|
|
|
|
Кирилл Рожков |
|
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
|
К читателю Редакционный советИрина АРЗАМАСЦЕВАЮрий КОЗЛОВВячеслав КУПРИЯНОВКонстантин МАМАЕВИрина МЕДВЕДЕВАВладимир МИКУШЕВИЧАлексей МОКРОУСОВТатьяна НАБАТНИКОВАВладислав ОТРОШЕНКОВиктор ПОСОШКОВМаргарита СОСНИЦКАЯЮрий СТЕПАНОВОлег ШИШКИНТатьяна ШИШОВАЛев ЯКОВЛЕВ"РУССКАЯ ЖИЗНЬ""МОЛОКО"СЛАВЯНСТВО"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАXPOHOCБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
Кирилл РожковЛЕДОВИТЫЙ ПЛЮШОна не менялась. Сколько поколений помнили Виолетту Паликарову – она не имела возраста. Сколько ей было лет? Загадка. Она была молодой и снова молодой, у нее не появлялось ни морщин, ничего. Становилось логически ясно, что ей уже не тридцать, а скорее всего, и не сорок, но выглядела она и на сорок, и на тридцать, и на двадцать, и в то же время – ни на что определенное. Вроде героинь мексиканских сериалов, которые в 223-й серии третьей части всё так же рожали детей, как и в 1-й серии первой части, и у них не намечалось проседи за миновавшее время двухсот событий… Волосы она красила, фигура скрывалась за плюшевой юбкой, а вот лицо… Лицо притягивало к себе и – отталкивало одновременно. Иногда – его вдруг перекашивал истерический крик, ибо истеричность, как известно – тоже своего рода парадокс – есть эмоциональность ледяных сердец. Ее лицо являлось константой отсутствия возраста. Картиночной, слепленной красотой, – внешней, переходящей в какое-то моральное почти уродство. Она была вечно молода как вампиры, или снеговики, запертые в холодильники, или как гипсовые маски. Или – вроде застывших космических фигур в комбинезонах, в шкафах из пуленепроницаемого стекла, – из рассказов американских фантастов. И когда она улыбалась – улыбка была сладкой, как патока, хитрой, как дипломат, и непонятной, как женская логика. Потому-то она, Виолетта Паликарова, так пугала и привлекала. Слишком гладкая и не менее неестественная в этой гладкости.
Тёма брал уроки английского у Виолетты Паликаровой и в старших классах, и – уже на первых курсах института. Но Виолетта Паликарова уже тогда не работала в школе, в коей начинала. Она продвинулась и стала теперь переводчиком в английском посольстве. Тёма приезжал к ней домой. Он знал, что у нее есть сын, но его Тёмка никогда еще в квартире не видел. Сколько лет было последнему? Ходил ли он в детский сад али в школу – учителем информатики служил или?.. Потому что о возрасте сына тоже приходилось только гадать… Но Виолетта Паликарова встречала Тёму лучистым, как солнце в каплях раннеутренней росы, взглядом. И вела в комнату, и там они занимались английским. И она была в той же плюшевой юбке, с лоснящимся безупречным каре. Она клала ногу на ногу и откидывала руку. – «He heard knock of a caret under the window», – читал по тетрадке Тёма свой перевод фразы: «Он услышал под окном стук кареты». Из домашнего задания… – Значит, слово «knock» тут не очень подходит, – касательно стука колес, – деловито дала устную резолюцию Виолетта Паликарова. – «Knock» – это то, что подошло и сказало: «Тук-тук!» Ее рука деловито прочесала двумя ходячими пальцами по столу, а затем, превратившись в кулак, жестко дважды стукнула по полировке. При этом Виолетта умудрилась не измениться ни в одной черточке. А Тёма не смог сдержаться. Через секунду он катался от хохота, сползая со стула, дергался, полузадохнувшись, исходил смеховой истерикой уже до горлового визга, до судорог, помутнения в глазах… – Ну Артём, да что вы! Ну уж прямо так!.. Она смотрела на него и вправду слегка удивленно. И только сейчас ее губы почти незаметно, безупречно покривились в уголке крохотной усмешкой. А спокойствие – осталось абсолютным. На ее пальцах росли кошачьи когти – лоснящиеся, под лиловым лаком, прямые и длинные. А когда она провожала его, она всегда жала его руку и долго мягко держала в своей ладони. Ненавязчиво так, преодолевая дистанцию, принятую между учеником и педагогом и в то же время – вроде бы не делая ничего противозаконного… Впрочем, он был уже студентом. Она порой срывалась в истерику, как уже говорилось. Но потом вдруг словно расплывались черты лица – вечно, вечно молодого. Непривычно молодого, необычно… странно. Какая загадка крылась за ней? Какое зелье пила она понемножку, известное только ей, или что?
Однажды Тёмка переел блинов на празднике Масленицы и не сразу приехал. Потому что гулял вначале вокруг дома круг за кругом, чтобы переварить и предотвратить заворот кишок. А когда уже прибыл, долго названивал в дверь – но никто не открыл. Она не дождалась ученика и куда-то делась… Опять сорвавшись со странных своих тормозов. В другой раз он приехал раньше, и она попросила его подождать, а сама за чем-то отлучилась из квартиры. И Тёмка не признался бы никому в этом потом, даже себе. Но он прошелся по квартире и пытался найти в ней разгадку… Он приоткрыл резной шкаф в стиле типа готики, заглянул… Там оказалось две вазы и еще какая-то наполовину пустая бутылка… Но в ней только густо плескалось масло, видимо, для смазки древесины. А рядом лежали две промасленные тряпицы. По идее, этим протиралась мебель новодела. Или он наткнулся на маскировку какого-то колдовства?.. Затем снова шел урок – Виолетта Михайловна в плюшевой юбке, с каре, крашенным в «красное дерево». Приподняв одну ногу, она вдруг скидывала туфлю и ненавязчиво прикоснулась к его ноге своей босой… Нечаянно. Или неслучайно? И сразу отпрянула… И искоса смотрела, как будто всё было нормально… А потом она, опять провожая Тёму за руку, пригласила его на свой день рожденья… Как старого своего ученика. И он приехал. Он хотел разгадать ее тайну… Он вспоминал ее ласковые прикосновения… Впрочем, что нашло на меня? – думал он же запоздало… За дверью слышалась музыка. Открыл ему дверь парень его возраста – лет семнадцати-восемнадцати. Тонкий, свеженький такой, подтянутый. Ага, догадался Тёма. Наконец-то познакомимся! Сын Виолетты вежливо поздоровался и провел Тёму в прихожую. Тёмка стал снимать обувку, огляделся. И спросил, где, значит, мама? – Ч-что? – переспросил парень. Тёма повторил громче: где твоя мама, Виолетта Михайловна? Юноша смотрел на него необычно и… как будто ужаленно. Что такое? Что не так? – ничего не понял Тёма. Он направился за сынком в комнаты, где играла музыка. На большом столе стояла икебана, ваза с фруктами. И – большая бутылка с особым импортным ликером. Там и обнаружилась Виолетта, вся теперь размякнувшая в креслах. И лицо – красивая маска на картонной коробке. Без морщин, улыбающаяся, словно растягиваясь. Светясь светом, однако – жутковато холодным светом, одновременно – ласковым-ласковым. Рядом с ней восседал другой парень – по виду – одногодка сына. А последний же сидел угрюмо, как-то деревянно, в другом углу комнаты, – в вертящемся кресле. Виолетта улыбнулась Тёме и поманила его к столу. Он тоже сел. Ему налили ликера и дали пирожное. Парил сладкий сигаретный дым, и горели ароматические палочки. Продолжала звучать трансовая какая-то музыка. Они пили ликер и ели пирожные. Переливалась мелодия, говорили о языках, о посольстве. А она потом ненавязчиво приблизилась и села между ними – Тёмой и таким же юным студентом… Сынок же то гонял на кухню за посудой, то еще куда… Что было у него не так? И почему он так себя повел в ответ на Тёмины слова? Может, – стал теперь размышлять Тёмка, – он не сын, я ошибся, «ляпнув»? Значит, сыном Виолетты был тот, второй? А кто же тогда первый?.. Тёма понял, что необычно хмелеет под воздействием всего: эксклюзивного ликера, дыма ароматических палочек, психоделического музона… Но Виолетта сидела рядом и как-то совсем уже непривычно погладила его. Протяжно горящая лучина и мистическая личина… – О! – сказала она заботливо-встревоженно. – Да тебя совсем разморило… Милый, проводи его, пусть он отдохнет! Тот, первый, сынуля или какой другой родственник, повел его в другую комнату, к мягкой затемненной тахте. Он уложил на нее Тёму и накрыл пледом. Тёма закрыл глаза. Что происходило с ним?.. Транс накатывал… Зачем я здесь? – думал он. – Снится мне это всё или вправду?.. Кажется, он спал… Он очнулся… Или это один сон «влез» внутрь другого?.. На тахте сидел замысловатый призрак. Женщина-константа отсутствия возраста, двигавшаяся так, словно нечто двигало ее изнутри. Она не старела, потому что в ней уже давно не было живой жизни… Своей жизни… Она подпитывалась чьей-то чужой… Только источала мед и льдистую росу… И уже давно даже не могла сказать много слов подряд… Она всё это отдала – взамен – на молодость без старости… Чем должна была кончиться ее жизнь? – вдруг спросил про себя Тёма, как в бреду. – Она вдруг распадется на острые, как бритва, осколки, будто в жидком кислороде, вот такая, как сейчас… Не увядая, как цветок или куст, а – рассыпавшись хрупкими звонкими зеркальными обломками – без единой морщины каждый… Она сидела рядом. Руки ее были нежные и холодные. Она смотрела на него, причудливо расплываясь метаморфозой бесформенности. Она давно не была человеком – двигающимся и говорящим призраком, но этот призрак был ослепительно красивым… И еще – молодым, втягивающим в собственное поле, как вакуум… И его, Тёму, тоже… Он ведь почти поддался, хотя никак не думал про себя, что поддастся именно он… Да, – никто никогда не знал, сколько ей лет. В полумраке она говорила трогательно: – Ты устал, и выпил лишнее. Останься! Хочешь – я провожу их обоих? Они меня слушаются… Ее крутили пары ликера. Она не могла не выговориться – сейчас накатил непредвиденный порыв. Но уже не мог не накатить… – Я ведь для них как мама. Они уйдут – только скажи! – твое слово будет для меня закон. Мы можем остаться вдвоем. И дальше тоже… Ты уже совершеннолетний… Поэтому я могу тебе всё сказать… Я ведь давно тебя знаю… И ты меня… Из плюшевой юбки свисали босые ноги. Потому она и вошла бесшумно. Впрочем, как же иначе мог ступать призрак? Шум и топот – нужны жизни. Это была его репетиторша… Готовая стать его женой – такой же, как мама, – повторила она дважды… – Но вижу, я немного напугала тебя… Не беспокойся, спи. Я зайду потом, – как ты скажешь. И ее уже не было. Он снова остался один. Нет, это был не сон. Или сон?.. Но он уснул. Крепко. Забывшись, уже не мог не забыться, потому что не мог и не успел ни о чем думать… Затем сознание прояснилось. Из комнаты доносилась та же музыка. И там слышался смех – молодой мужской и – женский, ее, Виолетты Паликаровой. Звонкий, мелодичный; и тембр – электрического зуммера, а не горловых связок… Кто-то приблизился. Плотский и живой… Только измотанный… Тёма приподнял голову. Это был тот, первый, сконфуженный, которого он принял за ее сына. Он сел рядом, где раньше сидела она. Обычный парень, только изломанный… Как дорогая покалеченная ваза – вроде тех, из ее шкафа… – Ну что? – спросил он. Тёма смотрел на него с вопросом. – Послушай, – разжал губы Тёмка, – прости меня… Я тогда что-то не так брякнул… Но кем же ты приходишься Виолетте? Парень усмехнулся. За стеной среди мелодий лился любовный смех ее и его… Такого же – как он, Тёма, и сидящий рядом. Их собралось здесь трое – похожих друг на друга. Тёма понял, что тот расколется. Расскажет всё. Ему, доверительно. Не боясь уже и не стесняясь. Силуэт пацана с видом изможденного, видавшего виды мужчины, который словно прошел уже многое… Откуда? – Я ее бывший муж, – произнес он. Тёма смотрел. Он не мог говорить, но слушал. И уже не удивлялся… – А вначале был у нее учеником… – продолжал собеседник. – Как ты… Закончилось женитьбой. А что? – поймал он Тёмин взгляд. – Мне уже стукнуло тады семнадцать… Сейчас – девятнадцать. Она разводится со мной. Только вот так вот – просит об одолжениях... Принеси то, подай это… Встреть вот тебя… – А он? – коротко кивнул Тёма на ту комнату. – Она теперь хочет за него… Ему тоже семнадцать. Мне девятнадцать, ему – семнадцать… И я ей больше точно не нужен… Хотя она вот пригласила меня… Но мне это уж так всё самому надоело, если б ты знал… Он был как выжатый, – из которого подпили молодую, задорную энергию… Тихо, вкрадчиво… – Пойми, парень, – сказал он Тёме. – Она, я уже вижу, выбирает… Между им – и тобой… Изменились планы, вдруг, а может, и давно… Он, – кивнул бывший супруг на комнату, – тоже ее ученик. Как все… И я, и он, и ты… Она ставила на него, но наверное, если ты согласишься – предпочтет тебя… Вполне. А его – тоже выгонит… Ведь тебе уже есть семнадцать, да? Тёма кивнул. – Самый возраст. Который ей нужен… Мама и жена… Но нет, я больше этого всего… не могу… Не знаю, куда мне теперь… Они не повзрослели вовремя душой, только наивно отдав себя во власть жены без возраста… Которая и оставалась такой благодаря им – таким, как они двое: ее «старый» муж и новый кандидат… – У тебя есть шанс, – дурной, уже такой слегка испорченной улыбочкой вдруг в полумраке засмеялся тот парень. – Да я уверен, она уже сказала тебе об этом… Тёма снова забылся. И опять остался один. Вернее, он не совсем уснул… Случилось нечто вроде видения – мысль, мгновенно пронесшаяся и материализовавшаяся на экране внутреннего ока… Нет, он не стал корить кого-то… Однако само собой представилось… Их брак – у которого есть реальный шанс состояться – и – дальнейшее… Беззаботная жизнь альфонса, на какую клевали все вот они, глупые семнадцатилетки, идущие в неизведанное, – которое так легко приходило здесь само… И даже в плюшевой юбке… Ослепляя, затягивая… Дальнейшее… Он сам, молодой мужчина. И – его жена… Женщина семидесяти лет. От которой уже не отвертишься… Которой ты отныне останешься обязан началом пути… И которая по капелькам, как коктейль из соломинки, прихваченной шикарным жестом изящной руки, выпила из тебя молодую энергетику… И взяла ее себе – как брала и от него, первого маленького мужа… И Тёме стукнет сорок, а ей – почти семьдесят… И рассудок ее помутится, и она станет, лежа в постели, с губами, вымазанными в пирожном, произносить речи, наверное, о своей собственной маме. Которая была лиха тем, что уже на выпускном школьном вечере поимела двух пацанов сразу… Бредовые, безумные речи… Это приснилось Тёме, и он очнулся в горячем поту. За секунду он принял решение практически бессознательно. Он вскочил не шумя, но быстро. Через пять минут он уже вылетел из прихожей, неся в одной руке собственные ботинки… Он не оглядывался, не слышал смеха, музыки и что там было, слившегося хаоса… Но кажется, там действительно уже была тишина… Он не помнил, как бежал по лестнице – одной, другой… Только на улице он перевел дыхание. Ночь освежила. Горели фонари. Мир был реален. Он, Тёма, – ушел. Успел уйти, не поддавшись вторично магниту, который тянул – магически… И только усмехнулся углом рта – потому что теперь по крайней мере он раскрыл тайну Виолетты Паликаровой. Ту, которая мучила вопросом не его одного… И уже садясь в метро, он осознал, что там, наверху, в прихожей, действительно стояла тишина. И там же – стоял он, первый муж восемнадцати лет… «Разводной»… И насмешливо глянул на Тёмку с ботинками в руке, всё поняв. И не пытался ничего предпринимать. Однако в спину он отчетливо сказал ему, Тёме, только две фразы: – А вообще-то ты дурак. Мог бы получить хорошее наследство. Это было всё, что он произнес – коротко, четко и насмешливо. Но Тёма не обернулся. Он больше не пришел туда. Никогда. Но и оттуда никто и никогда больше ему не звонил.
Услышал про Виолетту Паликарову Тёма только через дюжину лет. Довольно случайно. Ему самому уже натикало почти тридцать. И когда намечалась встреча выпускников школ наших дворов, он узнал точно о судьбе Паликаровой… Год назад она умерла от рака.
|
|
РУССКАЯ ЖИЗНЬ |
|
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
