Гашек Ярослав

1883-1923

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Ярослав Гашек

Совершенно оригинальное лицо

Ярослав Гашек (1883—1923)

Пушкин заставляет одного из своих героев сказать:

«Как мысли черные к тебе придут,

Откупори шампанского бутылку

Иль перечти «Женитьбу Фигаро».

Конечно, в этих словах выражено отношение самого Пушкина к комедии Бомарше и ее герою, веселому, остроумному Фигаро. Пушкин любил и высоко ценил юмор. Он сам был мастером гениального юмора.

Смех Фигаро заразительно звучит вот уж почти два столетия. Но ведь не только потому, что он так остроумен. Фигаро живет и потому, что это литературно-художественный образ огромной силы, с национально-исторической окраской и глубоким социально-политическим содержанием. Под оболочкой веселого юмора — серьезнейшая сатира.

Для своего времени это была революционная сатира. Она била по основам феодального общества и во Франции XVIII века была литературной зарницей, предвещавшей грозу 1789 года.

Человек из народа, Фигаро побеждает графа Альмавиву накануне того, как французский народ побеждает и сбрасывает аристократическую знать.

Чем побеждает Фигаро своего господина? Тем, что умнее его. Он высмеивает графа, ставит его в глупое положение. Подчас Фигаро прикидывается простаком. Это средство для того, чтобы оставить барина в дураках.

Фигаро не политический деятель. В комедии крестьяне и крестьянки еще покорны своим знатным господам. Но литературное произведение, которое так остро показывало умственное и нравственное превосходство низших классов над высшими, так зло высмеивало весь строй, учреждения и самые нравы феодализма, было по сути революционным. Так оно и было воспринято, и Фигаро стал любимым литературным героем народа, и уже не только французского.

[05]

В мировой литературе есть еще несколько таких произведений. Их со смехом перечитывают поколения. Это очень веселые произведения, но и очень серьезные. Юмор придает их сатире особую, взрывчатую силу. В то же время основные герои — неистощимые остроумцы — обладают огромным обаянием.

Таковы, к примеру, «Посмертные Записки Пикквикского клуба» Диккенса — глубокая сатира на английское буржуазное общество. Слуга Пикквика, Сэм Уэллер, человек из народа, превосходит своего хозяина умом и остроумием.

Таков Тиль Уленшпигель Шарля де Костера, подрывающий своим веселым смехом, своим неугасимым оптимизмом мракобесие правящих классов средневековья. Передовые читатели XIX века полюбили жизнерадостного Тиля как своего современника. Литературно-художественный образ живет как реальный человек. Лучший сатирический журнал Германской Демократической Республики называет себя «Уленшпигелем».

В двадцатых годах нашего столетия в эту семью сатирических героев вошел на равных правах новый персонаж. Его имя — Швейк. Сойдя со страниц сатирического романа «Похождения бравого солдата Швейка», он словно приобрел самостоятельную жизнь, стал собирательным лицом, нарицательным именем. Он сразу завоевал широчайшую популярность. Его полюбили миллионы. Хотя Швейк чех и по рождению своему и по всем своим национальным чертам, хотя он законный сын Праги, но как тип, как литературно-политический образ он вышел за пределы своей родины, своей национальной литературы, стал подлинно мировым образом. Его юмор неистощим и заразителен. Его сатирическое звучание глубоко и социально значительно. Швейк совершенно оригинальное лицо в мировой сатирической литературе, хотя у него есть родственные общие черты и с Тилем Уленшпигелем, и с Сэмом Уэллером, и с Фигаро, и с пошехонцами из художественной галереи Щедрина.

Как Тиль Уленшпигель, как Сэм Уэллер. Швейк знает множество комических народных рассказов, басен, притч, которые он иногда как будто бы некстати, но всегда именно кстати применяет для высмеивания противников.

Этот сатирический прием глубоко народен. Он открывает важнейшую черту в художественном образе Швейка — его народность. Поэтому парод признал в Швейке своего сына и полюбил его.

Слава Швейка озарила чешскую литературу. Швейк — это ее вклад в золотой фонд мировой сатиры. Само собой разумеется, это не случайный вклад. Швейк подготовлен всем богатым развитием национальной литературы. Он имеет в ней своих предшественников, истоки и прототипы.

Швейк познакомил читающий мир со своим автором, до того скромным чешским писателем и журналистом, известность которого не выходила за пределы чешской литературы.

Читатели разных стран — всего больше, пожалуй, русские, советские читатели — узнали Ярослава Гашека, интереснейшего и талантливейшего писателя и человека. Его облик чрезвычайно привлекателен. Его жизнь — материал для романа. И надо хотя бы в общих чертах знать эту жизнь, чтобы узнать некоторые истоки и особенности его произведения.

Злая ирония судьбы сказалась в том, что смерть Гашека последовала почти непосредственно за рождением Швейка.

Замечательный роман принес его автору посмертную славу. Но имя Ярослава Гашека будет жить в мировой литературе, пока живет образ Швейка. А ему суждена долгая жизнь. Он принадлежит мировой классической сатире.

[06]

Ярослав Гашек родился в 1883 году, умер обидно рано — в 1923 году. Словно злой рок преследует выдающихся мастеров чешской сатиры. Предшественник и учитель Гашека, замечательный писатель Карел Гавличек-Боровский прожил всего 35 лет (1821 — 1858). Две черты у него общие с Гашеком: глубокое знание и превосходное использование чешского сатирического фольклора и любовь к передовой русской литературе.

Гашек родился в Праге и почти всю свою жизнь — до первой мировой войны — провел в Праге. Он очень любил свой родной город. Жизнь Праги конца XIX — начала XX века вошла в жизнь Гашека. Он бродил по площадям и улицам, заходил в кофейни, где собирались и убивали вечера в болтовне мелкие чиновники и торговцы, посещал народные ресторанчики — и всюду встречал своего героя, будущего Швейка. Он собирал в разных людях отдельные его черты, слушал анекдоты, в которых высмеивалась немецкая и чешская бюрократия.

Надо хотя бы в воображении своем пройти с Гашеком по Праге, чтобы представить себе, как создавался образ Швейка. Очерк жизни Гашека надо начать с краткого исторического очерка Праги в канун величайших мировых событий — империалистической войны 1914— 1918 годов и Великой Октябрьской социалистической революции.

Первая мировая война застигла Гашека в Праге. Социалистическая революция — в России. Этот путь из старой капиталистической страны в молодую социалистическую республику был и путем Гашека от неопределенного интеллигентского радикализма с примесью анархистского бунтарства к коммунизму.

...Прага. «Золотая Прага». Нет чеха, который не был бы влюблен в свою столицу. И мало таких иностранцев, которые, побывав в Праге, не хотели бы снова и снова посетить ее. Это один из прекраснейших и поэтических городов Западной Европы. По его улицам ходишь, как по залам картинной галереи. Перед домами иной раз останавливаешься, как в историческом музее. Прежде каждый камень на улицах Праги рассказывал о славной и драматической истории чешского народа, теперь асфальт закрыл булыжники, но говорят стены, говорят узорчатые окна, островерхие крыши. Рассказывают свою интереснейшую жизнь дворцы пражского кремля на крутом холме, статуи на мосту Карла.

А среди этой старины неподалеку от трогательной улицы Алхимиков кипит на площадях, на улицах, сверкает витринами магазинов, звучит напевным языком, мягким, как все славянские языки, современность. постоянно изменчивая, — прислушаться, идут толки и споры, литературные и политические. Толпа общительна, приветлива. Нет в Праге былой казарменности Берлина, деловой сухости Лондона, как нет и космополитизма Вены.

Полвека назад Прага была полна контрастов. По вечерам ярким светом был залит центр города, сверкали роскошные витрины, знать и богатство спесиво выставляли напоказ свою вызывающую красоту. 'А тут же, в боковых улицах и на окраинах, тускло светились окна трудовой нужды, пряталась нищета безработных, на темные улицы вырывались столбы света из трактирчиков рабочего люда и мелкого мещанства.

Социальные контрасты проходили через всю толщу общественной жизни. Почерневшие от времени стены храмов, старинные памятники говорили о минувшей славе чешского народа, о далеких временах, когда Чехия была независимым и великим государством, когда голос чешских государей звучал властно в собрании европей-

[07]

ских суверенов. Памятники будили в воображении те времена, когда чешский народ героически боролся с немецкими завоевателями за свою свободу, за самое свое национальное существование. Чехи были тогда непримиримы. Крестьянские войны потрясали все здание европейского феодализма. Смелая проповедь Гуса угрожала вселенской католической власти в Риме. Прага была оплотом знания, науки, свободомыслия своего времени.

Это было и прошло. Но это жило в памяти поколений, и века австрийского, немецкого господства и угнетения не могли вытравить из народной памяти эти исторические события. Тщетны были все усилия принудительной германизации. У чешского народа была отнята его государственная независимость, но никто ни террором, ни подкупом не мог отнять родного языка, родной культуры. Если под натиском чужой культуры, в корыстных интересах сдавали народное достояние чешская знать и богатейшие капиталисты, то крестьяне, рабочие, ремесленники, мелкий торговый люд, интеллигенция твердо стояли на страже национальной культуры и оставались верны своему славянскому происхождению.

В конце XIX — в начале XX века противоречия обозначились с особой остротой. На центральных улицах рядом со старинными дворцами стали подыматься новые. В них обосновались новые хозяева Праги и всей Чехии — банки, правления концернов, промышленных монополий. Под анонимными вывесками объединялись немецкие и чешские капиталисты. Международный империализм втягивал прежде тихую Прагу в свои объятия. Иностранные капиталисты дали возможность раздуть заводы Шкода в крупнейший военный арсенал Европы. Вместе со всей Австро-Венгрией Чехия попадала в водоворот азартной империалистической игры.

Менялись и политические отношения внутри Австро-Венгрии. Прага, некогда гордая столица сильного государства, была давно низведена на положение провинциального города. От этого особенно страдало уязвленное национальное самолюбие чешской буржуазной интеллигенции. Прага претендовала на положение крупнейшего культурного центра Европы. Но судьбы Праги решались в Вене и Будапеште. Австро-Венгерская монархия, «лоскутная империя», как ее называли, делила свои нации на разные категории. Немцы присваивали себе права и положение господствующей нации. Они отдавали часть своей имперской власти нации второго класса — венграм, венгерской аристократии. Славяне, в частности чехи, считались нацией третьего класса.

С этим делением не хотели примириться чешские буржуазные партии. Но все они, а также социал-демократическая партия и не помышляли о том, чтобы предъявить требование полной национальной независимости, государственной суверенности. Все они стояли на почве австро-венгерского монархического единства. Верхи чешской буржуазии мечтали о замене дуализма (Австрия и Венгрия) триализмом (Австрия, Венгрия, Чехия). Они были не только лояльны к императору Францу-Иосифу, но и верноподданны не за страх, а за совесть, потому что сильная монархия была им необходима для борьбы с крепнущими силами рабочего класса.

Национал-либеральные чешские партии требовали автономии Чехии, вели борьбу с немецким засильем и с германизацией и проводили ту осторожную политику, которую Щедрин в применении к русским либералам называл политикой «умеренности и аккуратности», политикой «применительно к подлости» и т. п. Кумиром либеральной чешской буржуазии был Масарик, впоследствии президент чешской буржуазной республики. Масарик и в своих «теоретических» трудах и в практической работе давал образцы утонченнейшего на-

[08]

ционализма и оппортунизма. Он был ярым врагом революции и социализма под маской елейного «гуманизма». Под этой же маской он, лояльный австрийский патриот, скрывал свои симпатии к англо-французским империалистам.

Чешская социал-демократическая партия в своем большинстве, следуя правому крылу, оппозиционно критиковала австрийское правительство, требовала национального равноправия и автономии для чешского народа, но и для нее Австро-Венгерская «лоскутная империя» была непререкаемым догматом. Чешская социал-демократическая партия следовала в фарватере австро-немецкого «марксизма», то есть того ревизионистского и правооппортунистического течения, которое и привело к прямому предательству рабочего класса, когда вспыхнула первая империалистическая война. Правые социал-демократы включили в свою программу реакционное требование культурно-национальной автономии, узаконившей уродливый государственный строй австрийской монархии.

Нетрудно представить себе идейно-политическую атмосферу в Праге накануне первой мировой войны. Эта атмосфера была вся пропитана национализмом, от самых грубых форм до самых утонченных. Немецким властям, проводившим политику полицейского террора, добровольно помогали чешские реакционеры. Австрийские жандармы и чешские миллионеры действовали заодно. Вколачивался в население культ Габсбургов. Всюду висели портреты Франца-Иосифа.

Немецкая буржуазия, державшая в своих руках все ключевые позиции в экономике, в административном управлении, открыто выражала свое презрение к чешскому народу, как к народу славянскому, то есть, с точки зрения германского шовинизма, народу, неспособному к самостоятельному существованию.

Национальная борьба, вернее, национальная грызня, проходила всюду, особенно в торговле между немецкими и чешскими лавочниками, между немецкими и чешскими чиновниками, между учеными, между представителями технической интеллигенции.

Национальная грызня окрашивала литературу и искусство. Передовая, демократическая литература отстаивала право чешского народа на свою национальную культуру, будила память о минувших временах славной борьбы чешского народа, о героических традициях. Она воспитывала сознание общности борьбы славянских народов против немецкого национализма. В согласии с лучшими историческими традициями она знакомила с классическими произведениями передовой русской литературы.

Другая часть буржуазной чешской литературы уводила в сторону от политики. Служа интересам крупной чешской буржуазии, она враждебно относилась к социализму и демократии и под прикрытием мнимого аполитизма, декадентства, копирования утонченных модер нистских образцов капиталистического Запада насаждала в некоторых кругах чешской интеллигенции нигилизм, вражду к реалистической литературе.

Но эта литература вопреки всем неблагоприятным условиям все же развивалась, делала свое дело, отражала подлинную жизнь народа. А жизнь шла своим руслом. Крестьяне враждебно или с полным равнодушием относились к буржуазным партиям. Они ненавидели немецких жандармов, но не меньше и чешских помещиков. Рабочий класс, ряды; которого непрерывно пополнялись растущей индустрией и обезземелением крестьянской бедноты, не испытывал никаких патриотических чувств к австро-венгерскому «отечеству» и с одинаковой настойчивостью проводил забастовки и против немецких и против чешских заводчиков. С рабочих окраин Праги и других городов, с окружающих полей врывались в отравленную атмосферу Праги

[09]

свежие порывы политического ветра. Росло число тех, кого не удовлетворяли ни программа, ни политика существующих партий с их признанием австро-венгерской государственности как непременной предпосылки реформ. Были люди, которые уже совершенно ясно различали подземные толчки, угрожавшие самому существованию Австро-Венгрии, этого гигантского осколка феодализма посреди буржуазной Европы. Об этом уже шли разговоры в пражских кофейнях, в редакциях пражских газет. Августейший монарх со своими пушистыми бакенбардами образца середины XIX века смотрел со стен трактиров на завсегдатаев, которые втихомолку, но все же явственно отпускали не всегда приличные шуточки на его счет.

В эту накаленную атмосферу предвоенных лет попал юный Ярослав Гашек, когда окончил коммерческое училище. В его собственной семье и в ближайшей, родственной среде шла борьба, обострялись противоречия. Он родился в мелкобуржуазной, интеллигентской семье. Отец, педагог, вынужден был переменить свою малооплачиваемую и неблагодарную службу на более модное и выгодное положение банковского чиновника. Его сына выгнали из гимназии, как политически неблагонадежного, и семья стала толкать его на тот же банковский путь через коммерческое училище.

Гимназия оставила заметный след в жизни Гашека. Конечно, Франц-Иосиф и тут украшал стены. Конечно, и тут внушалась принудительная любовь к австрийскому «отечеству» и насаждалась политическая добродетель смирения, покорности и молчаливого признания превосходства немецкой нации. Но эти реакционные уроки не шли впрок. Молодежь со школьной скамьи воспринимала и другие уроки.

Одним из преподавателей в гимназии, в которой учился Гашек, был выдающийся чешский писатель и драматург Алоиз Ирасек, активный борец за реализм в литературе, за демократизм, горячий поклонник русской передовой литературы, знавший русский язык. Характерно, что этот старый и широко известный писатель, которым по праву гордится чешская литература, вынужден был зарабатывать на пропитание учительством.

Романы Ирасека — из них многие известны русскому читателю — были широкими художественно-историческими полотнами, на которых изображены в ярких картинах, в замечательных фигурах события и люди того времени, когда чешский народ был свободен и когда он вел революционную борьбу за свободу. Произведения Ирасека воспитывали любовь к своему народу, формировали в молодежи национальное чувство, но не узкий национализм, потому что в романах борьба за национальную свободу не заслоняла, не оттесняла на второй план борьбу за социальное освобождение. В этих романах била живая социальная, народолюбивая струя. Они были и политически актуальны, потому что будили симпатии к угнетенному трудящемуся люду.

По окончании коммерческого училища Гашек стал банковским служащим, но коммерческая карьера ему не удалась. Его неудержимо тянуло к литературе, притом к демократической. Его, как и его учителя, глубоко интересовала русская литература. Он овладел русским языком.

Гашек окунулся в литературную и журналистскую жизнь Праги. Художественный талант сразу выделил его из многих. Определилась основная черта в его творчестве — сатира. Юмористические фельетоны, маленькие новеллы стали его излюбленным жанром. Он очень хорошо знал быт пражского мещанства, который давал большой материал для острых миниатюр.

Гашек примкнул к левому крылу чешской литературы. Его

[10]

художественные позиции были ясны. Он непримиримо вел борьбу за реализм, против декадентства, аполитизма, космополитизма. Но его политические позиции не были столь же отчетливы. Буржуазно-демократические и правосоциалистические партии его не удовлетворяли. Он был республиканцем, заклятым врагом Габсбургов, революционером по духу, социалистом по симпатиям. Умеренность и аккуратность чешской буржуазной интеллигенции раздражали его. Это были черты пражского мещанства. Габсбургов и немецкую бюрократию ненавидели, над ними издевались, но за оппозиционностью и радикальной фразеологией было обывательское благодушие.

Гашек искал своего пути и не находил. Он пенял газеты и партийные кружки. Недовольство социал-демократической партией толкало в сторону анархизма. Это были искания мятущегося интеллигента, который глубже, чем другие, чувствовал приближение революции, жадно следил за событиями в России, но не мог своими силами выбиться из мещанской паутины, облепившей жизнь Праги.

Его фельетоны и рассказы имели яркую социальную окраску. Юмор бил в них живой струей. Основными мишенями сатиры Гашека были церковь и монархия. Имперская цензура с особой свирепостью охраняла эти столпы существующего порядка. Чтобы пройти в печать сквозь цензурные рогатки, эти произведения должны были сохранять внешне невинный вид. Гашек в совершенстве владел мастерством эзопова языка, приемами иносказаний, намеков, второго, скрытого смысла — богатейшим набором средств сатирического народного творчества, всем наследством народных насмешек над панами и попами, над знатью и над угнетателями-немцами. Среди героев народной сатиры — не только чешской — особенно популярным является бедный и скромный крестьянин, как будто и простачок, разновидность Ивана-дурачка, который, однако, умнее и хитрее панов и попов, обманывает их, издевается над ними и добивается торжества народной правды.

Мы имеем теперь основание рассматривать новеллы и фельетоны Гашека как своего рода художественные заготовки, эскизы для будущего большого сатирического полотна. Разумеется, они в свое время имели самостоятельную художественную ценность. Но мы можем по рассказам проследить, как постепенно складывается образ Швейка, как по крупинкам подбирался материал, разоблачающий церковь и бюрократию. К примеру, «Повесть о портрете императора Франца-Иосифа I» говорит о наблюдениях Гашека, предварявших роман.

Наконец в пестрой цепи новелл появляется и сам Швейк. В 1912 году в сборнике сатирических рассказов напечатана повесть «Бравый солдат Швейк перед войной». Речь идет о войне с Италией. Образ Швейка еще не получил своей завершенности. В повести сильны элементы анекдота. Но это уже путь к новой, более высокой ступени сатирического творчества.

В фельетонах и новеллах оттачивается литературный язык Гашека. Его черты — лаконичность, острота и меткость слова, искусная светотень. Заметна школа Мопассана и Чехова. Есть мастерство стилизации в рассказах на историко-церковные темы, мастерство пародии в рассказах, высмеивающих канцелярский и банковский жаргон.

В 1914 году война переворачивает вверх дном как будто устоявшийся быт Праги. Сначала военный угар, «патриотический» дурман. Чешская крупная буржуазия соревнуется с немецкой, с венгерской в изъявлении своих верноподданнических чувств, в своей пылкой любви к Габсбургам и австрийскому «отечеству». Они уже готовы идти на Москву. Правая печать исторгает антирусские чувства и празднует близкую победу. Но вместо победы приходят с поля войны

[11]

известия о первых поражениях. А вскоре в огне военного пожарища жизнь предстает в подлинных своих противоречиях горькой правды истории.

Государственный аппарат Австро-Венгрии и ее социальная структура так же не выдерживают испытания войной, как и государственный аппарат и социальная структура царской России. Габсбурги делят свою участь с Романовыми.

Военный дурман рассеивается в Чехии и в Праге. В буржуазном обществе брожение, раскол, сумятица. Либеральные партии раздваиваются. Одни продолжают цепляться за прогнившую австрийскую империю. Другие открыто ориентируются на англо-французский блок. Выясняется с полнейшей очевидностью, что никогда трудящиеся Чехии не были сколько-нибудь глубоко заражены австрийской «патриотической» отравой; что сильны симпатии к русскому народу, к России; что не в русских людях, а в немцах, угнетателях, чешский народ видит своих врагов.

Австрийское военное командование формирует чешские полки с немецким начальством. Вскоре оно убеждается, что это роковая ошибка. Правда, нет сильного революционного движения в чешских полках, они не восстают открыто и до поры до времени сохраняют дисциплину. Но они отправляются на войну с общей затаенной целью: при первой возможности сдаться в плен. И они сдаются, переходят на сторону России целыми воинскими частями, взводами, ротами, полками. переходят вместе рядовые и офицеры-чехи, переходят со своим оружием и со знаменами.

Они не просто сдаются в плен. Они затем вливаются в русскую армию и поворачивают свое оружие против Австро-Венгрии. Они сохраняют свой особый строй, именуются чешскими легионами. Они воюют не за Россию, а за Чехию. Русские — их союзники, братья. Чехи — трудящиеся, крестьяне и рабочие в военных мундирах — искренне и чистосердечно воспринимают это братство по оружию. Здесь завязываются основы подлинной чешско-русской, позже чешско-советской дружбы.

Иное дело командный состав чешских легионов. Это представители и выходцы из чешской буржуазии, принесшие с собой в плен и в российскую армию свою узко-националистическую идеологию, свои классовые пристрастия и предрассудки. Былая вражда к России, к русскому народу не изгладилась до конца. Они недоверчивы, тщательно охраняют грань между чешскими и русскими солдатами. И они делят вместе с русской буржуазией, с русским кадровым офицерством вражду к начинающемуся революционному движению в России.

Чешские солдаты приветствуют Октябрь. Чешское командование встревожено и думает лишь об одном, как уберечь своих солдат от революционной заразы, как поскорее убрать чехов из бурно кипящего котла русской социалистической революции. Русской контрреволюционной буржуазии удается найти общий язык с буржуазным чешским командованием. Обманутые солдаты чешских легионов на время превращаются во врагов советского народа. Но обман не может долго длиться. Свои солдаты ненадежны. Надо их увести возможно скорее, чтобы сохранить легионы. В этом заинтересованы и англо-французские империалисты,— спешным ходом легионы через Сибирь возвращаются в Западную Европу. В их рядах тоже разлад. Многие уходят с сочувствием русскому народу, борющемуся за свою независимость. Некоторые остаются, чтобы принять участие в этой героической борьбе.

Гашек прошел через все перипетии этой эпопеи. Война и его бросила вместе с чешскими полками на восточную границу Австрии,

[12]

против России. И он, как рядовые солдаты, ушел на фронт с мыслью при первой возможности перейти на сторону русских. И он оказался военнопленным, а потом чешским легионером. Все время он был со своим народом, среди народа.

Когда в России революция обнажила все классовые противоречия и заставила каждого избрать свое место по одну или по другую сторону баррикад, когда эти классовые противоречия прошли и через чешские легионы, Гашек не колебался. Его место было с русским народом, среди борцов за социалистическую революцию, за социализм. Он вел борьбу против правого, буржуазного руководства. Когда чешские легионы все же ушли, он остался.

Здесь, в революционной России, среди рабочих и крестьян, ведущих борьбу за социализм. Гашек нашел свой путь, который он искал и которого не мог найти в Праге. Он нашел свою партию, программа которой, тактика, вся практическая деятельность отвечала на его вопросы и давала определенность его мыслям и мечтам. Колебания и шатания закончились. Гашек стал членом великой Коммунистической партии Советского Союза, стал большевиком.

Он с увлечением работал в штабе пятой армии как политический, партийный работник, редактировал фронтовые газеты, руководил пропагандистской и агитационной работой. Он прошел с армией через всю Сибирь, породнился с русскими людьми, стал своим человеком для красноармейцев. Они с увлечением читали его фельетоны, всегда острые, веселые, бодрые, жизнерадостные. Он стал писать и по-русски. Он превосходно владел русским языком.

Это были замечательные годы в его жизни. Его сатирический талант созрел, и огромный материал, накопленный во время войн империалистической и гражданской, искал теперь литературного оформления не только в небольших рассказах, очерках и фельетонах, но и в произведении широкого масштаба, с большой центральной темой. Родился и стал быстро оформляться замысел сатирического романа с главным героем Швейком. Предполагалось провести Швейка через все этапы войны, показать его в австрийской армии, в плену, может быть, снова на родине, по возвращении из плена.

Война закончилась. Гашек вернулся в родную Чехию, в свою любимую златую Прагу.

Чехия формально была теперь свободной, независимой буржуазной республикой. Следы австрийско-немецкого господства исчезали так же. как исчез со стен портрет Франца-Иосифа. Все теперь было чешское — вывески на магазинах, газеты, школы, кофейни. Прага была обаятельна, оживлена... Но, оказавшись снова «у себя дома». Гашек почувствовал, что он не у себя и не дома. Господствовала над всем чешская буржуазия, та самая, которая еще столь недавно унижалась, изгибалась перед австро-немецкими властями. Она теперь унижалась перед англофранцузскими и американскими господами, покровителями и кредиторами В правлениях концернов и банков сидели те же надменные господа. В буржуазной печати шла антисоветская пропаганда, посылались проклятия всему русскому, что так близко и дорого стало Гашеку. Нет, он поистине «дома» был там, в России, в суровой обстановке большевистской военной газеты. А в Праге его как чужого приняли буржуазные литераторы, критики, журналисты. Он. коммунист, был, на положении зачумленного.

Буржуазные критики пренебрежительно относились к его творчеству, отказывали ему в праве на место в большой художественной литературе, записывали по ведомству публицистики, газетного юмора.

В буржуазной послевоенной литературе шло общее равнение на капиталистический Запад, на Америку. Советская Россия третировалась как отсталая страна, затеявшая «эксперимент», который иначе,

[13]

как катастрофой, не может окончиться. Чешская буржуазия охотно шла на поводу у западноевропейских империалистов и претендовала на видное место в общем новом крестовом походе против коммунизма.

Масарик теперь был кумиром уже не только чешской, но и английской и французской буржуазии. Он учил обертывать ядовитые антисоветские стрелы в конфетные обертки «прогресса» и «гуманизма». Проповедь оппортунизма, сделок с реакцией, политического двурушничества потоком шла из Чехии по другим капиталистическим странам. Это была идеологическая подготовка второй мировой войны.

В Праге Гашека снова охватил знакомый запах мещанского быта. Он увидел прежних ораторов за пивными столиками, прежних чиновников. старых лодырей, ничуть не изменившихся торгашей и спекулянтов. Но Ташек теперь не был так одинок. Он не был мятущимся интеллигентом. В Праге громче стал голос рабочего класса. Формировались кадры Чешской коммунистической партии. У Гашека были верные друзья. Его рассказы и статьи печатались в коммунистической газете «Руде право». Чешская буржуазия не могла помешать росту симпатий чешского народа к великой Советской стране.

Гашек с жаром отдавался литературной работе. Первые части сатирического романа были закончены.

Однако смерть, которая щадила Гашека на поле боя и в жестоких лишениях суровой сибирской зимы, теперь, в мирной обстановке, настигла писателя. Гашек скончался в начале января 1923 года.

«Похождения бравого солдата Швейка» называют историческим романом, называют и сатирическим романом. Противоречия в этом нет. События в романе развертываются в хронологическом порядке. Время действия обозначено точно: «во время мировой войны». Если говорить об основном сюжете романа, то его можно было сформулировать так: как и почему потерпела поражение и развалилась Австро-Венгерская империя, одна из старейших и могущественных монархий Европы?

Ответ на это дан в сатирической форме: Австро-Венгрию уничтожил бравый солдат-чех Швейк.

Это звучит до крайности несерьезно. Это чисто юмористический ответ. Но в действительности эю не такая уж шутка. Юлиус Фучик не шутит, когда пишет об исторической роли Швейка в подготовке краха Австро-Венгрии. По словам Фучика, Швейк «как червь, точит реакционный строй и вполне активно, хотя не всегда вполне сознательно, помогает ломать здание гнета и произвола».

Это верно. Конечно, «Похождения бравого солдата Швейка» не похожи на обычные исторические романы. В них нет объективности, приличествующей историку. В них краски чрезвычайно сгущены. Автор широко пользуется приемами гротеска, гиперболы, карикатуры. Но при всем том Гашек разоблачает своими приемами сатиры причины крушения Австро-Венгрии. И это история.

Мало того. Это не только история Австро-Венгрии. Царизм потерпел такое же крушение. Не выдержал военного испытания и германский империализм. Вильгельм Гогенцоллерн разделил судьбу Габсбургов и Романовых. Однако в дальнейшем пути этих бывших империй разошлись. До второй мировой войны на месте распавшейся австрийской монархии образовалось несколько буржуазных республик, на месте германской империи весьма слабая буржуазная республика, не устоявшая против напора гитлеровского фашизма.

[14]

В России на месте бывшей империи, «тюрьмы народов», создан великий Союз Советских Социалистических Республик.

Фигурально выражаясь, продолжая сравнение Фучика, можно сказать, что реакционные социально-политические режимы были всюду подточены грызущими «червями». Всюду буржуазия, поддерживая прогнившие насквозь феодальные порядки, не в силах была их спасти. Она не могла собственными силами справиться и с последствиями первой мировой войны, экономическими и политическими. Только помощь американского империализма дала возможность буржуазии Англии и Франции спасти капиталистический строй в Западной Европе. Швейк оказался силой, которая основательно подточила режим буржуазно-феодального угнетения и насилия, но Швейк не был достаточно силен, чтобы довести до конца дело разрушения обветшавшей старины и создать на ее месте новый, социалистический порядок.

Это придает фигуре Швейка историческое своеобразие. И сила и слабость его коренятся в условиях той исторической и национальной среды, которая его создала и вырастила.

Кто же он, Швейк? Почему его образ обладает обаянием и полюбился читателям? Почему он живет и в наши дни? Что в нем художественно- и исторически значительного? Читая о его забавных похождениях, слушая его остроумные рассказы, притчи, монологи, анекдоты, ядовитые замечания, мы смеемся. Но многие и задумываются.

О Швейке спорят в романе. О нем спорит и литературная критика. В романе генералы, председатели военного суда, врачи, некоторые офицеры называют его идиотом. Таково и официальное определение, данное ему военной инстанцией. Идиотом считает Швейка подпоручик Дуб, который сам по ограниченности своей недалеко ушел от идиотизма.

Но некоторые из начальников Швейка подозревают, что Швейк совсем не идиот, а только притворяется идиотом, носит на себе маску идиота, которая позволяет ему издеваться над всеми святынями церкви и военного культа.

Поручик Лукаш

Поручик Лукаш не понимает Швейка. С одной стороны, как будто и впрямь идиот, выворачивающий наизнанку все принятые в военном и буржуазном обществе понятия. С другой стороны, по временам очень смышленый, ловкий и хитрый денщик, готовый услужить своему начальнику. Лукаш привязывается к Швейку и пытается отвести от своего денщика неминуемую кару.

Тех, кто допускает, что Швейк притворяется, что он носит маску сверх-наивности, сбивает с толку его безграничное добродушие. Самые свирепые начальники становятся в тупик перед благодушным, добрым, в душу проникающим, искренним взором Швейка.

В литературно-критических суждениях о Швейке тоже нет полного согласия. По мнению одних, Швейк — это сатирическая маска. Но другие указывают на то. что благодушие Швейка — это не напускная черта, что многое из того, что он проделывает, объясняется не только желанием поиздеваться над офицерами, генералами, военными врачами и священниками, но что это вытекает из самой натуры Швейка, как он задуман Гашеком, что до известной степени он смеется над самим собой, над своей покладистостью и внешней незлобивостью. Словом, сатирический образ Швейка служит автору не только для злого и беспощадного разоблачения церкви, казарменной австрийской дисциплины, всеобщего бюрократизма,— вообще, всей гнилости, бессмыслицы и бестолковщины монархически-буржуазного уклада, но и для высмеивания некоторых черт, присущих чешскому мещанству, аполитичному обывателю, и буржуазным либеральным

[15]

партиям, пассивно примирившимся с уродливым социально-политическим строем Австро-Венгрии.

Швейк — образ сложный. В нем поэтому нетрудно найти и противоречия. А главное, это не однажды данный, застывший и неподвижный образ. Мы видели, какой путь он прошел в своем собственном развитии, как менялись его взгляды на окружающий мир. Менялся автор, менялось и его литературно-художественное детище.

Гашек нашел своего Швейка давно, задолго до первой мировой войны, и потом любовно работал над обогащением и развитием этого образа. Бравый солдат Швейк перед войной — это не совсем тот Швейк, которого мы знаем по его похождениям во время мировой войны. В том, раннем, Швейке анекдот еще преобладает над глубокой сатирой. Есть элементы фантастики, уводящие в сторону от реальности. Швейк оказывается в Африке. Он летчик. Полет совершенно сказочен. Уже применен тот прием, который станет особенностью сатирического романа: Швейк доводит все приказы начальства и догматы воинской дисциплины до абсурда, разоблачая их нелепость. Но социальная острота в довоенном Швейке не так уж сильна.

И в самом романе Швейк первой части отличается от Швейка последней (по времени написания) главы. Он стал глубже. Его притчи и нравоучительные рассказы приобретают все более острый политический характер. Он начинает выступать как подлинный революционный агитатор, прячущий свое истинное лицо под маской преувеличенной покорности. Наконец Гашек вводит в действие романа новую фигуру, вольноопределяющегося Марека, в котором угадывается будущий революционер и социалист, политический руководитель чешских солдат. Марек понимает Швейка. Они действуют солидарно против начальства. Каждый по-своему они готовят солдат к сдаче в плен и переходу на сторону России.

Можно было бы предугадать и дальнейший путь Швейка — в плену, в составе чешских легионов, в борьбе против буржуазной контрреволюции. Можно не сомневаться в том, что дальнейшее развитие образа Швейка заключалось бы в сатирическом разоблачении чешских буржуазных националистов, национального предательства тех имущих кругов, для которых освобождение чешского народа от австрийского гнета означало лишь закрепощение народа во власти отечественного и иностранного капитала. Только в результате победы Советского Союза, освободившей Чехословакию от германского империализма, чешский народ наконец стал хозяином своей земли.

Большая сатирическая сила, излучаемая образом Швейка, заключена в высокой его художественности. Швейк не просто сатирическая маска, не сатирическая схема. Он живой человек, подлинный чех, житель Праги. Убедительность образа в его правдивости. Реалистический талант Гашека населил весь роман живыми людьми. Каждый человек — характер. Перед нами проходят представители почти всех кругов чешского довоенного и дореволюционного общества. Фельдку- рат Кац, выкрест из евреев, наиболее яркий образ разложившегося до конца, денационализованного обывателя. Подпоручик Дуб, в котором чувство чешской национальности тоже до конца выедено немецко-австрийской казарменной дисциплиной. Такие чешские офицеры впоследствии расстреливали русских революционных рабочих и крестьян. Поручик Лукаш в начале романа обыватель в мундире, лишенный и политической и национальной сознательности, но все же еще чувствующий себя чехом и сохранивший некоторые элементы человечности.

Швейк в начале романа — тоже совершенный мещанин, торговец собаками, плут. Он действительно добродушен. Не маска его продел-

[16]

ки, не маска и привязанность к доброму офицеру, не маска его любовные похождения, вольные и невольные. Гашек не пытается приукрасить своего героя. Он такой, как в жизни. Он типичен для чешского мещанства.

В нем. однако, очень сильны народные черты. Он человек из народа, по натуре человек труда, а не наживы. Он сохранил связь с народом. У него и богатейший народный язык, меткий и остроумный. Как все чехи-горожане, он знает немецкий язык. Но принудительная германизация не коснулась его. Он чех от головы до ног. Иным он и не может быть.

От народа у Швейка здравый смысл. Это — его оружие. Здравый смысл — огромная сила, когда он в соответствии с ходом истории, с прогрессивными тенденциями эпохи. Когда здравый смысл народа по тем или иным причинам расходится с этими тенденциями, проявляется его слабость, ограниченность.

Здравый смысл народа разоблачает лживость догматов, установленных господствующими классами,— догматов церкви, государства, официального патриотизма, буржуазной идеи отечества, буржуазной морали. Швейк не может принять пьяного развратника и жулика за истинного служителя бога; не может испытывать «патриотического» трепета перед портретом австрийского императора. Австро-Венгрия чужда ему. Немцев он не любит. Все это в Швейке народное. Над ложью он в душе потешается, как потешается и над спесивыми господами. над помещиками и капиталистами.

Но здравый смысл народа — это еще не политическая сознательность. Здравый смысл сам по себе не подымает на борьбу, не делает людей революционерами. Здравый смысл сам по себе пассивен. Нужны уроки истории, такие, как поражения на войне, как экономическая разруха и угроза голода, нужна деятельность подлинно революционной партии, разъясняющей народу причины его страданий и лишений, чтобы из здравого смысла вспыхнула решительная страсть борьбы и непреклонная воля установить новый порядок, разумный и справедливый. Этот путь и проделывает Швейк вместе со своим пародом.

Это дает возможность видеть в Швейке не только забавного маленького человечка, попавшего в водоворот войны и приближающегося революционного переворота, но и национального героя, пусть и весьма своеобразного, выразителя чувств, мыслей и настроений народа. Для того и язык у Швейка народный, насыщенный превосходным юмором, меткими словами, мудрыми народными пословицами.

Национальные чешские краски не мешают, однако, видеть под ними и общечеловеческие черты. Швейк — прежде всего чех, но принадлежит он не только чешскому народу. Швейки водятся и среди других наций. Это тип распространенный. Его образ в той или иной мере отражен и в литературах других народов. Швейк — житель Праги. Но он мог быть и жителем русского Пошехонья. В нынешних Соединенных Штатах Америки можно, пожалуй, найти больше швейков, чем их было на родине самого Швейка.

В разоблачении, с одной стороны, всякого режима эксплуатации, гнета, насилия, дикости и мракобесия, в разоблачении, с другой стороны, мягкости, покладистости, благодушия, политической несознательности народных масс — сила сатирического воздействия романа Гашека. В этом и непреходящее его литературное значение.

Успех Швейка был огромен. Появились несметные подражатели. Швейк стал нарицательным именем и замелькал в фельетонах и рассказах.

[17]

Роман «Похождения бравого солдата Швейка» пробудил интерес ко всему большому наследству Гашека, к его рассказам и фельетонам. Их много. Многие из них могли бы войти в знаменитый роман как новеллы — ведь и самый роман по литературной своей форме — это собрание новелл. В рассказах Гашека пред нами та же Прага, ее мещанство, мелкие чиновники, трактирщики, сыщики. Все рассказы направлены против церкви и против австрийской, немецкой и онемечившейся бюрократии. В некоторых рассказах («Юбилей служанки Анны», «История поросенка Ксаврика», «Похлебка для бедных детей») сильна струя социального протеста. В них угадывается будущий писатель-коммунист.

Ярослав Гашек — выдающийся чешский писатель. Его роман и все его творчество — законная гордость чешской передовой литературы. Но и мы, советские люди, имеем основание называть его хотя бы отчасти советским писателем. И не только, потому, что у нас любят его роман, но и потому, что он жил и писал среди нас, принимал активное участие в борьбе за Советскую власть, писал и по-русски и был нашим верным и преданным другом.

Память о таких благородных и доблестных сынах чешского народа, как Юлиус Фучик и Ярослав Гашек, крепит неразрывную, братскую дружбу советского и чешского народов.

Д. Заславский.

[18]

Цитируется по изд.: Гашек Я. Избранное в двух томах том первый. Похождения бравого солдата Швейка. Части 1-2. М., 1958, с. 5-18.

Вернуться на главную страницу Гашека

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС