Родственные проекты:
|
ОПЫТ О НЕРАВЕНСТВЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ РАС
Фото с сайта
http://www.xpomo.com/
КНИГА ПЕРВАЯ
Предварительные соображения; определения; изложение
естественных законов, управляющих общественным порядком
ГЛАВА VIII.
Определение слова «цивилизация»; социальное развитие
имеет два источника
Здесь мы сделаем небольшое, но необходимое отступление. Автор часто
пользуется словом, которое вмещает в себя целую систему идей, нуждающуюся в
определении. Я часто говорю о цивилизации, потому что способности рас можно
оценить только через относительное наличие или абсолютное отсутствие этого
существенного феномена. Я веду речь о европейской цивилизации провожу
различие между ней и другими цивилизациями. Мне не хочется оставлять даже
малейшей неясности на сей счет, тем более, что я не согласен с известным
писателем Франции, который специально занимался природой и сферой приложения
данного термина.
Свою книгу «История цивилизации в Европе» господин Гизо - да будет мне
позволено поколебать его выдающийся авторитет - начинает с путаницы слов, откуда
проистекают серьезные ошибки: автор утверждает, что цивилизация есть факт.
Однако либо слово «факт» следует здесь понимать в более конкретном и
позитивном смысле, который отсутствует в обычном его употреблении, в широком
и несколько расплывчатом, я бы сказал, гибком смысле, которого в этом слове
никогда не бьшо, либо оно не годится для характеристики такого понятия, как
«цивилизация». Цивилизация - это не факт; это ряд, сцепление фактов, более
или менее логически соединенных друг с другом и вызванных столкновением
идей, зачастую довольно многочисленных, а идеи и факты непрерывно
оплодотворяют друг друга. Иногда такой непрерывный круговорот является
следствием первостепенных принципов, иногда это следствие представляет собой
стагнацию, но в любом случае цивилизация не есть факт - это пучок фактов и
идей; это состояние, в котором находится человеческое общество, это среда, в
которой ему довелось оказаться, которую оно создало, которая из него
происходит и в свою очередь на него воздействует.
Это состояние обладает сильным характером обобщения, которым факт никогда не
отличается; оно претерпевает множество вариаций, которых факт не мог бы
выдержать без того, чтобы не исчезнуть, и вместе с
тем оно совершенно не зависит от форм правления, т. к. существует и
развивается и при деспотизме и при либеральном режиме и не перестает
существовать даже тогда, когда гражданские потрясения изменяют или вообще
трансформируют условия политической жизни.
Однако это не означает, что формы правления не играют большой роли. Их выбор
неразрывно связан с процветанием социального организма: будучи ошибочной,
форма правления мешает ему или убивает его, справедливое правление служит
ему и способствует его развитию. Вопрос здесь более серьезный: речь идет о
самом существовании народа и цивилизации, о феномене, тесно связанном с
некоторыми элементарными условиями, не зависящими от политического
состояния; эти условия имеют свои причины, мотивы своего курса, своего
расширения, своей основательности или слабости - словом, все, что их
составляет - в более глубоких источниках. Поэтому перед лицом таких
фундаментальных соображений на второй план отодвигаются вопросы
политического устройства, процветания или нищеты, а на первый план всегда и
везде выходит знаменитая гамлетовская проблема: быть или не быть. Как для
народов, так и для отдельных людей весь вопрос заключается именно в этом.
Господин Гизо не задается этим вопросом, и цивилизация для него - не
состояние, не среда, но всего лишь факт, а генерирующим принципом факта
является другой факт сугубо политической природы.
Давайте откроем книгу красноречивого профессора и обратимся к гипотезам,
которые он представил, чтобы выделить главную свою мысль. Обозначив
несколько ситуаций, в которых может оказаться то или иное общество, автор
спрашивает: «можно ли вообще распознать состояние народа, который находится
в стадии становления цивилизации»; в этом ли заключается смысл, который род
человеческий придает слову «цивилизация»?
Далее следует первая гипотеза: «Возьмем народ, внешняя жизнь которого
протекает гладко: он платит мало налогов и почти не знает страданий, все его
отношения устроены справедливо, одним словом, материальное и моральное
существование этого народа напоминает состояние оцепенения, инертности и
зажатости я не могу употребить здесь слово "угнетение", потому что угнетения
он не ощущает. Примеров тому немало". Были в истории аристократические
республики, где с подданными обращались как со стадом, держали их в
материальном благополучии, но подавляли всякую умственную и моральную
активность. Так неужели это и есть цивилизация? Разве это и есть народ,
находящийся на стадии становления цивилизации?»
Я не знаю, идет ли здесь речь о народе, который цивилизуется, но этот народ,
по-моему, очень цивилизованный, иначе следовало отнести к категории дикарей
и варваров все аристократические республики древности и современности,
которые, как отмечает сам Гизо, заключены в рамки его гипотезы; общественный
инстинкт и здравый смысл не могут оскорбиться таким методом, который
выбрасывает из лона цивилизации финикийцев, карфагенян, лакедемонян, а
вместе с ними венецианцев, генуэзцев, пизанцев, жителей всех свободных
имперских городов Германии - одним словом, всемощные муниципальные
образования прошлых веков. Помимо того, что этот вывод сам по себе слишком
парадоксален, чтобы его мог принять здравый смысл, к которому он и обращен в
конечном счете, мне кажется, что он создает еще одну проблему: эти маленькие
аристократические государства, которым Гизо, ссылаясь на их форму правления,
отказывает в способности к цивилизации, большей частью никогда не обладали
своей, только им принадлежащей культурой. Многие из них были почти
всемогущи, и, может быть, поэтому их население часто смешивалось с народами,
имеющими другую форму правления, но очень близкой расы, и сообща участвовали
в процессе цивилизации. Так, карфагеняне и финикийцы, разделенные большим
расстоянием, тем не менее были объединены в культурный мир, прототип
которого находился в Ассирии. Итальянские республики объединялись в движении
идей и мнений, преобладавших в лоне соседних монархий. Суабские и тюрингские
имперские города, независимые в политическом отношении, были вовлечены и в
прогресс и в упадок немецкой расы. Судя по высказываниям господина Гизо,
который расставляет народы по ранжиру их достоинств в зависимости от степени
их свобод, между ними должны существовать несуществующие различия и
сходства. Здесь не место для широкой дискуссии по этому вопросу, но я
все-таки отмечу мимоходом, что в таком случае следовало поставить Пизу,
Геную, Венецию и другие республики ниже Милана, Неаполя и Рима.
Но господин Гизо не обращает внимания на такие несуразности. Если он не
видит цивилизации у народа, имеющего мягкую форму правления, но находящегося
в «состоянии зажатости», тем более он отказывает в этом тому народу, у
которого «материальное положение далеко не блестящее, но в общем терпимое,
зато который не пренебрегает моральными и интеллектуальными
потребностями..., который культивирует возвышенные и чистые чувства, у
которого в определенной степени развита религиозная вера, но у которого
подавлен принцип свободы, а отсюда ни одному члену общества не позволено
искать истину в одиночку. В таком состоянии пребывает большая часть народов
Азии, где человеческие принципы придавлены теократической властью. Примером
служит государство Индусов».
Таким образом, в ту же категорию, в какую попали аристократические
республики, следует отнести индусов, египтян, этрусков, перуанцев, тибетцев,
японцев и даже нынешний Рим и подвластные ему земли.
Я не буду касаться двух последних гипотез по той причине, что две первые уже
настолько ограничивают и сужают состояние цивилизации, что на земле нет ни
одной нации, имеющей право называться цивилизованной. Потому что для
обладания таким правом необходимо иметь институты, умеренные с точки зрения
и власти и свободы, а материальное развитие и моральный прогресс должны
сочетаться именно таким образом и никаким иным; правление, как и религия,
должны укладываться в четко очерченные границы, а подданные должны обладать
точно определенными правами. Я же полагаю, что цивилизованными можно назвать
только те народы, у которых есть конституционные и представительские
политические институты. Если, следуя такой логике и постоянно измеряя
степень цивилизации по меркам одной-единственной политической формы, я
отброшу те конституционные государства, которые плохо используют
парламентский инструмент, предпочитая методы, более удобные для себя, мне
придется признать истинно цивилизованной, как в прошлом, таки в настоящем,
только английскую нацию.
Конечно, я преисполнен уважения и восхищения к великому народу, чьи победы,
индустрия, торговля свидетельствуют о могуществе и успехах. Но мое уважение
и восхищение не ограничивается Англией: мне кажется унизительным и обидным
для человечества признать, что в течение многих веков оно смогло сотворить
цивилизацию только на небольшом острове западного океана и воплотить свои
законы, только начиная с эпохи царствования Вильгельма и Марии. Нельзя не
признать узость этой концепции. И нельзя забывать об ее опасности. Если
привязать идею цивилизации к политической форме, рассуждения, наблюдения,
науки тотчас утратят возможность сказать свое слово в этом вопросе, и
решающая роль должна отводиться страстям. Разумеется, найдутся люди, которые
в силу своих вкусов не считают британские институты верхом совершенства и
предпочитают им систему, установленную в Санкт-Петербурге или Вене. А многие
и возможно их будет большинство между Рейном и Пиренеями - скажут, что,
несмотря на некоторые недостатки, самой совершенной страной в мире с точки
зрения политического устройства является Франция. Поскольку определение
степени культуры - это дело вкуса или чувства, согласие здесь невозможно.
для каждого из нас самым развитым и благородным человеком будет тот, кто
разделяет наши взгляды на обязанности правителей и подданных, тогда как
несчастные, осмеливающиеся думать иначе, перейдут в категорию дикарей и
варваров. Я считаю, что никто не станет оспаривать это мнение, и все
согласятся с тем, что система суждений по меньшей мере недостаточно
разработана.
Что касается меня, я нахожу ее даже менее совершенной, чем следующее
определение барона Гумбольдта: «Цивилизация есть гуманизация народов в виде
внешних институтов, нравов и во внутреннем чувстве, которое к ним
относится».
Я вижу здесь один недостаток, прямо противоположный тому, который я отметил
в формуле Гизо. Связь слишком расплывчата, а очерченное поле слишком велико.
Если цивилизация достигается за счет простого улучшения нравов, тогда любой
дикарь остановит свой выбор на той европейской нации, в характере которой
меньше суровости. На южных островах, например, живут совершенно безобидные
племена с очень мягкими нравами, однако, при всем к ним уважении, за такие
качества никому не придет в голову поставить их выше суровых и молчаливых
норвежцев или рядом с жестокими малайцами, которые одеваются в яркие ткани,
сделанные их руками, бороздят волны на искусно построенных барках и наводят
ужас на морских торговцев в восточной части Индийского океана. Этот факт не
ускользнул от внимания такого выдающегося мужа, Как Гумбольдт, поэтому кроме
цивилизации он подразумевает культуру и заявляет, что, по его мнению,
народы, смягчившие свои нравы, стремятся к наукам и искусствам.
Согласно этой иерархии, мир «на второй ступени совершенства» населен
приятными и симпатичными, любознательными людьми, поэтами и артистами, но
они в силу таких качеств не годятся для тяжелого труда, военного и других
ремесел.
Если подумать, как мало досуга оставляют самые счастливые периоды своим
современникам, чтобы те могли предаваться умственным упражнениям, и какую
нескончаемую борьбу приходится вести с природой и законами вселенной хотя бы
для того, чтобы выжить, сразу бросится в глаза, что берлинский мыслитель не
претендовал на изображение реалий, а хотел извлечь из абстракции кое-какие
сущности, которые казались ему точными и обобщающими и которые действительно
таковыми являются, и заставить их действовать в сфере, такой же идеальной,
как и они сами. Сомнения на этот счет исчезают сразу, как только мы
добираемся до высшей точки всей системы - речь идет о третьей и последней
ступени совершенства. Именно сюда он помещает человека сформировавшегося, т.
е. человека, который по своей природе обладает «чем-то, более возвышенным и
более интимным одновременно, т. е. пониманием, которое гармоничным образом
распространяется на чувственность и характер впечатлений, получаемых от
интеллектуальной и моральной деятельности в ее совокупности».
Итак, эта несколько сложная цепочка ведет от цивилизованного (имеющего
смягченные нравы) и гуманизированного человека к человеку окультуренному,
ученому, поэту и артисту и доходит, наконец, до высшего уровня развития, на
котором человек может называться сформировавшимся; насколько я понимаю,
таким человеком был Гете в своем олимпийском спокойствии. Идея, послужившая основой
для этой теории, не что иное, как глубокое различие, подмеченное
Гумбольдтом, между цивилизацией народа и относительным уровнем
совершенствования крупных личностей; это различие состоит в том, что чуждые
нам цивилизации, по всей очевидности, смогли дать миру личностей, в
некоторых отношениях стоящих выше людей, которыми мы больше всего
восхищаемся - например, брахманская цивилизация.
Я безоговорочно разделяю мнение человека, чьи мысли здесь излагаются. Нет
ничего более близкого к истине: наше европейское социальное состояние не
порождает ни самых блестящих мыслителей, ни самых больших поэтов, ни самых
искусных художников. Тем не менее я позволю себе заметить, в
противоположность мнению знаменитого филолога, что для того, чтобы составить
общее суждение о цивилизации и дать ее определение, необходимо избавиться,
хотя бы на минуту, от предубеждений и суждений касательно той или иной
цивилизации.
Впрочем, в системе господина Гумбольдта на самом почетном месте стоит
утонченность, которая была главной чертой этого благородного ума; это можно
сравнить с хрупкими мирами, рожденными в недрах индуистской философии.
Рожденные в мозгу уснувшего бога, они растворяются в воздухе, наподобие
мыльных радужных пузырей, которые пускает ребенок, и разбиваются,
сталкиваясь, и вновь появляются по воле сновидений в голове спящего
небожителя.
По характеру своих исследований я стою на сугубо позитивной почве, и мне
надо получить результаты, которые можно «пощупать» практикой и опытом. Мой
взор должен охватить не уровень процветания общества г-на Гизо и не
отдельный взлет отдельных умов г-на Гумбольдта, а всю совокупность
могущества, как материального, так и морального, которым обладают массы.
Признаться, я озадачен зрелищем заблуждений, в которых оказались два светлых
ума нашего столетия, и мне необходимо собраться с духом и найти самые
убедительные аргументы для того, чтобы дойти до моей цели. Поэтому я прошу
читателя терпеливо следовать за мной по извилистым тропам, по которым я
собираюсь пройти, а я попытаюсь в меру своих сил прояснить данный вопрос.
Нет на свете ни одного народа, в котором бы не сочетались два инстинкта:
материальные потребности и духовная жизнь. Степень их развития определяет
первое и самое очевидное различие между расами. Нигде, ни в одном племени
эти два инстинкта не уравновешивают друг друга. У одних явно преобладает
физическая потребность, у других верх берут созерцательные тенденции. Так,
например, народы желтой расы находятся, как нам кажется, под влиянием
материальных ощущений, хотя и они не лишены интереса к вещам высшего
порядка. Напротив, у большинства негритянских племен, стоящих на
соответствующей ступени, больше развита привычка к действиям, чем к
размышлениям, а воображение направлено скорее к тому, чего нельзя увидеть,
нежели к вещам осязаемым. Я не собираюсь из этого делать вывод о
превосходстве последних упомянутых мною дикарей над первыми с точки зрения
цивилизованности, потому что, как показывает вековой опыт, они в равной
степени неспособны к ней. Прошло достаточно много времени, но эти народы
ничего не предприняли, чтобы изменить свою участь к лучшему, и остаются в
прежнем состоянии невозможности что-нибудь придумать и предпринять, чтобы
выйти из оцепенения. Добавлю еще одно замечание: на самой низшей ступени
человеческих обществ мы наблюдаем эту двойственную тенденцию, которую я
приму за исходную точку в своем восхождении по лестнице рас и народов,
живущих на земле.
Выше самоедов и негров, народности фидас и пелагийцев следует поместить
племена, которые не довольствуются тростниковыми хижинами и социальными
отношениями, основанными на голой силе, но которые осознают возможность
лучшей жизни и хотят ее. Они стоят на ступень выше примитивных варваров.
Если они принадлежат к расам, более активным, чем размышляющим, они будут
совершенствовать свои рабочие инструменты, оружие, снаряжение; они создадут
систему правления, где воины будут иметь превосходство над жрецами, где
получит развитие элементарный обмен, как материальный, так и духовный, где
появится коммерческий дух. Войны, конечно, по-прежнему будут очень
жестокими, но у воинов будет проявляться стремление к грабежу, а не просто
убийству; одним словом, главной целью людей будет благополучие и физические
удовольствия. Такую картину можно наблюдать у некоторых монгольских
народностей; это встречается, хотя и с некоторыми различиями, у кичуасов и
аймарасов в Перу, а в качестве антитезы, т. е. примера отхода от
материальных интересов, можно назвать дагомеев Западной Африки и кафров.
Продолжим восхождение дальше. Оставим группы, у которых социальные отношения
развиты недостаточно, чтобы кровопролитие было обусловлено более
разнообразными причинами. Обратимся к тем, чей конститутивный принцип
обладает настолько выраженной виртуальностью, что может объединять и
включать в себя все, что находится вокруг, а также осуществлять над другими
народами безусловную власть идей и фактов, в какой-то мере
скоординированных; короче говоря, этот принцип уже можно назвать
цивилизацией. То же различие, та же самая классификация, которые я
использовал в двух первых случаях, проявляются здесь в полной мере; более
того, только здесь это различие дает настоящие плоды и имеет далеко идущие
последствия. С того момента, когда какая-то общность людей, расширяя связи и
сферу действия, от состояния народности переходит к состоянию народа, мы
видим, что обе тенденции - материальная и духовная - набирают силу, а их
соотношение зависит от того, какие составные группы преобладают. Таким
образом, когда преобладает мыслительная способность, появляются одни
результаты, когда доминирует активная способность, - другие. Нация проявляет
различные качества в зависимости от соотношения этих элементов. В качестве
примера можно привести индуистский символизм: то, что я назвал духовной или
интеллектуальной тенденцией, представлено женским принципом(Пракрити), а
материальную тенденцию представляет Пуруша, мужской принцип; разумеется, под
этим надо понимать только идею взаимного оплодотворения, оставив в стороне
как хвалу, так и хулу.
Кроме того, отметим, что в различные эпохи жизни народа по причине
неизбежного смешения крови соотношение между двумя принципами изменяется в
разной степени, и случаются моменты, когда один из них явно преобладает над
другим. Такие колебания имеют очень важные последствия и значительно меняют
характер цивилизации и ее стабильность.
В зависимости от преобладания той или иной тенденции все народы можно
разделить на два класса, хотя следует подчеркнуть, что такая классификация
условна. Во главе «мужской» группы я бы поставил китайцев, а как прототип из
противоположного класса - индусов.
За китайцами идут большинство народов древней Италии, первые жители римской
республики, германские племена. В противоположном лагере я вижу египтян и
ассирийцев. Они стоят после жителей Индустана.
Почти все народы за многие века коренным образом изменили свою цивилизацию в
результате изменений в соотношении двух принципов. Северные китайцы, которые
когда-то были в подавляющем большинстве материалистами, постепенно
сблизились с племенами другой крови, особенно в Юнане, и это смешение
сделало их менталитет менее прагматичным. Медленное развитие этого процесса
объясняется тем, что основная масса «мужского» населения намного
превосходила приток противоположной крови.
Что касается Европы, прагматический элемент, который при вносили самые
активные германские племена, постоянно укреплялся на севере за счет притока
кельтов и славян. Но по мере того, как белые народы перемещались к югу,
«мужское» влияние ощущал ось все меньше и, наконец, потерялось в «женском»
элементе(надо сделать несколько исключений, например, для Пьемонта и
северной части Испании), и «женский» элемент одержал победу.
Теперь перейдем к другой группе. Здесь мы видим индусов, в высокой степени
наделенных тягой к сверхъестественному и скорее размышляющих, нежели
действующих. Поскольку в ходе своих ранних завоеваний они вступали в контакт с
расами аналогичной организации, «мужской» принцип не получил особого развития. В
такой среде цивилизация не могла достичь в прагматизме таких же успехов, как в
другой области. Что же касается Древнего Рима, который по своей природе был
прагматичным, здесь противоположная тенденция проявилась только после полного
слияния с греками, африканцами и восточными народами; в результате
первоначальная природа трансформировалась, и у римлян развился совершенно новый
темперамент. У греков внутренний процесс можно сравнить с тем, что имел место у индусов.
Исходя из этих фактов, можно сделать следующее заключение: вся человеческая
деятельность, будь то умственная или нравственная, берет начало в одной из
двух упомянутых тенденций, мужской или женской, и только у рас, в большой
степени наделенных одним из этих двух элементов - еще раз отметим, что ни
один из них никогда не существовал без другого, - социальное состояние может
подняться до достаточного культурного уровня и, следовательно, прийти к
цивилизации.
Далее читайте:
Гобино, Жозеф
Артур де (биография).
Чемберлен Х.С.
Арийское миросозерцание.
Чемберлен Х.С.
Славяногерманцы.
Чемберлен, Хьюстон
Стюарт (Chamberlain), (1855-1927), биографические материалы.
Н. Мальчевский.
От История и метаистория
(о книге Х.С.Чемберлена "Основания 19-века").
|
