Гашек Ярослав

1883-1923

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Ярослав Гашек

Гений, рожденный малой нацией

Вацлав Менгер, первый биограф великого чешского сатирика, воскликнул: «Если бы все то, что написано и рассказывается о Гашеке, было правдой хотя бы только наполовину, он должен был бы прожить по меньшей мере сто лет». Два десятилетия спустя Здена Анчик, предпринявший новую попытку написать биографию Гашека, в свою очередь сетовал на изрядную долю вымысла в книгах Менгера. Произведения Гашека все еще остаются единственными источниками сведений о некоторых периодах его жизни. А источник этот крайне ненадежен. Легенду о Гашеке — романтическом бродяге и короле богемы создавали не только многочисленные и подчас мнимые друзья писателя. Создавал ее и он сам.

Уйдя из жизни 3 января 1923 года, Гашек оставил нам немало загадок. Главная из них — загадка личности писателя. По сути дела, это вечная загадка: гения.

Чешский писатель Эдуард Басс, хорошо знавший Гашека, утверждал, что «его жизнь можно считать более выдающимся творением, чем его творчество». Тут есть несомненное преувеличение, но есть и доля правды. Гениальность Гашека как личности проявлялась прежде всего в даре импровизатора и мистификатора, позволявшем ему обнаруживать абсурдное и комическое в самой жизни.

Гашек — гений, рожденный малой нацией.

Карел Чапек, попав в Голландию и стремясь «постичь тайну малой нации хотя бы по ее искусству», остановился — как бы в растерянности — перед тайной Рембрандта. Гений — всегда исключение. И разгадку гениальности Рембрандта Чапек искал именно в ‘его исключительности. В судьбе художника он видел «конфликт трагического романтика с миром благоразумных мингеров», «бегство от протестантской трезвости», «поиски Boстока».

Гениальность Гашека поначалу: тоже выражалась в его исключительности. Сын скромного учителя, в тринадцать лет лишившийся отца (Гашек ‘родился 30 апреля 1883 года), бросивший гимназию; служивший «мальчиком» в москательной. лавке и на медные гроши матери-белошвейки

[05]

закончивший ‚коммерческое училище, пренебрегает карьерой банковского чиновника и отправляется путешествовать на восток — в Словакию, Венгрию, Румынию, на Балканы, в Польшу и Россию. Плутая по улочкам Праги и бродяжничая по Австро-Венгрии, Германии и Швейцарии, он знакомится с жизнью и бытом простых людей, похожих на героев горьковских рассказов о босяках. Эти естественные здоровые натуры, при всей своей простоватости берущие верх над лощеными господами, становятся персонажами его ранних очерков и юморесок. Так проявлялось стремление Гашека преодолеть черты мещанской ограниченности и провинциализма, «привитые» малой нации веками иноземного гнета. Но подлинно гениальным писателем Гашек стал лишь с того момента, когда поставил перед собой задачу не только преодолеть, но и выразить национальный характер.

Предвоенный образ жизни Гашека был сплошной мистификацией. 3a маской неунывающего завсегдатая кабачков и добровольного шута, не брезгующего любыми заработками — от редактирования журнала «Мир. животных» до торговли собаками,— скрывался человек, обладающий беспощадно-трезвым видением мира, добросердечный гений, для которого жизнь и творчество были неразделимы.

Писательской профессии Гашек, казалось бы, не придавал. Серьезного значения. Писал он легко и быстро, где угодно и когда угодно. Но лучшее из написанного им (а далеко не все, что вышло тогда из-под его пера, равноценно) подолгу вынашивалось, выверялось на слушателе, обрабатывалось в шутовских проделках и мистификациях.

Самой значительной и удачной мистификацией Гашека была созданная им пародийная «Партия умеренного прогресса в рамках законности». Возникнув из дружеской застольной компании, она обрела к 1911 году все формальные признаки политической организации:  выпустила манифест, выдвинула кандидата в имперский парламент, проводила предвыборную кампанию, даже имела собственный гимн. По мнению одного из ее членов, писателя Франтишека Лангера, «кандидатские речи были самым крупным и цельным юмористическим произведением Гашека, созданным им до написания романа о .Швейке». В 1944—1912 годах Гашек написал «Политическую и социальную историю Партии умеренного прогресса в рамках законности», которая оказалась столь острым политическим памфлетом, что издатель побоялся ее опубликовать.

Каждая общественная акция, направленная против устоев буржуазно-феодальной империи Габсбургов, против чешской реакции, находила в Гашеке ревностного и деятельного союзника. Постоянной мишенью гашековских сатирических залпов были австрийская бюрократия и католическая церковь. Писатель выводил на чистую воду реакционных лидеров буржуазных партий, разоблачал жульнические предвыборные махинации. С воинствующей непримиримостью высмеивал он эгоизм, лицемерие, самодовольную ограниченность правящих классов; наглядно показывал, что институты буржуазного общества представляют собой не что иное, как издевательство над подлинной демократией и правосудием; критиковал казенную

[06]

школу и фальшивую благотворительность. Целый паноптикум аристократических выродков, мещан, безмозглых чиновников, солдафонов, продажных политиканов, мошенников в рясах, разбойников пера выставлен для всеобщего обозрения в той. тысяче рассказов и. фельетонов, которые Гашек опубликовал с 1900 по 1915 год.

В предвоенные годы в Чехии, особенно среди молодежи, широко развернулось антимилитаристское движение. Жертвами процессов над антимилитаристами, которые велись в 1909 и 1911 годах, стали друзья Гашека Алоис Гатина и Властимил Борек. Позднее в донесении пражского полицейского управления о Гашеке сообщалось: «В 1910 году был доставлен в полицейское управление, поскольку расспрашивал в альбрехтовских казармах об известном анархисте; вольноопределяющемся Бореке...» У писателя произвели обыск, возили его по казармам и устраивали очные ставки с солдатами. Сам Гашек до этого в армии не служил, но военщину высмеивал неоднократно. В цикле рассказов о похождениях бравого солдата Швейка в канун мировой: войны” доведенная до абсурда солдатская. исполнительность впервые обращается против тех, кто требует слепого послушания. Уже при своем: появлении на свет гашековский Йозеф Швейк не тот покорный дурак, которого заставь богу молиться, так он и лоб расшибет. Напротив, этот «официально признанный идиот» своим лбом расшибает военно-бюрократическую машину. Йозеф Швейк фигурирует и в ряде предвоенных пьес, поставленных в полу-самодеятельном кабаре «У братьев Маккавеев», где проходили заседания «Партии умеренного прогресса в рамках законности». Создавались они при участии Гашека, и в одной из них он выступал B роли старухи Блажковой, квартирохозяйки Швейка.

В дальнейшем писатель уже. не расставался со своим героем. Подпись «Швейк» мы встречаем в его фронтовой корреспонденции. Биография персонажа тесно переплетается с биографией автора.

В составе 91-го пехотного полка вольноопределяющийся Гашек проделал примерно тот же путь, что и герои его будущего романа. Кстати, большинству реальных прототипов он оставил их подлинные фамилии ‘и звания. Тесная дружба завязалась у Гашека с денщиком его ротного командира, поручика Лукаша. Дюжий каменщик — его звали Франтишек Страшлипка — по всякому поводу любил рассказывать истории из жизни и анекдоты. Этой чертой писатель впоследствии одарит Швейка. 23 сентября 1915 года, у Хорупан, Гашек: вместе со Страшлипкой добровольно сдается в плен.

Поручик Лукаш

Гашек, военнопленный № 294217; содержится в лагерях Дарница под Киевом и Тоцкое под Самарой. Весной 1916 года он вступает в Чехословацкий легион, сформированный на территории России из военнопленных и эмигрантов, и, числясь писарем Первого добровольческого полка, агитирует соотечественников выступить C оружием. в руках против ненавистной Габсбургской монархии. Открытую борьбу с ней, теперь уже не боясь цензурных рогаток, он ведет и на страницах газеты «Чехослован», издававшейся в Киеве.

[07]

Годы; проведенные в России, вызвали решительный перелом в жизни и творчестве писателя. Постепенно он сознает, что подлинное освобождение трудящимся и подлинную независимость его родине могут принести только социалистическая революция и диктатура пролетариата. Порвав с реакционным руководством Чехословацкого легиона, Гашек приезжает в Москву. Здесь он встречается со Свердловым. А 12 марта 1918 года слушает выступление Ленина. Вскоре он становится членом чехословацкой секции РКП(б). Сотрудничает в газете чешских левых социал-демократов, проводит агитационную работу среди земляков, призывая их «верить русской революции».

В мае 1918 года вспыхнул чехословацкий мятеж, спровоцированный по указке Антанты контрреволюционным офицерством. Мятежники подошли к Самаре. Гашек, политический комиссар сформированной при его активном участии чехословацкой красноармейской роты, защищает город.

С октября 1918 года Гашек находится на ответственной партийной, политической и административной работе в политотделе 5-й армии Восточного фронта. Вместе с армией он совершает путь от Бугульмы до Иркутска. В Прагу писатель вернулся в декабре 1920 года.

Достаточно сравнить книгу Гашека «Бравый солдат Швейк в плену», изданную в 1917 году :в Киеве, с «Похождениями бравого солдата Швейка во время мировой войны», выходившими отдельными выпусками с марта 1921 года и оборванными смертью автора, чтобы понять: Гашек — гениальный писатель родился, собственно, только в России, пройдя через горнило войны и горнило революции. Вернувшись на родину и приступая к своему эпохальному роману, он ясно ощущал, что теперь «это будет настоящая литература», и четко высказал свое намерение: «Посмеюсь над всеми дураками, а заодно покажу, каков наш настоящий характер и на что он способен». Взгляд безмятежно-добродушных глаз Йозефа Швейка, «тихого, скромного человека в поношенной одежде», который твердо убежден, что «все, мол, в порядке и ничего не случилось, а если что и случилось, то это в порядке вещей, потому что всегда что-нибудь случается», — не что иное, как взгляд народа, не раз восстававшего из мертвых. И в несокрушимом оптимизме Швейка — национальный вклад чехов в сокровищницу социального и духовного опыта всего человечества.

Гашеку-писателю, как и Гашеку-человеку, была свойственна своеобразная исключительность. Буржуазная критика пыталась изъять его роман из национальной традиции, объявить «незаконнорожденным ребенком» чешской литературы. Подчеркнутая «нелитературность» раннего творчества Гашека, действительно, была сознательным разрывом со всякого рода эстетством. Соприкоснувшись еще в самом начале творческого пути с молодыми декадентами из литературного кружка «Сиринга», он очень скоро понял, что попал в чуждую ему среду, и впоследствии, может быть, даже нарочито вызывал негодование утонченных ценителей искусства грубовато-плебейским реализмом. Всем своим творчеством он срывал с жизни романтиче-

[08]

ские облачения. «Парадный реквизит» «утренних зорь» и «унылых толп» был ненавистен ему и в литературе с социальной тенденцией Видный чешский писатель Иржи Маген вспоминает: «Мы порою страшно любили Гашека, потому что оп и вправду был само остроумие. Он, возможно, нас не любил, поскольку мы строили из себя литераторов. Я в этом убежден. Но вся штука в том, что он создавал литературу более интенсивно, чем всем мы, он, собственно, и был литератором, а мы всячески противились тому, чтобы стать настоящими литераторами».

При всей непохожести на собратьев по перу, Гашек был типичным чешским литератором своего времени. Для чешской прозы начала ХХ века чрезвычайно характерен автобиографизм. Уникальным образом соединив биографию и творчество, Гашек исходил из принципа, присущего всему так называемому анархическому поколению. «Похождения бравого солдата Швейка», вобравшие в себя весь жизненный и творческий опыт автора, тоже в значительной степени — автобиографический роман. Писатель возвращается к эпизодам, героем которых был сам. Многие из них уже ранее послужили материалом для его юморесок. Но теперь личный опыт осмысливается им как опыт народа, опыт истории. И авторское «я» растворяется в десятках персонажей. Причем наиболее щедро чертами своего характера и отдельными эпизодами своей биографии писатель наделил Швейка и вольноопределяющегося Марека. Гашек не стремится стать в позу бесстрастного повествователя и не скрывает своих симпатий. В сатирико-публицистических вступлениях к отдельным главам и в комментариях по ходу действия мы постоянно слышим авторский голос. Но перед нами не плод субъективистской иронии; а одно из самых объективных исторических свидетельств в мировой сатирической литературе. Эта книга представляет собой «историческую картину определенной эпохи»,— подчеркивал сам Гашек в послесловии к первой части романа.

В «Похождениях бравого солдата Швейка» под обстрел взяты те же сатирические «объекты», что и в большинстве предвоенных юморесок Гашека: бюрократия, военщина, духовенство и всякие верноподданные впавшего в старческий маразм Франца-Иосифа I. Только здесь перед нами уже не критика отдельных социальных уродств и их носителей, а показ разложения и крушения гигантской машины насилия и гнета. Война, в бессмысленности которой особенно наглядно раскрывается общегосударственный идиотизм Австро-Венгерской империи, этого нового Вавилона, выводит повествование за национальные и локальные рамки и придает ему широчайшее обобщающее значение. Взрывами безудержного смеха провожая в могилу «лоскутную» вотчину Габсбургов, Гашек одновременно хоронит и ее союзников, и ее будущих победителей, хоронит целую эпоху мировой истории. И до тех пор, пока человечество не покончит с любыми формами антинародной власти и милитаризма, раскаты этого смеха будут звучать отходной цепляющемуся за жизнь вчерашнему дню земного шара.

«Швейк» — один из первых антивоенных романов ХХ века. Как отметил чешский писатель-коммунист Иван Ольбрахт, раньше всех понявший

[09]

гениальность этой книги, Гашеку, в отличие от других антивоенных авторов, «не приходилось превозмогать в себе войну и внутренне одерживать победу над ней. Он стоял над ней уже с самого начала. Он смеялся над ней». Это чувство превосходства над войной выросло у Гашека из сознания, что полу-призрачный гротескный мир живых мертвецов, карикатурный кошмар прошлого неминуемо будет развеян освежающей бурей народной революции. На контрасте мнимой и подлинной исторической реальности и построена книга, целиком пронизанная предчувствием крушения старого мира.

На Швейке, как и на его создателе, лежит печать гениальной исключительности. Чешский юморист Карел Полачек, создавший сатирическую пенталогию о маленьком человеке на фронтах первой мировой войны и в тылу, утверждал, что за четыре года пребывания в австро-венгерской армии ни разу не встречал человека, сколько-нибудь похожего на Швейка по своему поведению: «Солдаты не любили ни Австрии, ни войны, но из кожи лезли вон перед начальством. Сам Швейк — плод бурной и пьяной фантазии своего автора. Но вот, например, Балоун, поручик Лукаш (который говорит: «Мы все чехи, но об этом никто не должен знать»), трактирщик Паливец, агент-провокатор Бретшнейдер — по-настоящему типичны». И все же Швейк — типический характер, продукт места и времени. Исключительность и вместе с тем типичность Швейка подтверждается сравнением романа Гашека с другими произведениями чешской прозы, появившимися сразу же после окончания первой мировой войны, такими, как «Вечера на соломенном тюфяке» Яромира Йона, «Изумляющийся солдат» Франи Шрамека, «Гражданский человек на войне» Станислава Костки Неймана, «Поля пахоты и войны» Владислава Ванчуры. У всех этих писателей мы находим подтверждения жизненной достоверности образа Швейка, встречаем какие-то черточки, зародыши этого типа, а подчас обнаруживаем как бы целые «гашековские» страницы и эпизоды.

Социальную сущность образа Швейка наиболее глубоко раскрыл Юлиус Фучик.

«Швейк,— писал он,— это типическое изображение простого чешского человека, который не имеет большого политического опыта и не прошел через просвещающую школу фабрики, но у которого «в крови» сознание, что «все гнило в Датском королевстве» и что «долго так продолжаться не может». Швейковщина — это прежде всего личная самооборона против безумия империализма, но вскоре эта оборона превращается в наступление. Своей пародией на исполнительность и своим народным остроумием Швейк действует разлагающе на с трудом поддерживаемый мистический авторитет реакционной власти: он, как червь, подтачивает реакционный строй и весьма активно — хотя и не всегда абсолютно сознательно — помогает разрушать то, что было воздвигнуто на фундаменте угнетения и бесправия. Эволюция Швейка, напоминающая эволюцию Гашека, подводит его вплотную к полной политической сознательности, и прямо чувствуешь, как в нужный момент он поймет всю серьезность положения, хотя и не переста-

[10]

нет балагурить, а когда дойдет до настоящего дела, будет решительно и самоотверженно сражаться».

С этим прогнозом дальнейшей судьбы гашековского героя согласуется и свидетельство Ивана Ольбрахта, что в незавершенных частях романа Швейк, попав в русский плен, после октября 1917 года должен был встать на сторону революции. Ведь и в рекламных плакатах, которые сам Гашек расклеивал по Праге, оповещая соотечественников о выходе «лучшей юмористически-сатирической книги мировой литературы», предрекая ей триумф за границей и перевод на важнейшие языки мира, эта книга называлась: «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой и гражданской войн y нас и в России». В Швейке великолепно воплощено нежелание народных масс мириться с «безумием империализма». Вот почему он, до мозга костей чех, в эпоху войн и революций стал интернациональным типом.

Но в поведении и рассказах Швейка есть черты, которые не укладываются в рамки разумного и логически объяснимого. Между тем именно в столкновении с этим подчас наигранным идиотизмом Швейка особенно наглядно выступает действительный идиотизм антинародной власти.

Собственно существуют два различных Швейка: один — «идиот на действительной» (герой предвоенных рассказов и повести «Бравый солдат Швейк в плену»), другой — внешне простодушно-наивный, но глубоко человечный и проницательный народный увалень, щедро наделенный юмором и хитрецой (не случайно в архивах военно-полевого суда на его деле стоит пометка: «Намеревался сбросить маску лицемерия и открыто выступить против особы нашего государя и нашего государства»). На глазах у читателей. «предвоенный» Швейк превращается во второго Швейка, с которым мы впервые знакомимся на страницах романа и которого Гашек одарил собственным искусством мистификации, этим средством борьбы и разоблачения иллюзий. Такой Швейк — идиот только в глазах начальства. «Не знаю, удастся ли мне достичь этой книгой того, к чему я стремился, — с грустью признавался Гашек.— Однажды я услышал, как один ругал другого: «Ты глуп, как Швейк». Это свидетельствует о противоположном». Подлинный Швейк, по словам самого автора, — «непризнанный скромный герой», который «сам не подозревает, каково его значение в истории новой великой эпохи». Это вечно живой антипод «неизвестного солдата» всех несправедливых войн.

В предвоенных рассказах и первом наброске романа Швейк — пародийный тип усердствующего не по разуму «бравого солдата». Главная художественная функция этого персонажа — эпическая ирония. Ироническая насмешка обычно проявляется в том, что мы с серьезным видом провозглашаем некую истину, которую сами считаем нелепостью. Швейк иронизирует всем своим поведением. Его ирония — это действия и поступки, вскрывающие не только нелепость распоряжений, которые он неукоснительно исполняет, но и самих основ миропорядка, диктующего эти распоряжения. Но Швейк не только действует. Он размышляет. Лишь став выразителем определенного мировоззрения, а именно — народного взгляда на жизнь, он превращается в одного из «великих людей великой эпохи».

[11]

Смех лучше звучит «на миру». И Гашек окружил своего героя народными персонажами, способными оценить его остроты, да еще, как. говорится, подлить масла в огонь. Писатель отнюдь He идеализирует представителей народа. Но образ мыслей Швейка тождествен образу мышления его народного окружения. Зато он прямо противоположен взглядам и психологии Циллергутов, Дубов и Биглеров. Длинная цепь приключений Швейка и его боевых соратников — это сплошное опровержение ожидаемого, доказывающее, что жизнь богаче любых бюрократических установлений и любых предвзятых представлений о ней, а человек неисчерпаем в своей сложности и в своих возможностях. Швейк потому и может оставаться внешне неизменным, как персонаж цикла карикатур или комикса, переходящий из выпуска в выпуск, что по сути своей он — олицетворение торжества неожиданности над шаблоном и торжества щедрости человеческой натуры над стереотипом. Такова внутренняя логика алогизма его поступков и суждений. Такова основа того философского единства, которое скрепляет: и цементирует внешне «хаотическое» художественное многообразие романа; включающего в себя историческую хронику, пародийные и подлинные документы, комическую фантастику, анекдоты и курьезные ситуации, различнейшие формы словесного юмора.

Нужна была мировая война, нужен был крах целой империи, чтобы привычный миропорядок предстал перед народным сознанием как гротескный грангиньоль. Но в качестве литературного героя Швейк принадлежит не только современности. Он получил права гражданства среди вечных типов мировой литературы, дополнив галерею таких подлинно народных персонажей, как Иванушка-дурачок и его чешский собрат глупый Гонза, Ходжа Насреддин и Гансвурст, Тиль Уленшпигель и Санчо Панса.

Денщик деградировавшего «рыцаря» — поручика Лукаша и правая рука нового революционного Дон Кихота из недоучившихся студентов — вольноопределяющегося Марека по облику своему и в самом деле близок добродушно-практичному герою Сервантеса. Ноги у него есть свой щит. Чистосердечная и вместе с тем лукавая улыбка Швейка, как медный таз Дон Кихота, зеркально отражает безумие военно-бюрократической системы, утратившей контроль над самой собой. И, прикрываясь щитом этой улыбки, вероятно не менее загадочной, чем улыбка Сфинска или Моны Лизы, Швейк защищает человечность в бесчеловечном мире и разум в неразумной действительности.

Кто разгадает тайну этой улыбки, тот разгадает и загадку личности Ярослава Гашека.

Олег Малевич

[12]

Цитируется по изд.: Гашек Я. Похождения бравого солдата Швейка. Роман. [Библиотека классики. Зарубежная литература], М., 1987, с. 5-12.

Вернуться на главную страницу Гашека

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС