его народности. Эта мысль является самой цепной в романе. Гойя выдержал все жизненные испытания только потому, что он никогда не порывал связей с народом. От него исходит все ценное, что создал художник, к нему обращено его искусство.

Гойя, ненавидящий старый мир, однако не присоединяется полностью к просветительской идеологии. Он, народный живописец Испании, идет своим путем, утверждая новые идеи, но по-своему. Он знает, что его живопись оказывает действенное влияние на умы и души современников. Возможно, что это влияние будет медленнее изменять жизнь, но содержание его творчества совпадает с неуклонным движением прогресса. Пережив крушение надежд, рожденных французской революцией, познав сильное и слабое в человеке, любя его, Гойя приходит к познанию высшей мудрости: изменить мир можно, лишь постепенно внедряя в создание народа передовые идеи, которые в конце концов победят бесчеловечность в человеке. Эта мысль подводит итог собственным раздумьям Фейхтвангера над сущностью исторического прогресса.

 Служа общественному прогрессу, Фейхтвангер, проведший последние годы жизни в Америке, решительно выступал против усиления международной реакции, против пропаганды «холодной войны», против содержащейся в трудах буржуазных со-

[50]

циологов и философов апологии войны как сродства разрешения международных конфликтов. В годы разгула маккартизма, в годы гонения прогрессивных деятелей культуры и общественных деятелей Фейхтвангер написал пьесу «Помрачение умов, или Дьявол в Бостоне», пригвоздив к позорному столбу организаторов пресловутой «охоты на ведьм» — провокационных процессов невинных людей, несчастных жертв комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Фанатично-преступный пастор Коттон Маттерн, по вине которого погибло множество ни в чем не повинных людей, был прямым предшественником маккартистов, расправлявшихся, не гнушаясь средствами, со всеми инакомыслящими.

 И в последних своих романах «Испанская баллада» и «Иеффай и его дочь» Фейхтвангер развивал идеи прогресса и гуманизма. Рассказав в «Испанской балладе» поэтичную и трагичную историю любви испанского короля Альфонсо и красавицы Ракели, прозванной народом Фермозой — «прекрасной», историю любви, поднявшейся над национальной рознью; рассказав о том, как разумные люди — министр финансов короля Ибн Эзра, каноник Родригес — боролись за то, чтобы не вспыхнула война между христианами и мусульманами; рассказав о том, какие бедствия принесла народу начатая Альфонсо война, — Фейхтвангер своим романом, хотя и написанным на материале испанского средневековья, ратовал за мир и, защищая идею мира, откликался на самое жгучее требование нашего времени.

 Престарелый писатель — один из крупнейших деятелей немецкой литературы — горячо и искренне приветствовал создание Германской Демократической Республики и видел в ней оплот мира, а в ее успехах — залог свободного национального возрождения немецкого народа и немецкой культуры. Его выдающиеся заслуги как художника и защитника идей мира и прогресса были отмечены Государственной премией ГДР в области искусства и литературы, присужденной ему в 1953 году. До последних дней жизни Лион Фейхтвангер оставался верным другом Советского Союза, связывая с его движением вперед свои надежды на будущее, на конечное торжество Разума и справедливости.

 Духовная эволюция Лиона Фейхтвангера характерна для современного критического реализма, крупнейшие представители которого — Томас Манн и Ромен Роллан, Генрих Манн и

[51]

Бернард Шоу, Роже Мартен дю Гар и Герберт Уэллс, каждый по-своему приходили к пониманию того, что новая социальная действительность сменяет умирающий собственнический мир. Наиболее значительные произведения Фейхтвангера, в которых отчетливо проступила истина нашего века, века становлении новых общественных отношений, по праву могут быть отнесены к завоеваниям современного демократического искусства. Его творческое наследие долго будет приковывать к себе внимание читателей, помогая полнее познать сложную духовную жизнь современного мира и яснее понять, как трудно большие художники критического реализма открывали для себя правду истории.

Б. Сучков

[52]

Цитируется по изд.: Лион Фейхтвангер. Собр. соч. в 12-ти тт., т. 1. М., «Художественная литература», 1963, с 5-52.

Вернуться на главную страницу Фейхтвангера

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС