Востоков, Александр Христофорович

1781-1864

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Александр Христофорович Востоков

Александр Христофорович Востоков родился 16 марта 1781 г. в городке Аренсбурге (на острове Эзеле, бывшей Лифляндской губернии). Он был «незаконнорожденным» сыном знатного остзейского дворянина Х. И. Остен-Сакена и в младенчестве еще был  отдан на воспитание в Ревель, где рос в бедной, полу-крестьянской обстановке.

Когда Востокову исполнилось семь лет, Остен-Сакен, не желая усыновлять мальчика, «придумал» для него фамилию Остенек, которую тот впоследствии сам изменил на «Востоков».

Тогда же Остен-Сакен распорядился отправить Востокова в Петербург на ученье. Востокова снарядили в путь, снабдили «овчинным тулупом и диравыми портками» и дали ему на дорогу рубль медными деньгами.

В марте 1788 года Востокова привезли в Петербург и поселили у дяди — барона Остен-Сакена, занимавшего во времена Екатерины II пост саксонского посланника при русском дворе. Несмотря на столь резкую перемену обстановки и участие высокопоставленных родственников, никакого поворота в судьбе Востокова не произошло:

[05]

он по-прежнему оставался «незаконнорожденным» и испытывал все тягости своего двусмысленного положения в окружавшей его среде.

В том же 1788 г. Востоков был определен в Сухопутный кадетский корпус, но не кадетом, а «гимназистом». Гимназистами назывались в корпусе воспитанники недворянского происхождения; готовили их на должности корпусных учителей и освобождали от специально-военных занятий. Учился Востоков в корпусе старательно и много читал (по-немецки). «По-французски я еще не знал, — пишет он в воспоминаниях, — а в русский язык только вникал... С 1792 года я читал уже и французские книги, а по-русски начал кое-что писать, разумеется детское».

Упрочению литературных интересов Востокова много способствовали люди, окружавшие его в корпусе, и самая атмосфера этого учебного заведения, где, по словам одного из современников Востокова, «дух литературный преобладал над всеми науками». Увлечение литературой и театром было в Сухопутном кадетском корпусе устойчивой традицией; из его стен вышел целый ряд выдающихся писателей и драматургов.

Особенно крупную роль в корпусной жизни Востокова сыграл преподаватель русской словесности П. С. Железников. Ему Востоков был обязан не только основа-

[06]

тельным знакомством с русской, французской и итальянской литературами, но и первыми шагами на литературном поприще.

В начале 1794 г. Востоков вынужден был оставить кадетский корпус, так как, будучи неизлечимым заикой, оказался совершенно непригодным к должности учителя, на которую его готовили. Высокопоставленные родственники Востокова перевели его в Академию художеств — «по тому суждению, что в этой Академии говорить не нужно».

В Академии художеств Востоков учился до 1802 г., сперва в живописном, а потом в архитектурном классе. Но ни в той, ни в другой области он не оказал сколько-нибудь значительных успехов и окончил курс без академической степени.

В Академии художеств Востоков очутился в совершенно иной обстановке, нежели та, что окружала его в Кадетском корпусе. Из всех русских учебных заведений конца XVIII века Академия художеств была, пожалуй, наиболее демократическим. Учились здесь почти исключительно, «разночинцы», самый быт которых резко отличался от кадетского.

Однако, и в Академии художеств образовалась группа учеников, живших литературными интересами. Это были: В. П. Осипов, А. И. Ермолаев, И. А. Иванов, А. Д. Фуфаев, Ф. Ф. Репнин, И. И. Теребенев, С. И. Гальберг. Востоков примкнул к этому кружку и вскоре же стал его центральной

[07]

фигурой, — члены кружка сами называли себя «остенекистами». Все они серьезно занимались самообразованием, увлекались молодой русской литературой и в первую очередь Карамзиным. Когда, по воцарении Павла I, в Академии художеств «пошли новые преобразовании» и «между учениками завязалась игра в солдаты», Востоков «не участвовал в этой игре», его «забавы были ученые: чтение книг с товарищами». Сохранились свидетельства тому, что в кружке «остенекистов» обсуждались не только литературные, но и политические вопросы («Читаем Вольтера... Негодуем на Павла I» — записал Востоков в дневнике 1799 г.), — при чем обсуждались в таком плане и тоне, что их нужно было засекречивать, и сжигать письма, которыми друзья обменивались. О политических интересах Востокова свидетельствует также то, что в 1798 г. он написал какую-то, не дошедшую до нас, «политическую статью» и беседовал с друзьями о французских событиях того времени.

В Академии художеств Востоков начал усиленно заниматься «сочинительством». — 1798-й год он сам считал началом своей серьезной литературной деятельности; к этому году относятся первые его стихи, которые он счел достойными печати и включил в свои книги.

По окончании Академии (в 1800 г.) Востоков «особенно пристрастился к стихо-

[08]

творству». В октябре 1801 г. С. А. Шубников, приятель Востокова по корпусу, ввел его в только что основанное Общество любителей изящного, будущее Вольное общество любителей словесности, наук и художеств, — и «круг познаний» Востокова «распространился от знакомств и обстоятельств».

Востоков был не только самым крупным поэтом Вольного общества, но и «самым постоянным членом и сотрудником его». С ноября 1801 г. он стал исполнять в обществе секретарские обязанности, а в марте 1802 г. формально был избрав секретарем. В течение ряда лет он был также бессменным членом «Комитета цензуры», рецензировавшего произведения, «представлявшиеся» в Общество.

В начале 1802 г. Востоков впервые выступил в печати. Учитель и приятель его П. С. Железников издавал в то время литературную хрестоматию «Сокращенная библиотека в пользу господам воспитанникам первого кадетского корпуса», составленную из «избранных мест из лучших авторов», способных служить «образцами штиля и матернею для размышления». Здесь, во второй части, рядом с одами Ломоносова и Державина, появились стихи юного и никому еще не известного Востокова («Осеннее утро» и «Парнасе, или гора изящности») — без имени автора, но со следующим лестным примечанием Железникова:

[09]

«Произведение молодого порта. Из сих первых его опытов, кажется, видно, что некогда заслужит он особенное внимание публики. Теперь в тишине и неизвестности беседует он с Музами и питает душу свою высокими мыслями и чувствами портов и философов».

Вслед за тем целый ряд стихотворений Востокова появился в изданиях Вольного общества — в «Свитке Муз» (кн. I—II, 1802— 1803) и в «Периодическом издании» (ч. I, 1804).

Еще в 1803 г. Востоков собирался издать собрание своих стихотворений, но только два года спустя вышли в свет его «Опыты лирические и другие мелкие сочинения в стихах» (ч. 1, 1805 и ч. II, 1806), встреченные критикой весьма сочувственно (отрывы в журналах «Любитель словесности» и «Вестник Европы»).

Собственно-литературная деятельность Востокова была недолговременна. Уже в начале 1810-х годов, как поэт, он сходит с литературной арены и обращается к ученым занятиям. После издания «Опытов» он напечатал очень немного новых стихотворений (в сборнике «Талия» 1807 г., в журналах: «Цветник» 1809— 1810 гг., «Санкт-петербургский Вестник» 1812 г. и «Сын Отечества» 1812— 1814 гг.).

В 1821 г. Востоков вторично издал собрание своих стихотворений, «исправленное и умноженное». К тому времени уже окон-

[10]

чательно выпавший из литературы, Востоков, естественно, не мог рассчитывать на особенно шумный успех своего запоздалого выступления. Книга его прошла малозамеченной. Впрочем, в единственном отзыве о ней, появившемся в «Сыне Отечества», писали, что «возвышенность, благородство и сила чувства, истина мыслей, оригинальность выражения составляют отличительное свойство произведений г. Востокова... И то самое, что некоторым читателям кажется слишком необыкновенным и даже диким, свидетельствует о его собственном, незаимствованном даре».

После издания «Стихотворении» Востоков окончательно «разлучился с Музой». Выполненные им в 1825—1827 гг. по просьбе Л. А. Дельвига переводы сербских народных песен — в счет не идут. Они были скорее результатом его учено-филологических занятий.

Сойдя с литературного поприща, Востоков заслужил громкую известность своими учеными трудами. Его называли «отцом славянской филологии», и действительно — заслуги его в этой области чрезвычайно велики.

Филологией и археологией Востоков начал заниматься еще в ранней молодости (не позже 1802 г.), когда приступил к двум обширным сочинениям: «Коренные и первообразные слова языка славенского» и «Этимологическое слово-расписание», а также раз-

[11]

рабатывал план «Этимологического словаря».

С 1804 г. Востоков много занимался народной словесностью, задумал составить полное собрание русских народных песен, и обращался по этому поводу за содействием к членам Вольного общества. Занятия эти нашли отражение и в стихотворной практике Востокова, но полностью реализованы были в «Опыте о русском стихосложении», впервые опубликованном в 1812 г. В 1817 г. Востоков переиздал «Опыт», дополнив его «Критическим обозрением стопо-сложных размеров, употребительных в российском стихотворстве». Книга эта, посвященная в основной своей части исследованию так называемого «народного» русского стиха, впервые вводила в научный оборот понятие особой системы стихосложения, основанной на счете ударений, а не слогов. Являясь первым глубоким теоретическим обоснованием системы русского тонического стихосложения, «Опыт» Востокова не потерял своего значения и до настоящего времени.

Несмотря на крупнейшие заслуги Востокова перед русской филологией, он и в этой области не снискал громкого успеха. Его работы были оценены в полной мере уже после его смерти, а при жизни «отец славянской филологии» испытал немало профессиональных огорчений в обстановке академической рутины. К этому можно прибавить, что и материальное положение

[12]

Востокова в течение всей его жизни оставалось очень непрочным.

Востоков был действительным и почетным членам многих русских и иностранных литературных обществ, университетов и академий (в 1841 г. он был избран действительным членом Академии Наук).

Умер Востоков в Петербурге 8 феврале 1864 г., на восемьдесят третьем году жизни.

Востоков-ученый заслонил собою Востокова-поэта. Однако, в сознании современников поэзия Востокова была крупным литературным явлением. В пределах своего кружка — Вольного общества любителей словесности, наук и художеств — Востоков пользовался непререкаемым авторитетом в вопросах литературного мастерства и эстетического вкуса. Опыт его экспериментальной работы над стихом учитывали и высоко ценили представители самых различных поэтических школ и направлений начала XIX века. При этом именно новаторские тенденции Востокова, — а он на рубеже XIX века был, конечно, одним из наиболее видных реформаторов русского стиха, — вызывали живые отклики в литературной среде.

Так, например, декабрист В. К. Кюхельбекер отводил Востокову почетное место в ряду замечательнейших русских поэтов

[13]

«от Ломоносова до Жуковского» и особо подчеркивал его выдающуюся роль в истории борьбы за обновление русского стиха. «Несмотря на усилия Радищева, Нарежного и некоторых других, — писал Кюхельбекер в статье «Взгляд на нынешнее состояние русской словесности» (1817), — в нашей поэзии даже до начала XIX столетия господствовало учение, совершенно основанное на правилах французской литературы. Стихи без рифм не почитались стихами; одни только Лагарпом одобренные образцы имели у нас достоинство; не хотели верить, чтобы у немцев и англичан могли быть хорошие поэты. Тиранство мнения простиралось так далеко, что не смели принимать никакой другой меры, кроме ямбической. — В 1802 году г. Востоков изданием своих «Опытов лирической поэзии» 1 изумил, можно даже сказать привел в смущение публику; в сей книге увидели многие оды Горациевы, переведенные мерою подлинных стихов латинских. Он показал образцы стихов Сафического, Алцейского, Елегического и говорил с восторгом о произведениях германской словесности, дотоле неизвестных или неуважаемых». Далее Кюхельбекер писал, что продолжателями Востокова в этом направлении явились Н. И. Гнедич с его переводом «Илиады», выполненным

____

1. Кюхельбекер ошибся: «Опыты лирические» были изданы в 1805—1806 гг.

[14]

«героическими стихами древних» и, особенно, В. А. Жуковский, придавший «германический дух русскому языку, ближайший к нашему национальному духу, как тот свободному и независимому».

Литераторы карамзинистской ориентации также высоко расценивали стихотворения Востокова. И. И. Дмитриев назвал их «прекрасными», а самого Востокова «истинным поэтом». К. Н. Батюшков в программной речи «О влиянии легкой поэзии на язык» (1816) отмечал «стихотворения Востокова, в которых видно отличное дарование поэта, напитанного чтением древних германских писателей».

В. А. Жуковский называл Востокова «человеком с истинным стихотворным талантом». «В его стихах виден человек е мыслями, с чувством, с воображением, и исполненный духом древних» — писал Жуковский А. И. Тургеневу.

П. А. Вяземский писал о Востокове; «Он был нередко поэтом мысли и чувства. Если ухо не могло заслушиваться музыкальностью стиха, то стих его часто поражал читателя внутренним достоинством... В поэзии Востокова отзывается немецкое происхождение его. В ней преобладает германская стихия, хотя почти везде выражающая себя правильною русскою речью. Он часто и нередко удачно покорял русскую просодию разнообразным метрам древних языков».

[15]

В то же время карамзинисты отмечали в поэзии Востокова пристрастие к «низким словам» (Дмитриев), «нечистоту слога» (Жуковский), «петровскую шероховатость» (А. Тургенев), «устаревший язык» (Плетнев), а архаисты (старшего поколения) осуждали его за пристрастие к «новым фантазиям». При этом те и другие единодушно подчеркивали «немецкое происхождение» стихов Востокова и отличающее их «разнообразие метров».

В свете приведенных высказываний и оценок проясняется историко-литературное значение творчества Востокова, занимавшего в условиях литературной борьбы начала XIX в. особую, промежуточную позицию, не смыкавшегося ни с архаистами, ни с карамзинистами, а выбравшего независимый путь преодоления и изобретения. Проблема Востокова — проблема поэта-одиночки, поэта-экспериментатора, нарушавшего традиции русской поэтической культуры XVIII века.

Собственно - литературная деятельность Востокова целиком связана с Вольным обществом любителей словесности, наук и художеств, являвшимся в эпоху 1800-х годов (1801— 1807), в лице наиболее видных его представителей, своего рода центром буржуазно-демократической оппозиции в русской литературе и публицистике того времени.

Организаторы и руководители Вольного

[16]

общества первых лет его существования продолжили в известной мере линию буржуазного радикализма, связанную с именем Радищева. Вслед да автором «Путешествия из Петербурга в Москву» и оды «Вольность» наиболее радикальные и демократические представители этого кружка были поклонниками и знатоками просветительной философии и литературы XVIII века, воодушевлявших передовую французскую буржуазию в эпоху буржуазной революции. В Вольном обществе различима борьба двух социально-политических тенденций — буржуазно-либеральной (проводником которой был И. П. Пнин) я более радикальной, отмеченной чертами «якобинизма» и «тираноборчества» (проводниками которой были В. В. Попугаев и И. М. Борн).

Распространенное представление о Вольном обществе, как своего рода «союзной державе» московской сентиментальной школы Карамзина, выступавшей с нею рука об руку против архаистических принципов, — в корне не верно. Карамзинистские тенденции проступали более или менее отчетливо лишь на периферии группы и не характеризуют ее литературно-эстетических мнений в целом. В полемике по вопросу о «старом» и «новом» слоге поэты Вольного общества занимали промежуточную позицию и вели борьбу «на два фронта» — одновременно и с Шишковым, и с Карамзиным.

В основном борьба поэтов Вольного об-

[17]

щества с карамзинистами шла по линии преодоления слащавой чувствительности и эстетизма, отличающих поэтический стиль дворянского сентиментализма, — и повышенного внимания к практической роли художественного слова как средства общественной пропаганды. Стихи Пнина, Борна и Попугаева до некоторой степени предвосхитили политическую, «гражданскую» поэзию декабристов (Рылеева, Кюхельбекера и др.).

Среди поэтов Вольного общества Востоков, быть может, наименее «гражданский». Он вообще занимал в кружке несколько обособленное положение, поскольку там (в 1801— 1807 гг.) преобладали интересы не литературные, а социально-политические и философские. Востокову остался чужд мелкобуржуазный «якобинизм» Радищева и прямых его наследников — Попугаева и Борна, равно как и материалистические увлечения Пнина, этого русского гольбахианца XVIII века. Из теории Руссо, бывшего для руководителей Вольного общества, в противоположность карамзинистам, не только «нежным живописцем чувствительности», но прежде всего и больше всего политическим писателем, революционным идеологом, — Востоков также не сделал достаточно четких и окончательных выводов. Объяснение этому следует искать в ориентации Востокова на немецкую культуру.

В противоположность влиянию французскому, немецкое влияние в русской литера-

[18]

туре всегда отличалось господством интересов отвлеченных — философских, религиозных и эстетических — над общественно-политическими и экономическими. Процесс общеевропейского буржуазного развития в феодальной Германии конца XVIII — начала XIX веков, в силу особых исторических условий, принимал довольно своеобразные формы. К концу XVIII века Германия уже вступила отчасти на путь буржуазного развития, но, сравнительно с буржуазией английской и французской, молодая немецкая буржуазия была неизмеримо более слабой и рептильной. Она отказалась от методов агрессивной борьбы за установление буржуазно-демократического строя, как это было во Франции.

В соответствии с этим и немецкая буржуазная литература политически была весьма пассивна. Если во Франции революционная буржуазия чаще всего выступала под знаменем воинствующего материализма или якобинской, доктрины Руссо, то социально-политические интересы немецких буржуазных идеологов хотя и питались и, в конечном счете, определялись революционной борьбой французской буржуазии против абсолютистско-феодального порядка, но, как правило, выражались в отвлеченной сфере идеалистической философии, религии, морали и эстетики. По словам Маркса, «так как немецкие экономические отношения находились на низкой ступени развитии, то

[19]

немецкий бюргер мог воспринять буржуазную идеологию только в ее абстрактной форме».

Говорить в отношении Востокова о полной атрофии социального чувства было бы несправедливо. Однажды, в «Оде достойным», он возвысился даже до выражения подлинно-якобинской идеи «тираноборства». «Ода достойным», которой откликнулся Востоков на убийство Павла I, — политическое, программное стихотворение, насыщенное «вольной» лексикой, бывшей при Павле под запретом («граждане», «отечество», «общее благо»). И недаром этой оде придавалось в Вольном обществе значение идеологического манифеста: ею открывалась первая книжка альманаха «Свиток Муз» (1802). В «Оде достойным» Востоков выступает как будто прямым идейным наследником тираноборца Радищева, писавшего в своей оде «Вольность» о «мщенном праве природы», возводящем царя на плаху.

Однако конкретное содержание поэзии Востокова в целом не позволяет сделать столь прямолинейный вывод. Влияние немецкой идеалистической философии, в сочетании с условиями русской общественной действительности, наложило неизгладимый отпечаток умеренности на социально-политические мнения Востокова.

В плане выяснения философских воззрений Востокова этот отпечаток умеренности,

[20]

половинчатости позволяет говорить о том «примирении материализма с идеализмом», которое Ленин считал основной чертой философии Канта: «Основная черта философии Канта есть примирение материализма с идеализмом, компромисс между тем и другим, сочетание в одной системе разнородных, противоположных философских направлений. 1 Что же касается социально-политических мнений Востокова, то он, безусловно сочувствуя доктринам Руссо и французских просветителей, мирился на компромиссной форме просвещенного абсолютизма. В той же «Оде достойным» Востоков возлагал преувеличенные надежды на «мужество», «благоразумие», «честные правила» и «милосердие» Александра I; также и в оде «Тленность» Востоков рисует в тонах традиционного «поучения» идеал «истинного царя», подчиняющегося «законам».

Чувство социального оптимизма вообще было сильно развито в Востокове. Он часто и охотно писал о грядущем «златом веке Астреи», когда на земле воцарятся человеколюбие и справедливость; увлекался химерическим проектом «вечного мира» и всемирной федерации республик, предложенным французским просветителем аббатом де Сен-Пьером. Прекраснодушная вера в конечное торжество «блага» и «справедливости» характерна для всех стихотворе-

____

1. В. И. Ленин. Собр. соч., т. XIII, стр. 162.

[21]

ний Востокова, в которых он в той или иной форме касается вопросов социально-политического порядка. Такова, например, его ода «Фантазия», рисующая идиллическую картину будущего, когда «искоренятся все пороки» и люди «познают истинное счастие».

Единственно-верной гарантией достижения «златого века Астреи» было в понимании Востокова «истинное просвещение», «путь здравомыслия и добродетели». Он подробно обосновал эту мысль в «Речи о просвещении человеческого рода», прочитанной в Вольном обществе 15 июля 1802 г. «Не прежде земля осенится вечным миром, не прежде добродетель и правосудие с вольностью и равенством утвердят на ней постоянное свое жилище, пока не получат все народы до единого равную степень просвещения» — говорил Востоков в этой речи.

Глубокий квиетизм, наложивший неизгладимую печать умеренности на социально-политические взгляды Востокова, способствовал постепенному его «поправению». В эпоху наполеоновских войн, когда резко обнаружились национальные противоречия, он из космополита превратился в патриота и шовиниста, и в «пиндрических» одах прославлял «победы российского оружия», а в эпоху двадцатых годов, в условиях аракчеевского режима, накануне восстания 14 декабря 1825 г., — навсегда распро-

[22]

стился с «мечтами юности», опровергнутыми «хладным опытом» (см. стихотворение «К друзьям»).

Но и в лучшее свое время Востоков оставался по существу умеренным просветителем-либералом, красноречиво разглагольствующим о «пользе просвещения», возлагающим преувеличенные надежды на «просвещенного монарха» и не пытающимся уяснить конкретное содержание расплывчатых понятий: «человеколюбие» и «справедливость».

Не сохранилось данных, которые с достаточной ясностью свидетельствовали бы о том, как решал Востоков проблему рабства вообще, русского крепостничества в частности. Впрочем, глубокую причину социального зла он находил, по-видимому, все же в экономическом неравенстве, но, как всякий умеренный либерал, проектировал устранение этого зла по формуле: сперва просвещение, потом — свобода. В замечаниях о радикальном «Опыте о благоденствии народных обществ» В. В. Попугаева (1805) он писал: «Роскошь и бедность пагубными своими препираниями рождают пороки, развращение и плутовство, деспотизм и рабство. Уврачевание сих зол зависит от уравнения имуществ и от распространенного в людях благонравия, а сии не от чего иного могут проистекать, как от просвещения: следственно, просвещение родит спокойствие и обеспечение».

Но даже умеренная и расплывчатая про-

[23]

грамма буржуазного либерализма не получила в литературной практике Востокова законченного выражения. Задачи создания боевой, публицистической по преимуществу, «гражданской» поэзии, выдвигавшиеся в кругу «радищевцев», не стояли перед Востоковым. Он выдвигал на первый план морально-эстетические задачи искусства, в лучшем случае призывал художника «являть добро и зло в разительных контрастах» и «воспламенять к добру душу зрителей» (см. стихотворение «История и баснь»).

Единственный образ, данный Востоковым целиком в духе идей французского просвещения, — это образ человека как лучшего создания природы и как ее повелителя и преобразователя. В ряде стихотворений Востоков прославляет человека и его творческую деятельность (см., например, пятую строфу оды. «Фантазия» и стихотворение «К строителям храма познаний»).

Из сказанного видно, что по своим философским и социально-политическим воззрениям Востоков далеко отстоял от Радищева и его учеников из Вольного общества, представлявших собою левый фланг русской литературы 1800-х годов. Однако, в ином смысле и его можно назвать «радищевцем», только радищевцем совсем особого толка.

[24]

Не восприняв в полной мере философских и социально-политических идей автора «Путешествия из Петербурга в Москву», Востоков — пожалуй, единственный из всего состава поэтов Вольного общества (еслине считать спорадических опытов Борна и Каменева) — теоретически осмыслил и отчасти даже практически реализовал выдвинутые Радищевым пожелания относительно реформы русского стиха.

Экспериментальные опыты Востокова в области реорганизации русского стиха выражали тенденции разрушения поэтики французского классицизма и системы силлаботонического стихосложения, и шли, в основном, по двум направлениям: во-первых, по линии разработки и усвоения русским стихам античных неравносложных размеров и, во-вторых, по линии возрождения и литературной обработки русской народной поэзии. Эти две, на первый взгляд столь противоположные, тенденции на деле играли одну и ту же роль, поскольку обе сводились к обновлению стиха и лирических жанров, к выработке новых, более свободных, стиховых форм. Подобное же совмещение античной поэтики и русского фольклора встречаем мы в творчестве Дельвига, преемственная связь которого с Востоковым в этом плане — не подлежит сомнению.

Востоков сам указал источники своей работы в этой области. В предисловии

[25]

к «Опытам лирическим» он объявил, что «подвергает суду просвещенных критиков новые размеры, взятые, п о примеру немцев, с латинского и греческого», и что «намерение его было — испытать их на русском языке».

Востоков имел в виду в данном случае Клопштока и близких ему поэтов. «Гёттингенской» и «Галльской» школ (Фосс, Гёльти, братья Штольберги, Бюргер, Рамлер и др.). Клопшток первым из немецких поэтов начал борьбу с ложноклассицизмом и явился в Германии первым проводником идей Руссо и английских сентиментальных поэтов. Он предпринял коренную реформу немецкого стиха, разрушил основы поэтики классицизма и проложил пути немецким поэтам 1770—1780-х гг., подготовившим, в свою очередь, появление Гёте и Шиллера. Востоков был хорошо знаком с творчеством Клопштока и поэтов его окружения, в то время еще мало известных в России.

Хотя сам Клопшток, следуя своей националистической концепции, неоднократно высказывался против слепого подражания древним, противопоставляя античным формам стиха самостоятельно выработанные им «свободные строфы», и стремился античную мифологию вытеснить национальной древнегерманской, — он первым из крупных немецких поэтов широко и принципиально поставил вопрос о реорганизации стиха за счет

[26]

освобождения его от «стеснительных» рифм и «однообразных» ямбов. Изобретая свои собственные размеры, Клопшток в то же время продолжал популяризировать античную метрику и более других способствовал усвоению немецкой поэзией дактило-хореического гекзаметра и различных лирических размеров древних поэтов. Кроме того Клопшток обосновал свои опыты в области метрики в ряде теоретических сочинений. Работу его в этом направлении продолжили многие из немецких поэтов эпохи «бурных стремлений», в частности, Рамлер, Фосс, Ф. Штольберг и Бюргер.

Известно, что Востоков читал теоретические сочинения Клошптока и Рамлера. На клошптоково «Рассуждение о подражании на немецком языке греческим размерам» он ссылается в примечаниях к «Опытам лирическим»; там же встречаются ссылки на Рамлера, у которого, между прочим, Востоков, вероятно, заимствовал манеру снабжать стихи метрическими схемами и примечаниями творчески-лабораторного характера.

В. К. Кюхельбекер в цитированной выше статье 1817 г. отвел Востокову первое место в ряду реформаторов русского стиха. Это, конечно, неверно. У Востокова и нарусской почве были предшественники. Линию преодоления силлабо-тонического стихосложения открывает в России еще Тредьяковский, поэма которого «Тилемахида» представляет собою попытку создания рус-

[27]

ского гекзаметра; он же, первым из русских поэтов, принципиально поставил вопрос о белом стихе. К 1750-м гг. относятся метрические эксперименты Сумарокова, хотя полемически и заостренные против опытов Тредьяковского, но по сути дела игравшие одинаковую с ними роль. В дальнейшем линия эта была продолжена целым рядом русских поэтов второй половины XVIII в.» от Хераскова до Карамзина включительно. Историко-литературный смысл ее заключался в преодолении ломоносовской системы стихосложения.

Более или менее прочное теоретическое обоснование проблеме обновления русского стиха дал Радищев. Он охотно писал белым стихом, разрабатывал русский «народный» стих («Бова», «Песнь историческая»), гекзаметр («Осьмнадцатое столетие»), сафическую строфу, дал образцы полиметрических стихов («Песни древние»); в своем «Памятнике дактило-хореическому витязю» он подверг пересмотру осмеянные опыты Тредьяковского. Особо важное значение имеют мысли Радищева о русском стихосложении, высказанные им в «Путешествии из Петербурга в Москву». Здесь он выступил с развернутой критикой ломоносовской системы, основой которой был ямбический стих.

Востоков в своем «Опыте о русском стихосложении» развил мысли Радищева, не называя, однако, его по имени в силу цензурных условий. Ко времени появления

[28]

«Опыта» русскими поэтами была уже проделана немалая работа по освоению белого стиха и новых, преимущественно дактилических, размеров, и Востоков подводил в этом плане некоторые итоги: «Довольно, однако, на первый случай и того, что из новейших поэтов наших Бобров осмелился в дидактических поэмах, по Английским образцам, свергнуть с себя узы Александрийского стиха и рифмы — и имел в том удачу; а Державин, Дмитриев, Карамзин и другие, в творениях лирических, приучают нас опить к белым стихам, к дактилям и ко всем другим размерам, какие только согласны с нашею тоническою просодиею».

Большую и плодотворную работу проделал Востоков в области насаждения на русской почве лирических античных размеров. Здесь он шел по пути разработки особых композиций (античная строфа — сафическая и горацианская) и создания собственных полиметрических схем.

В своей творческой практике Востоков не слишком строго придерживался законов античной метрики. Он допускал отступления от схемы, и постоянно подчеркивал это обстоятельство в примечаниях к своим стихам. Вообще путь Востокова лежал от подражаний античным образцам — к самостоятельным, более свободным формам, выработанным по аналогии с античными, — к так называемому «вольному» стиху, т. е. стиху

[29]

уже чисто-тоническому, строившемуся по принципу счета ударений, а не слогов.

По существу работа Востокова в области освоения античных размеров сводилась к своего рода «русификации» их, к приноровлению их к «духу» и «свойствам» русского стихосложения. В примечании к написанному «горацианским размером» стихотворению «К Борею в Майе» Востоков заявлял: «Все сии пробы Дактилических и иных разностопных стихов не для того выставлены, чтобы требовать точного им подражания и хотеть на Русском языке, именно, Сафических, Алцейских, Асклепиадейских, Ферекратийских стихов. Нет; пусть бы это только побудило молодных наших поэтов заняться обработанием собственной нашей Просодии, не ограничиваясь в одних Ямбах и Хореях, но испытывая все пути, пользуясь всеми пособиями, которые предлагает нам Славено-русский язык, благомерный и звучный».

Второй линией, по которой в конце XVIII — начале XIX веков шло обновление русского стиха, была литературная имитация фольклорных образцов, в первую очередь народной песни. В плоскости этого течения лежит разработка хорея, как русского «народного» размера, «русского склада». Историю этого течения можно проследить на протяжении целого ряда десятилетий; оно захватило и державинский кружок (Львов, Капнист), и Карамзина с его шко-

[30]

лой, и Востокова, а вслед за ним Мерзлякова, Цыганова, Дельвига, отчасти Пушкина. В эпоху Востокова развитию интереса к «народному» стиху способствовали открытия памятника древнерусского эпос а — «Слова о полку Игореве» и сборника народных песен Кирши Данилова.

В известной мере течение это было связано с возрождением интересов к национальной старине, к фольклору в частности, проявившимся во второй половине XVIII века в Западной Европе — в Англии (песни Оссиана, старинные баллады Перси) и, с особенной силой, и Германии эпохи «бурных стремлений», где обращение к национальной старине, к исконной германской культуре явилось реакцией против засилья французской классицистической культуры и, в конечном счете, было вызвано ходом событий социально-политической истории германского народа.

В конце 1770-х гг. на защиту «народной» словесности в Германии выступил Гердер со своим знаменитым сборником народных песен. Идеи Гердера о «народности» и «первобытной поэзии» были усвоены и творчески реализованы поэтами Гёттингенской школы. Как и освоение античного стиха, обращение к «народной» словесности послужило к освобождению немецкой поэзии от стилистических шаблонов и нормативной поэтики французского классицизма.

[31]

Эти тенденции различимы и на русской почве. Востокову в деле теоретического обоснования русского «народного» стиха принадлежит первая роль. Практическим осуществлением теории, разработанной им в «Опыте о русском стихосложении», является поэма «Певислад и Зора» (1802), не вошедшая в настоящий сборник по условиям места, и ряд мелких стихотворений, а также переводы сербских песен, стихом которых воспользовался Пушкин в своих «Песнях западных славян».

В кругу литературных друзей и соратников Востокова, в Вольном обществе, народная словесность служила целям борьбы с эстетизмом карамзинской школы. Слезливо-сентиментальным «песенкам» и «пасторалям» карамзинистов здесь противопоставлялась «простота и беспечность старинных  народных песен». По вопросу о народной словесности поэты Вольного общества смыкались с архаистами.

В основе поэтической практики Востокова лежит тенденция к резкой индивидуализации стиха. При этом в понимании Востокова проблема индивидуализации сводилась прежде всего к насыщению стиха идейно-смысловым содержанием. Наука, мораль, философия — вот материал его стихотворений.

[32]

Метрические эксперименты Востоковадолжны быть поставлены в связь с усвоенными им принципами выработки особого поэтического стиля, отмеченного печатью отличия, «самобытности». Он шел к усложненности стиха от усложненности стиля.

Каждый формальный момент, будучи семантически окрашенным, подчинен в стихах Востокова движению мысли. Точнее говоря, Востоков стремился достичь полной адекватности ритма, метра и прочих формальных компонентов стиха — его смысловому содержанию. Именно в этом направлении работал Клопшток, в практике которого «изобретение» (по Клопштоку «сила выражения и новизна оборотов») выступало как организующий принцип поэтического мышления. Именно поэтому Клопшток отказался под конец от готовых античных форм, с тем, чтобы самостоятельно выработанная им форма целиком отвечала «самобытному» содержанию его поэзии. Примерно то же самое можно сказать и о Радищеве, формальное новаторство которого также было направлено на усвоение поэзии глубокого идейно-смыслового содержания.

В эстетике Востокова очень крупную роль играла античность. Обращение к античным литературным формам, соотнесеннымс определенным литературным стилем, служило для него средством патетического «возвышения тона» и имело глубокий идейный смысл, поскольку на Западе античная

[33]

концепция теории искусства была одним из основных художественных методов буржуазии. Поэзия Востокова как раз и служила на русской почве если не единственным, то, во всяком случае, одним из наиболее ярких проявлений буржуазного, немецкого по своему происхождению, «позднего» классицизма, связанного в первую очередь с именами Винкельманна и Лессинга, и не имевшего ничего общего с французским ложноклассицизмом эпохи расцвета феодально-дворянской художественной культуры.

Особое значение при этом имела античная мифология и история. «В классически строгих преданиях римской республики, — писал Маркс, — гладиаторы буржуазного общества нашли идеалы и художественные формы, иллюзии, необходимые им для того, чтобы скрыть от самих себя буржуазно-ограниченное содержание своей борьбы, чтобы удержать свое воодушевление на высоте великой истерической трагедии».1

В поэтической практике Востокова, при всей ограниченности его буржуазного мировоззрения, мифологические имена и понятия, а в еще большей степени имена «гражданских» героев и тиранов классической древности, вызывавшие вполне конкретные представления не только эстетического, но и морального и социально-истори-

____

1. К. Маркс. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта. М., 1934, стр. 9.

[34]

ческого порядка, — играли крупную конструктивную .роль. Когда на протяжении шести строк Востоков упоминал (в стихотворении «История и. баснь») о Сократе, «правдивом Аристиде», Регуле, «верном истине Тразее» и «тирановом льстеце Дамокле», — он до предела сгущал в символических образах идейно-смысловое содержание стихотворения, поскольку за каждым из этих имен стоял в сознании людей XVIII — начала XIX веков вполне определенный и готовый круг ассоциаций, находивших свое продолжение в сфере явлений живой социально-политической современности.

При этом Востоков и «повествовательных опытах» предпринял попытку расширите свою мифологическую базу за счет разработки псевдо-славянской мифологии, созданной «по баснословным преданиям» преимущественно уже в XVIII веке, но претендовавшей на значение мифологии национальной и «народной». Обращение Востокова к славянской мифологии, к славяно-русскому фольклору ложилось в плоскость обоснования идеи народности в том варианте, в каком предлагалась она в теории и литературной практике поэтов Вольного общества и близких к ним писателей, выражавших тенденции буржуазно-демократического сознания. В сфере литературной идея народности, в понимании поэтов Вольного общества, служила целям преодоления классицистической поэтики и, одно-

[35]

временно, целям борьбы с эстетизмом и слащавой сентиментальностью карамзинистов,— за утверждение «самобытного», «национального» и «высокого» литературного стиля.

Проблема Востокова-поэта — в основном проблема «поэзии мысли». В начале своей стихотворческой деятельности он разрабатывал преимущественно жанр монументальной монологической философской оды типа классической «Оды на счастье» Жан-Батиста Руссо (переведенной им в 1805 г.) и лирическо-философской медитации «большого плана» — на самые общие темы исторического или морально-дидактического порядка. Для Востокова характерен идущий от французских просветителей рационалистически-отвлеченный метод мышления в оценке исторических явлений и трактовке самых общих натурфилософских и космогонических концепций (характерный пример — ода «Тленность»).

В этой склонности к широким философским и историческим обобщениям, к монументальному лирическому стилю гимна и оды, в склонности к «грандиозари» XVIII века, — сказалось оппозиционное отношение Востокова к творческим принципам карамзинистов.

«Шероховатость слога», которую отмечали в своих отзывах о стихах Востокова его современники, его резко-индивидуализированный стих, усложненность синтаксиса

[36]

(в котором различимы следы родной для Востокова немецкой языковой культуры) и сложный, подчас вычурный, лексический состав—все это резко противостояло карамзинистской «плавности» и «гладкости». Востоков нарушал принципы «точного» словоупотребления и словосочетания, выдвигавшиеся карамзинистами в качестве основных принципов поэтики; равно нарушал он и условные законы лексической иерархии, принятые в поэтике классицизма.

Язык Востокова — сложного состава; он очень пестр, насыщен архаизмами церковно-славянского происхождения, элементами «народного» слога и научной терминологией. Востоков стремился к максимальному расширению своей лексической базы за счет введения в стиховую речь новых слов. При этом характерным для Востокова приемом является не «словотворчество», а лексические и семантические «сдвиги», когда слово, не бытовавшее в поэтическом языке, взятое из другого речевого ряда — вдвигается в узаконенный лексический ряд и ставится в необычную смысловую связь с «высокими словами». Так, например, Востоков не усомнился сказать в переводном стихотворении:

И ананасу и грибу

Идет в дожде небесном поило.

Другой пример в стихотворении на «высокую» тему («Бог в нравственном мире»):

[37]

«помрет он скотски так, как жил». Ту же, примерно, роль играли в стихах Востокова научные термины, например: «электризация любви».

Усложненность словаря и синтаксиса, частые инверсии, вообще затрудненность поэтического дыхания, на ряду с «философичностью» содержания — делали поэзию Востокова малодоступной, а — по словам Греча — «слишком необыкновенной и даже дикой» для широкого читателя 1800-х гг., воспитанного либо на ходовых, заштампованных образцах торжественной одической поэзии, либо на «приятных» для слуха, «гладких» мелочах карамзинистов. Востоков в практике своей работы нарушал все привычные каноны и традиции, шел вразрез с укоренившимися правилами поэтики и стихосложения. Как всякий новатор, он, естественно, не мог рассчитывать на особенно шумный успех.

Востоков перестал писать стихи в середине десятых годов, в условиях формирования «пушкинской» стиховой культуры, конечно не потому только, что обратился кнаучным занятиям. Он выпал из литературы, поскольку работа его над стихом шла в совершенно ином направлении, нежели общий процесс литературной эволюции, протекавший, в основном, в плоскости выработки новых лирических и повествовательных жанров (элегия, послание и романс карамзинистов, баллада Жуковского,

[38]

«романтическая поэма»). В творчестве Востокова проблема жанра в сущности никак не решалась: он работал преимущественно в пределах старой жанровой системы. — правда, смещая, деформируя ее. Работа Востокова не имела исторической перспективы, я это, разумеется, было его великой неудачей.

Но в то же время именно в том, что Востоков работал на периферии литературы, была и его удача, поскольку, оттолкнувшись от Державина и минуя жанры элегии и послания, он не стал эпигоном Карамзина и поэтов его школы, а задержался на своих особых, боковых, позициях. Творческий путь Востокова был бесперспективным и уединенным, но вполне самостоятельным путем.

Вл. Орлов

[39]

Цитируется по изд.: Востоков А.Х. Стихотворения. М., 1936, с. 5-39.

Вернуться на главную страницу Востокова

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС