Валентин Сорокин
       > НА ГЛАВНУЮ > БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА > >

ссылка на XPOHOC

Валентин Сорокин

1986 г.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА


XPOHOC
ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ
ФОРУМ ХРОНОСА
НОВОСТИ ХРОНОСА
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ
СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА
ЭТНОНИМЫ
РЕЛИГИИ МИРА
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ
МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ
КАРТА САЙТА
АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:
РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ
ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА
ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ
ПРАВИТЕЛИ МИРА
ВОЙНА 1812 ГОДА
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ
СЛАВЯНСТВО
ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ
АПСУАРА
РУССКОЕ ПОЛЕ
1937-й и другие годы

Валентин СОРОКИН

Благодарение

Поэт о поэтах: Портреты писателей, очерки, литературная критика

Благодарение. Поэт о поэтах: Портреты писателей, очерки, литературная критика. – 304 стр. / Вст. ст. Евг. Осетрова. М., 1986.

Вечный порог

Акулов — писатель основательный. Слово, которое он берет, как правило имеет свой цвет, свой вкус, свой неукоснительный вес. Все лучшее, что оставили нам наши классики, у Ивана Акулова — глубоко в сердце. Все их богатое наследие не раз перечитано, обдумано, приложено к своей судьбе.
Немного резковатый, но добрый и верный, Иван Акулов берется за большие темы — война, колхозное строительство, пора индустриализации. По его книгам можно судить, какую трудовую и ратную волю вырастил в себе наш народ, на какую вершину взошел он сегодня.
Один из первых его романов — “Крещение” — это биография солдата, честного рядового воина, одного из тех, кто ходил в атаки, тянул по кровавой хляби пушки, штурмовал вражеские укрепления и нигде не встал на колени перед недругом, не попросил у него пощады. Он твердо понимал: враг пришел топтать родные края,— надо очищать от него святую землю, надо убирать его так, чтобы о нем грядущие поколения только пересказывали друг другу — ту скорбь, какая выпала на нашу долю, чтобы нигде вовек не могло возникнуть его звериное обличье. И память наша— это вечная преграда для врага, через которую ему не пройти...
И главный герой “Крещения” — Николай Охватов, совсем юный, ушедший добровольно на фронт, наберет “мускулатуру” на войне, закалит грудь и плечи, обожжет праведным огнем совести свою солдатскую душу, приглядится, попробует врага “на зуб” и на штык, соберется в единый порыв, единый натиск и одолеет недруга, прогонит от ворот непрошеного гостя.
От солдата — к взводу, от взвода — к роте, от роты — к полку, дивизии, армии — ведет неторопливый, но тяжелый и горький рассказ Иван Акулов. Рассказ — о жизни и смерти, о любви и разлуке, о верности и подвиге.
А далеко — на Урале — мать Николая Охватова. Зима. Мороз. Причитание женщин — над похоронками. Ночные смены подростков — на заводах и фабриках. Старики, уходящие пахать, косить, жать. Там, за дальним-дальним сосновым бором, за синими скалами, за цветастым лугом — первая встреча с девчонкой. Первое чувство. Первый поцелуй. И все это представилось солдату здесь, где ревут охрипшие батареи, перемалывают пашню танковые траки.
Иван Акулов — суровый, беспощадный писатель. Нигде не изменяет себе, своему восприятию мира, нигде “не заискивает” перед героем. Война — дело грозовое, как о ней иначе расскажешь.
Но за пожарами, катящимися по следам оккупантов, за траурными виселицами, за горькими крестами, на которых враги распинали детей и женщин, старцев и калек, мстя за справедливую кару, настигающую их повсюду,— вдруг услышишь голос, чистый, ясный,— это голос автора:
« — В ружье!
Через минуту бойцы, зарядив оружие и обступив могилу, трижды пальнули в вечернее небо. После второго выстрела из бурьяна невдалеке выбросились два коростеля, заметались над тем местом, где паровались, потом один, лихорадочно махая крыльями, завилял вверх, а другой потянул, потянул над самой землей, готовый вот-вот нырнуть в бурьян, но не нырял, а все летел и летел, пока не превратился в точку и не растаял».
Сколько тут — тоски, нежности, смысла! Сколько глубинного знания природы, ощущения жизни! Нет, такого солдата, такого народа — не победить ни сегодня, ни завтра! Этот солдат должен еще родить и вырастить детей, таких же стойких, как он сам. Этот народ должен высоко поднять свою правду над миром, над каждым человеком, кто хочет честно жить и работать.
Сила книги “Крещение” не только в том, что на ее страницах сверкают слова-самоцветы, звенит и переливается родная русская речь, но и в том, что Иван Акулов показал нам такого солдата, который сам защищен всем своим краем, всей своей могучей Родиной. С ним — его Родина, его народ.
Как-то в разговоре о романе “Крещение” Юрий Васильевич Бондарев заметил: «А, пожалуй, это — одна из лучших книг о солдате, это — биография солдата!» Ведь сам Юрий Бондарев — солдат, фронтовик...
Ивану Акулову много дано судьбой. Он прекрасно помнит и знает по личному участию в жизни — важнейшие сдвиги, переломы в судьбе нашего Отечества. И судьба писателя — в какой-то степени схожа с судьбой Отечества, с судьбой народа. Ставший одним из уважаемых писателей у сегодняшнего читателя,— благодаря изумительному русскому слогу, ясному народному таланту и исключительно трудолюбивому терпению,— он “перетер” молчание вокруг своего творчества, преодолел намеченные высоты и все, что мешало ему на пути к призванию.
 
***
Иван Акулов почти никогда не рассказывает о войне, не вспоминает ни грустные, ни веселые эпизоды. То ли потому, что книга взяла всю его память о ней, то ли — говорить устно про войну ему тяжело.
Но как-то вечером, когда снег за окном особенно искрится и голубеет в предчувствии скорых сумерек, скорых звезд на высоком и звонком небе, я снял с полки томик стихов Максимилиана Волошина и начал читать:
 
Вот он — Ноябрь — сидит у огня,
Грея худые и синие пальцы.
О, эти души, так ждавшие дня!
О, эти ветры-скитальцы!
Бьются о стены, кружат у огня,
С веток срывают убранство,
И улетают, звеня и стеня,
В мглу, в бесконечность, в пространство.
 
Вот он — Ноябрь — в дождливой одежде,
В страхе забился в углу у огня,
Робко глядит он, а в поле, как прежде,
Ветры, деревья, звеня и стеня,
В сумраке тусклом, сыром и дожливом
Кружатся, вьются, несутся по нивам.
 
Он вздохнул:
— Ничто так не передает чувство смуты и невероятной тревоги, как делают это стихи! Лежишь, бывало, в окопе. Вдруг наплывет, накатится тоска. Глянешь вперед — тьма. Назад — тьма. Кругом — тьма. Почему люди в минуты усталости и горя обращаются к песне, к поэзии? Вероятно, настоящая поэзия — это истина. Да, истина... Горькая или веселая, но — истина. Я часто обращаюсь к Некрасову, к его лирике, страшной и обнаженной до стона, послушай!
И продекламировал:
 
Страшно в эту ночь последнюю
Было: память потерялася,
Все ему перед кончиною
Служба эта представлялася,
Ходит, чистит амуницию,
Набелил ремни солдатские,
Языком играл сигналики,
Песни пел — такие хватские!
 
Грустно мне было это слушать. Я понимал остроту раздумий, уводящих Ивана Акулова в прошлое, в забытое, пережитое. Вот уже сумрак топчется за окошком. Звезды горят. И огромная снежная ночь дышит и колышется в пространстве.
Поэзия! Стихи, нет вам ни покоя, ни утешения!
 
***
Ивана Акулова я знаю давно. Право защищать свои убеждения ему дала жизнь, нелегкая его судьба, бесстрашие — вторгаться и докапываться до сути — дали ему талант писателя, боль гражданина. Темперамент и храбрость слова, большое и мудрое дарование ставят Ивана Акулова ныне в ряд наших лучших писателей. Он явился на фронт безусым пареньком, а закончил войну стреляным офицером Красной Армии.
Его биография, его край — в тысячах и тысячах судеб, дел, подвигов. Книга Ивана Акулова “Крещение” дорога правдой, умением автора оценить ответственность за материал: писатель не спешит, не горячится, не комкает рассказ, а ведет читателя по следу личной судьбы, по дорогам боев и сражений, по вехам человеческой памяти...
Роман “Крещение” — биография поколения, рожденного в двадцатые годы. В эту биографию не вписано ни одной случайной медали, ни одного случайного успеха, ни одного облегченного достижения: все дано за настоящие боевые заслуги солдата. И если иногда лирический герой романа Николай Охватов содрогался при шквальных натисках противника, то происходило это не от трусости, а от того, что нечем было ему, русскому парню, отомстить за растоптанное достоинство, за униженную гордость, поскольку враг имел большое превосходство в бомбовозах и танках.
Под Москвой развернулись смертельные схватки. День и ночь гудят моторы. Воют сирены. Ревут орудия. День и ночь, зарываясь в мерзлую землю, работает ощетинившийся полк, с колес “въехавший” в пекло войны. Русский, украинец, татарин — стоят рядом. За ними — Родина. Первые раны. Первая кровь. Первые потери близких друзей. Первая огненная ненависть к врагу, незнакомая раньше, вызванная тем, что мать где-то далеко на Урале, и сомнением, жива ли она сейчас? Ненависть, вызванная тем, что невеста Шура, ставшая женой, не знает, что с ним, Николаем Охватовым, и где он сейчас.
Забрызганный черной пылью, раненый, измученный и остервенелый, он лежит и не может вырваться из проклятой западни, окружения, кольца, сдавившего всех их, приехавших от камских берегов доказать свою правоту.
По-юношески смелые предвоенные песни теперь кажутся не просто наивными, а просто неуместными: в них с легкой решительностью объявлялось о том, что любой враг нам не страшен, любое зло мы одолеем быстро и без потерь:
 
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход…
 
Но ведь было в тех песнях много и такого, что не дает сейчас фашистам прорваться к Москве, что теснит врага и отшвыривает его, было! Меняется обстановка — меняются песни. Горьковатые, овеянные военным дымом, звучат они сейчас в окопах, в блиндажах в неполный голос, чуть одиноко и как бы с упреком, особенно частушки:
 
Ты играй, играй гармошка,
Покуда разрешается,
Завтра милая со мною
Навеки распрощается.
 
А может быть, и Москва сдалась?.. Нет! Ни единого колебания! И Охватов опять вспоминает немцев, плененных полком. Ждут комиссара:
“— Комиссар идет,
—  А ну, разойдись,— освирепел вдруг боец с автоматом ППД.
—  Разойдись. Кому сказано!— и встал по стойке “смирно” лицом к идущему комиссару. Бойцы широко расступились и тоже стали глядеть на комиссара, забыв о немцах. Когда Сарайкин прошел по живому коридору и остановился перед пленными, рослый немец в кожаной куртке шагнул навстречу ему и из маленького, почти невидимого в кулаке пистолета выстрелил. Звук выстрела был настолько слабый, что его не все слышали, а те, кто видел все и слышал, приняли это за шутку: просто одуревший от злости немец решил попугать русского комиссара своей зажигалкой. Но комиссар так дернулся назад, что с него слетела фуражка, и начал падать, прижав к груди руки с растопыренными пальцами и сказав громко и внятно:
— Мама!
Бойцы подхватили его, подняли и увидели в надглазье, ближе к переносице, круглое отверстие с выступившей кровинкой”...
Все давило, повергало, мучило нашего солдата: наглая самоуверенность захватчиков, их сытость, безразличие к судьбам других народов, целеустремленная жестокость, оснащенная оружием. Даже пленные немцы вели себя не как попавшиеся мародеры, преступники, а как хозяева земли, которым жить и жить и распоряжаться в этой жизни всем.
Иван Акулов мастер сюжета в сюжете, сцены в сцене. Нет у его героев задач, не включенных в общую задачу полка, дивизии, армии, фронта, нет у его бойцов маленькой думы, не вливающейся в общую думу товарищей-фронтовиков, в общую заботу и боль народа. И каждого героя писатель лепит как самостоятельного. Каждый из них живет, действует, запоминается. Иногда жизнь героя длится несколько страниц, но большая душа писателя наделяет бойца такими качествами и нагружает его такими задачами, что герой долго теребит, беспокоит твою память... Следует отметить одну весьма яркую линию романа: все люди у Ивана Акулова умирают с внутренним осознанным мигом смерти, с горькой трагичностью человека, ввергнутого в жестокую войну.
 
***
Каждое большое изменение в природе сопровождается большой гласностью. Так и война. Оценка прошлой войны идет по планете и сегодня. О войне говорят военные, литераторы, философы, историки. О войне слагаются былины, снимаются фильмы. Одни в могучей гласности войны видят подвиг человека и народа в целом, другие ищут “тайну России”, растоптавшую паучью свастику, третьи — пытаются свести кровавые события, великие потрясения к одному герою, безумцу-разведчику... У каждого — свой взгляд, свой принцип. Но есть одна правда — правда войны всего народа, всего гуманного мира против мракобесия и распада, против варварства.
Иван Акулов пишет о войне так, как будто призывает посмотреть, почувствовать и обобщить вместе с великим подвигом народа великие напряжения и утраты его, беду его, унесшую миллионы и миллионы безвинных, прекрасных, здоровых и нужных людей.
И нашим критикам следовало бы поговорить подробнее об этой правдивой книге. Эта книга — страда, подвиг солдата, горячая речь патриота.
Благополучные и самодовольные рассуждения о войне в произведениях были и, вероятно, еще будут. Но у Ивана Акулова ни один герой не хитрит, не изворачивается, не перекладывает вину на чужие плечи, а ползет по траншее, поднимается в атаку, ведет танк. Все его мысли с Родиной. Она у него — единственная, как его жизнь. Сплошает Николай Охватов тут — кто защитит его Шуру, его мать там, на далеком Урале?
Солдату Ивану Акулову некуда было отступать гам, на фронте, не было у него пути назад и при создании этой книги. Она будет так же честно звучать через многие и многие годы. Ее не подвергнуть сомнению, как не подвергнуть сомнению святую правоту Виктора Талалихина и Александра Матросова.
Пережитое заставило писателя взяться за перо, верность народу вела его по тропам памяти, по дорогам былых сражений.
В романе почти нет резко отрицательных героев, они, со всеми их слабостями и достоинствами,— перед глазами читателя. По профессии Иван Акулов учитель. Может быть, поэтому и чувство благородства — главное в жизни писателя, в отношениях его к герою, к человеку.
Я был в некоторой степени свидетелем создания романа и видел, как Иван Акулов возвращался из поездки по местам боев, по тем самым местам, где он хоронил друзей в сорок втором году, где пробирался вместе с ними по хлюпающим болотам. Возвращался он усталый и неспокойный, полный прошлой болью, великой потрясенностью перед тем, что все это — большое, громовое, страшное — ушло, заросло травой, молодым ольховником и березняком, что на многих полях, орошенных солдатской кровью, шумят хлеба, пестреют цветы. И в лесу, где били пушки, где лязгали гусеницами танки, где столько пролито пота, крови,—звенят соловьи и горько кукуют кукушки России...
Однажды весной мы вышли в поле. Покатое, широкое, оно, казалось нам, медленно кружилось и уплывало в синеву. По краям его, чуть колеблясь, розовели туманы. Земля уже пробудилась. Заспешила расти трава. Показались кое-где первые цветы, подснежники, желтые капли солнца. И все задвигалось, зашумело, заплескалось.
Вдруг мы услышали слабые журавлиные поклики. Оглянулись. Замолчали. И заметили далеко, за березовым леском, утомленных, низко летящих птиц. Они делали круг над поймой.
—  Что такое?— обратился он ко мне.
—  Гнездо тут у них было когда-то,— пояснил я.
—  Ты смотри! И человек похож на них своей святой привязанностью к дому, краю, Отечеству. От святой этой привязанности родятся великие мыслители, великие художники и вообще — великие открытия и великие произведения.
—  Обязательно великие?
—  Обязательно. Все, что прекрасно, что честно, талантливо,— все, брат, велико!
Вот, Клюев, да, да, Николай Клюев, пусть он не гений, пусть он не великий, но читаю и не могу сдержать волненья:
 
Мне сказали, что ты умерла
Заодно с золотым листопадом
И теперь, лучезарно светла,
Правишь горьким, неведомым градом.
 
Я нездешним забыться готов,
Ты всегда баснословной казалась
И багрянцем осенних листов
Не однажды со мной любовалась
 
Говорят, что не стало тебя,
Но любви иссякаемы ль струи
Разве зори — не ласка твоя,
И лучи — не твои поцелуи?
 
—  Ты знаешь, я считаю Клюева выше Есенина!
—  Хватил.
—  Не хватил, а выше Есенина! Выше. Крепкостью слова, угрюмостью правды, тяжестью образа...
Я возразил. И начал доказывать, и мысль моя свелась в конце-то концов к тому, что нельзя да и невозможно с маху дать оценку тому или иному поэту. В каждом настоящем поэте есть то, чего нет в другом настоящем и т. д. Как ливень к ливню, звезда к звезде, поле к полю, тянется и проникает мир одного художника в мир другого. А это и есть Вселенная. И не удержался — запросились есенинские строки:
 
Если это солнце
В заговоре с ними,—
Мы его всей ратью
На штыках подымем.
 
Если этот месяц
Друг их черной силы, -
Мы его с лазури
Камнями в затылок.
 
Разметем все тучи,
Все дороги взмесим,
Бубенцом мы землю
К радуге привесим.
 
—  Слышишь, какая молодость   и   какая   надежда   в строке?
—  Слышу...
 
***
В беседе Иван Иванович часто говорил, что книга “Крещение” — главная его книга. Мол, дело не только в том, что сам воевал, а в том, что эта война — величайшая война в жизни великого русского народа и всех народов нашей Родины. Много, мол, есть и будет книг о войне, но историю войны, биографию войны еще надо писать и писать. По жесткости взгляда на войну Иван Акулов близок тем, кто пишет о войне не наметанным глазом газетчика, а кровоточащим сердцем солдата. Дорога солдата, судьба солдата, правда солдата — главные точки накала книги.
Иван Акулов отлично знает язык своих предков. На этом великом языке стыдно лгать, стыдно нести в народ незрелые мысли и неясные цели Потому и “сыплет” он в разговоре фразами из Пушкина и Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Тургенева, Мамина-Сибиряка и Лескова...
Мы, к сожалению, редко говорим о первородстве слова, о национальном орнаменте языка, о неповторимом рельефе характера, быта, истории народа, к которому принадлежит тот или иной писатель, а без всего этого невозможно полноправно и полновесно оценить произведение.
И когда фашистский вельможа-генерал попал в “тиски” русских, поняв, что ему уже со своей дивизией не выбраться из русских “лап”, он вдруг — почувствовал тут, под Москвой, что произошло что-то жуткое, непоправимое. И он гибнет духовно, гибнет как символ того, чему нет на земле места среди народов и государств, он, несколько месяцев назад шедший к нам с неколебимой уверенностью править и творить по своему ладу и нраву...
Не через ручьи, а через реки людского горя прошел Николай Охватов, теряя дорогих друзей-солдат, хороня их по бесконечным дорогам России. Зачерствело его сердце, но не отвердело. Зарубцевались раны на его теле, но не выветрились они из души. Посуровели, заматерели солдаты полка. Жестче и упрямей заострилось лицо командира полка Заварухина, честного, надежного, светлого человека.
Теперь уже на счету у полка были не только утраты и потери, но был и огромный список удачно выигранных операций, техника, моральное превосходство над противником, то есть все то, ради чего держались и выстояли гвардейцы в первые черные дни войны. Бойцы лихо звенят медалями, и нет прежнего неясного страха, а есть горькая и суровая решимость делать правое дело до конца.
И положение изменилось. У пленных немцев не тот апломб, и у русских солдат не та доверчивость.
“— Пленного не троньте. Пленный что дитя...
— Это что за разговорчики, младший лейтенант?
—  Он, капитан, правильно сказал,— встал между ними майор Филипенко.— Ты иди, Охватов. Иди отдыхай.
В землянку ввалился дородный фельдшер с сумкой, а Охватов вышел на улицу, где уже брезжил рассвет, где пахло свежей травой, сыроватым дымком походной кухни и где-то отсыревшим голосом крякал дергач.
Жизнь на земле шла своим порядком.
— Ну что он?— спросил боец, самый близкий к Охвато-ву с земли.
—  Кто “он”?
—  Да пленный-то.
—  Пленный как пленный.
—  Мне его увидеть хотится... Я его, пока мы тащили по нейтралке, все время собой заслонял. А то, что ты думаешь, чиркнет осколочком — и хана.— Боец щелкнул языком и смолк.
Через несколько минут из землянки вынесли пленного и посадили в задок повозки. Бойцы, те, что не спали, обступили его, переговаривались:
—  Круглый, как налим.
— Кольцо золотое на пальце. Спрятал бы.
—  Пахнет чем-то от него. — Запахнешь...”
Если при первой встрече с группой пленных немцев, уверенных в себе, бойцы толкались, гонимые любопытством, то при этой встрече с пленным немцем у бойцов был не трепет, а интерес, не любопытство, а ирония. Да и фашист был уже не тот... Он уже сломленный, хотя все еще сильный и злой.
Иван Акулов — крестьянский сын. Парнишкой он остался без отца. Воспитывался и рос под защитой русской женщины— матери Натальи Филимоновны, работницы и хозяйки. С детства он видел нелегкую жизнь солдаток, вдов. Наверное, поэтому в его книгах так грустны и непосредственны расставания любимых, прощания жен с мужьями. Он мастерски, с нежностью и состраданием, лепит женские образы.
Например, в романе “В вечном долгу” образ героини романа Клавдии Дорожной великолепен своею простотой и правдоподобием. Это произведение является настоящей хроникой колхозной деревни, потрясенной войной.
Женщины, получающие похоронки с фронтов на мужей и сыновей. Дети, плачущие в опустелых домах. Трудная мужская работа крестьянок: рубить лед, пахать землю, беречь на фермах лошадей и коров — главную тягловую силу того времени.
Подворно шло по деревне горе. Подворно голосили бабы по убитым. Иван Акулов — писатель неторопкий, и если уж показывает труд, то показывает его обстоятельно, чтобы пот с лица лил, чтобы рубаха горела, чтобы чувствовал читатель работу. Если описывает деревенскую гулянку, то гармошки звенят, половицы ходят ходуном. В основательности и деловитости слова Иван Акулов видит залог реализации замысла.
Жизненные беды герои Ивана Акулова переносят тяжело. Так, в романе “В вечном долгу” председатель колхоза, запустив хозяйство, измяв собственную душу, уходит добровольно из жизни. Не преступник, не злодей-одиночка, а человек, отдавшийся на разгул стихии, платит жизнью за ошибки личные и чужие. Смерть председателя Луки Дмитриевича Рузанова — факт, выходящий за рамки семьи и колхоза. Эта смерть — удар войны, удар утрат и ошибок, черта, за которой — новые заботы.
Роман “В вечном долгу” — последняя верста, глубокий вздох писателя Ивана Акулова перед крутым подъемом к роману “Крещение”. Сын крестьянки. Солдат. Рабочий. Учитель. Журналист. Недаром писатель любит цитировать Некрасова. И часто выбирает у поэта те строки, что, вероятно, наиболее сильно трогают душу, напоминают ему о пережитом.
 
Равнодушно слушая проклятья
В битве с жизнью гибнущих людей,
Из-за них вы слышите ли, братья,
Тихий плач и жалобы детей?
 
В золотую пору малолетства
Все живое — счастливо живет,
Не трудясь, с ликующего детства
Дань забав и радости берет.
 
Только нам гулять не довелося
По полям, по нивам золотым:
Целый день на фабриках колеса
Мы вертим — вертим — вертим!
 
Колесо чугунное вертится,
И гудит, и ветром обдает,
Голова пылает и кружится,
Сердце бьется, все кругом идет.
 
— Все кружится, все кругом идет, но из этого всего и вырастает труженик, человек!— размышляет писатель.
 
 
***
Работа в партийной газете и, связанные с ней, частые поездки по городам и селам края. Затем работа главным редактором журнала “Уральский следопыт”, жизнь и работа в Москве — таковы краткие вехи творческой биографии писателя. Сразу же после завершения романа “Крещение” Иван Акулов уезжает из столицы на Урал, в старинный город Ирбит. Роется в архивах, беседует с людьми, присматривается к ним на месте, в их обычной атмосфере, примеривается к новому роману о периоде коллективизации. Нет, не случайно Николай Охватов, познавший цену жизни и смерти, любви и ненависти, возвратившись домой, принял сердцем ту первую, с которой он простился на пороге войны. Поднявшись над пространством разлуки, над горечью и суетноетью обид и недомолвок, он, сильный и щедрый, пришел к Шуре. Писатель словно повторяет путь своего лирического героя.
Роман “Касьян Остудный” — правда о годах трудного зарождения железной индустрии страны. В центре романа — земля, пахарь, сеятель. Язык романа сочный, энергичный, доносящий до сердца мудрость народа:
“Талдоним, все талдоним: мужик — собственник,, мужик— накопитель, а как ему не держаться за свой клочок, ежели он согрел его своим теплом. А постная землица щедра не каждый год — вот и припасет он впрок зернышко к зернышку, а случится, и от соседа в свою горсть отсыплет. Наскоком не узришь, где он прав, а где виноват. Он, мужик, всю свою жизнь в провидцах ходит — по зиме ждет лета, по лету — зимы и редко сам себе предсказывает удачу. И мне, что бы я ему ни сулил, сразу твердой веры не даст. Мужика вечно обманывали, обирали, он за свою многовековую историю достаточно насвистелся в кулак в свирепые, бесконечные зимы, и защита перед голодом для него только в припасливом промысле”.
И “В вечном долгу”, и “Крещение”, и “Касьян Остудный” — все три произведения Ивана Акулова были опубликованы в “Роман-газете”, что сделало их популярными в самом широком смысле, популярными у тех, кому дорога судьба родной земли. Известность к писателю идет не через витиеватую полемику о нем, а через истинный его талант:
 
Блажен незлобивый поэт,
В ком мало желчи, много чувства.
Ему так искренен привет
Друзей спокойного искусства.
 
Часто в разговоре с Иваном Ивановичем мы вспоминаем нашу совместную учебу на Высших литературных курсах в Москве, называем близких людей, друзей, чьи имена теперь широко известны в нашей литературе. К нам, в общежитие, приезжали Борис Ручьев, Николай Воронов. Нередко вместе собирались Валентин и Эрнст Сафоновы, Борис Примеров, Николай Рубцов. Мы не замечали возрастной разницы и разницы положения в творческой среде, а читали друг другу самое дорогое, спорили, радовались
Борис Примеров, Николай Рубцов, Владилен Машков-цев. Столько лет утекло!
Вспоминаю, зайдет речь о Державине, а закончится Пушкиным. Начнем со стихов Есенина, а придем к Павлу Васильеву. Поэзия — золотая цепочка памяти, истории родного слова, золотая: никогда не тускнеет. Годы! Годы!..
— Почитай Рубцова!— просит меня иногда Иван Иванович.
И я неторопливо, строку за строкой, стихотворение за стихотворением повторяю:
 
Размытый путь.  Кривые тополя.
Я слушал шум — была пора отлета.
И вот я встал и вышел за ворота,
Где простирались желтые поля.
 
И вдаль пошел… Вдали тоскливо пел
 Гудок чужой земли, гудок разлуки!
Но, глядя вдаль и вслушиваясь в звуки,
Я ни о чем еще не сожалел…
 
Была суровой пристань в поздний час.
Искрясь, во тьме горели папиросы,
И трап стонал, и хмурые матросы
Устало поторапливали нас.
 
И вдруг такой повеяло с полей
Тоской любви, тоской свиданий кратких!
Я уплывал… все дальше… без оглядки
На мглистый берег юности своей.
 
—  А все вы, поэты, из одного гнезда, все!— скажет Акулов.
—  А как же иначе? Каждый поэт начинается, как журавленок, из тепла и ласки материнской, из того гнездовья, над которым, помнишь, кружили журавли? И пусть гнезда уже не существует, но ведь душа там впервые встрепенулась, и потому до последних дней она будет тихо кружиться над родным туманом, над родным болотцем, родным полем.
—  Прочитай то стихотворение, где Рубцов говорит о речушке!
И я снова читаю:
Помню, как тропкой, едва заметной,
В густой осоке, где утки крякали,
Мы с острогой ходили летом
Ловить налимов под речными корягами.
 
—  Да,— отзовется Иван Иванович,— все из земли, все! Вот опять новый роман затеваю “Ошибись,   милуя” — так назвал его,— и опять о земле. Землю сбережем — себя сбережем. Так-то...

+ + +

Творчество Ивана Акулова — как родник около дороги, у которого нет географического обозначения, но каждый, кто проходит мимо, наитием своим угадывает, что тут он может передохнуть и освежить взор и душу. Иван Акулов — писатель очень народный, справедливый, порой даже до деспотичности, в своем желании разобраться в человеке, дать его поступкам точную и бескомпромиссную характеристику.
Вот — Сано. Сано — в общем-то хороший мужик. Сано не злой. Сано не кляузник. Сано не лентяй. Сано — куда пойти, о чем поговорить, пожалуйста. Но Сано — вред. Сано — алкаш. Сано — то, что случайно испортит трактор, то, что случайно зацепит косой цветы, то, что махнет рукой на чужую погибель. Акулов остро видит романтику человека в его честном и обдуманно-радостном труде, в умном распоряжении человека собою, в его поэтическом восприятии природы. В книге рассказов “Нечаянное счастье” удивительно живые, добрые, российские люди — Де-нисыч, Леля Вострякова, Ефим, Абдуллай, Степка, Надя и другие. Нет у Ивана Акулова пустых людей, и нет у этих людей пустых забот. Они всегда у серьезного дела. А несерьезных уносит от них ветром.
А эта его наблюдательность?!
“На дорожке, у межи картофельных огородов, стоял старик, худолицый, бритый и глазастый. Он давно уже поджидал Зазнобова, положил подбородок на кулак, в котором был зажат конец большой палки. За спиной старика паслись на веревках три коровы и коза. Коза тоже глядела на идущего человека и тоже ждала его, перестав щипать траву.
—  Здорово, старик, — сказал Зазнобов и бросил сапоги себе под ноги.— Век бы ходил босиком.
—  Здравствуй, молодец.— Старик  коснулся   рукой обвислого козырька парусиновой фуражки и заулыбался. — Времечка не скажешь?”
Сколько тут человеческой природы и ласки! Слово лечит душу. Слово, как родниковая вода, снимает с тебя усталость и дрему.
Таково писательское слово Ивана Акулова.
 
1985


Далее читайте:

Валентин Сорокин (авторская страница).

Акулов Иван Иванович (1922-1988), писатель.

 

 

 

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ



ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС