Вересаев Викентий Викентьевич

1867-1945

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Викентий Викентьевич Вересаев

Воронский А.К.

В. В. Вересаев

(По поводу повести «В тупике»)

«В тупике» - это о нашей отечественной интеллигенции, о той, что во время революции и гражданской войны осталась без компаса, без руля и ветрил но дни, когда жесточайший шторм поднял из общественных недр и пучин людские массы и бросил их с неслыханной сокрушающей силой на старый мир, доселе казавшийся гранитным и нерушимым. В. В. Вересаев - признанный бытописатель нашей интеллигенции, ее этапов духовных, переломов, поворотов, очень чуткий, вдумчивый и осторожный. У многих еще в памяти его «Поветрие», «Без дороги», «На повороте», «К жизни», отразившие общественные сдвиги интеллигенции начиная с 90-х годов. Вполне понятны тот интерес и то внимание, которое возбуждает его новая вещь. Написаны отрывки превосходно. Есть в них простота, дающая отдых после сконцентрированной, остраненной, нервной, неровной, взбаламученной, манерной беллетристики наших дней, бережливость, любовное и строгое отношение к слову, большая работа и тщательность отделки, что теперь очень редко встречается у молодых художников, сдержанность ·и чувство меры и умение маскировать субъективные авторские настроения. Особенно типичны

[75]

и мастерски удаются автору диалоги, споры, интеллигентские разговоры, передающие основные общественно-политические настроения. В этой области В. В. Вересаев поистине незаменим. Живость и легкость повествования, проникновенное отношение к изображаемым персонажам освещены чувством ценности и особой значимости всего живого, в муках, страданиях, в величайшем неизмеримом и неисчислимом напряжении миллионов лет пробившего себе путь из первозданной косности и организовавшегося в гибкое, подвижное, в зелень трав и деревьев, в «красивую птицу с огненно-красной шеей», в «смуглое личико» и «тонкий стан».

Некоторые места повести, пожалуй, придутся по сердцу и дадут дешевое удовлетворение хлюпающим интеллигентским нытикам; таков, например, рассказ о мобилизации буржуазии для окопных работ, в целом же напечатанные отрывки являются знаменательным и ценным художественным документом распада и исторического краха интеллигенции старого поколения.

В повести действие развертывается в Крыму по преимуществу в момент, когда Красная Армия берет белогвардейские Фермопилы - Сиваш и Перекоп. Бегство и деморализация белых, первые дни и недели прихода советской власти являются общим фоном, на котором выявляется исторический тупик интеллигенции, зарисованной в целой группе лиц, в ряде эпизодов, диалогов, споров, признаний.

Автор далек от большевизма, он сам - кость от кости старой дореволюционной интеллигенции, связан с ней органически и крепко, всем духовным обликом своим и средой. Читатель все время чувствует, как художник больше всего боится выйти из рамок так называемой объективности, поставить печать, заштамповать, и все-таки сочувствие писателя к людям в тупике просвечивает довольно явственно.

А они в тупике. Об этом рассказывает автор и сами они.

Белые бегут. В тылу еще распространяются добровольческим командованием лживые, хвастливые сообщения, что Крыму красные не угрожают, но для всех очевидно: дело белыми проиграно. Ждут красных. И ждут рабочие, крестьяне. Передают о забастовках

[76]

пароходных команд, требующих власти Советов, об образовании подпольного ревкома. Крестьяне расправляются с добровольцами, отказываются идти по мобилизации, уходят в партизаны. Ждет большевиков деревенская девушка Уляша, ждет стекольщик Гребенкин, ждут, как меньшее зло, некоторые интеллигенты. А у самого «синего моря» живет старик со старухой, Иван Ильич Сартанов, врач-земец, старый демократ, социалист, не раз сидевший в тюрьмах за протесты против смертной казни. С ним дочь Катя - меньшевичка. К Ивану Ильичу ходит дачная интеллигенция. В белых не верят, знают, что они хотят вернуть старое, что им конец, но и большевиков ждут с тревогой и страхом. Белым не верят, их не признают, но вот Иван Ильич, старый народник, читает белую газету, где сообщается, что Ленин готов улететь на аэроплане, и ему эти сообщения приятны: «Ничему этому не верилось, но все-таки читать было приятно». Катя - меньшевичка. Когда приходит Красная Армия, она готова работать вместе с советской властью, а у нее - любимый Митя, офицер-доброволец, и есть общий у них язык и духовная связь какая-то, и они понимают друг друга. В квартире народника Ивана Ильича ведутся откровенные разговоры о греческом десанте, который так нужен и своевременен против Красной Армии, и это пропускается легко мимо ушей. Иван Ильич много, желчно и зло говорит о большевиках и очень добродушен к добровольческому офицеру Мите: «Ого, какой вояка стал». И будет ли ошибкой сказать - демократ и народолюбец, - он во многих отношениях с белыми нутром своим, он - в их среде, во всяком случае, больше с ними, чем с Уляшей, с рабочим, стекольщиком, с красноармейцами.

Иван Ильич стар, закоснел, закончен в своей ненависти к большевизму, в своей бесхребетности, бездействии и бездорожье. Дочь его Катя - молода, она ищет выхода из тупика, жизнь на нее действует сильней и непосредственней, но и между ней и народом восставшим - та же глухая стена. У народника Ивана Ильича и у молодой меньшевички часто одни и те же слова и мысли о революции, народе, большевиках. Иван Ильич твердит и кстати, и некстати, что большевизм в

[77]

том, чтобы грабить, хватать, убивать, бездельничать, не работать. «И что они с народом сделали, с великим, прекрасным русским народом! Вытравили совесть, вырвали душу... и звериное сердце вложили в грудь...» Катя в разговоре с большевиком Леонидом слово в слово повторяет отца: «Вы эту грязь именно разводите, вы нарочно играете на самых подлых, эгоистических инстинктах» и т. д. Эти и подобные речи ничем не отличаются от прокламирования на ту же тему любого деникинского и врангелевского политика, офицера. В них и намека нет на какую-либо самостоятельную, «третью» позицию, отличную от крымской добровольщины. И недаром в споре на именинах «известной пианистки» Иван Ильич, произносивший горячие филиппики против большевиков, пожинал более чем подозрительные лавры. «Хозяйка, остальные гости была на стороне Ивана Ильича, однако поддержкой своей заставили краснеть; у ·них была только неистовая злоба к большевикам, сквозь которую откровенно пробивалась ненависть вообще к народу, разорвавшему свои путы».

Жалок, смешон и беспомощен Иван Ильич со своей декламацией, истерикой, выкриками, бессильной злобой, пьяными слезами, рыданием, потрясанием кулаками, всклокоченными волосами. Такова и Катя. Оба чувствуют, что случилась величайшая катастрофа. «Мы морально разбиты», - в бессилье признается Иван Ильич, но ему не дано, что к чему. Катя понимает больше. Она ощущает веяние новой правды. «Когда вас свергнут, когда вы даже сами сгниете на месте от своей бездарности и бессмысленной жестокости, - говорит она Леониду, - и тогда сиянием вас окружит история, и вы яркой, призывной звездой будете светить над всем миром, и все вам простят... И даже ничему не захотят верить...» Но она так же разбита морально, как ее отец. Ее попытки сродниться в работе с советской властью неизбежно должны кончиться крахом, ибо революция и ее и Ивана Ильича оторвала, отбросила от подлинного, а не сусального народа. Оба это чувствуют. Друг и сосед Ивана Ильича, знаменитый академик Дмитревский, утверждает: «Широкие народные массы за большевиков, это несомненно», и Иван Ильич этого

[78]

факта не оспаривает. Эта изоляция от народа «демократической» интеллигенции показана В. Вересаевым в повести весьма убедительно и отчетливо. С особой силой она подчеркнута в разговоре Кати с красноармейцами, пришедшими к Ивану Ильичу с обыском. Да будет позволено остановить на нем внимание читателя.

«...Солдат с любопытством спрашивал Катю:

- А вы за кого стоите?

- Я стою за социализм, за уничтожение эксплуатации капиталом труда. Только я не верю, что сейчас в России рабочие могут взять в руки власть. Они для этого слишком неподготовлены, и сама Россия экономически совершенно еще не готова для социализма.

Маркс доказал, что социализм возможен только в стране с развитой крупной капиталистической промышленностью...

Солдаты с недоумением смотрели на нее, и лица их становились все более настороженными. И все больше сама Катя чувствовала, что для ·них сейчас, в данном положении, то, что вытекало из ее слов, было еще более нежизненно, чем тот утопический социализм, о котором она говорила.

Белоусый поднял брови, подумал и сказал: - Вы говорите, вы за рабочих. Так как же теперь?

Мы, значит, власть взяли, и отдать ее назад буржуазии, чтоб она развивала эту самую промышленность? - Отдавайте, не отдавайте, она все равно власть себе заберет. Или Россия совсем развалится...

Другой красноармеец, желто-бледный, с черной бородкой, резко спросил: - А скажите: вот эта дачка - ваша собственная? - Ну... Ну да, наша! Но что же это меняет?

Он встал, взял из угла ·винтовку и пренебрежительно ответил:

- Ничего... Спасибо на угощении.

Они пошли из кухни. Катя ·провожала их до калитки. С черной бородкой сказал:

- Вот, брат Алеха, дело-то какое выходит, а? Пойдем-ка в город, поищем буржуев, - может, какие еще остались. Отдадим им винтовки свои, - виноваты, мол, ваше степенство, получайте власть назад.

Катя радостно смеялась...»

[79]

Не знаем, имел ли В. В. Вересаев в виду, но здесь дана злейшая и правдивейшая сатира на современный меньшевизм. Так оно и было. Рабочие, красноармейцы дрались, умирали, истекали кровью и побеждали, побеждали все-таки, а их в пылу, в напряжении борьбы уговаривали: вы не подготовлены, Маркс доказал и т. д.

Революционный марксизм превратили на деле в струвианскую филистерскую подделку под марксизм, в оправдание империализма, войн, выхолостив живую диалектику, динамику борьбы классов. Рабочие, красноармейцы считали и не могли не считать меньшевистско-эсеровский социализм нежизненным. Не потому, что были проникнуты утопизмом, а потому, что истинный утопизм крылся именно здесь, только был он маленький, лягушечий, оторванный от жизни, блудливый, приспособленный к оправданию измены и предательства. По странной иронии истории «утописты», то есть большевики, оказались в тысячу раз более реалистами и практиками, чем «трезвые марксисты» от Мартова и Дана. История гражданской войны дала тому неопровержимые доказательства. И если советская власть не очень любезничала подчас с этими маленькими утопистами, то, право же, она только чутко понимала объективно контрреволюционную роль «демократической» интеллигенции ·во время войны: на войне - по-военному.

С нашими народолюбами в революцию случилось примерно, что было с Подколесиным в «Женитьбе». Народолюбы мечтали о революции, хотели «жениться» на народе и вкусить блаженства неземного. Но в самый решительный момент сделалось страшно, и они по-подколесински попрыгали в окно.

Почему?

Вересаев дает ответ ·на этот вопрос с моральной точки зрения, оставляя совершенно в стороне общественное положение интеллигенции к моменту революции. В этом сказался чисто интеллигентский подход к революции. Ответ тем не менее весьма интересен. Катя чувствует Великую правду в следующих строках Ренана: «Не будем прикладывать наших маленьких программ рассудительных мещан к этим чрезвычайным движениям, стоящим столь высоко над нашим ростом.

[80]

Контраст между идеалом и печальной действительно стью всегда будет создавать в человечестве мятежи против холодного разума, считаемые посредственными людьми за безумие до того дня, когда эти восстания восторжествуют». Итак, дело, по мнению художника, в том, что к революции нельзя подходить со старыми моральными мерками посредственности. А именно так и подошли к революции и Катя и Иван Ильич. Возражая на обвинения Кати в расстрелах, казнях, административном произволе, практикуемых советской властью, Леонид говорит: «Со старою меркою подходить тут нельзя. Вот почему наша милая, отзывчивая интеллигенция оказалась не у дела». И дальше: «Для нас вопрос только один, первый и последний: нужно это для революции? Нужно, и нечего тогда разговаривать.

И какие страшные слова вы ни употребляйте, вы нас не смутите».

Интеллигенция подошла к революции, расценивая ее с точки зрения шаблонно-отвлеченной, самодовлеющей морали. Над революцией стоит она - общечеловеческая самодовлеющая мораль. С высоты ее верховного трибунала надлежит расценивать революционные события. Над моралью, памятуя ее «человеческое, слишком человеческое» происхождение, значимость и относительность, поставил коммунизм великий мятеж и борьбу угнетенных. Одни поэтому хотели увидеть в революции «Христа с кровавым флагом» либо торжество неких моральных «незыблемых» постулатов, всесветный и надмирный бунт, какое-то вакхическое народное действо, принципиальное скифство, ·преображение мира в особом духовном огне, какую-то мистерию и литургию, или, наконец, предполагалось, что народ пойдет, следуя аккуратным мудрым знахарям, у которых точные «планты» наготове и все расписано: «Тихим шагом, робким зигзагом, тише вперед, рабочий народ». Другие взяли этот народ, как он есть, с классовыми интересами, без литургической и теургической таинственности, в его живой непосредственной борьбе, в его дикости, в его реальных радостях и горе, и сказали: «Благо революции превыше всего, все хорошо, что целесообразно, что ведет к победе». Одни оказались в тупике, отброшенными от революции, ибо хлопотал, и они не о народе,

[81]

а о чистоте одежд своих, о высших императивах, о том, чтобы «планты» оказались неиспорченными, о маленьком, узко-индивидуальном, рожденном в кабинетах, в туманных отвлеченностях, в кружках, направленских группках. Маленькая утопия и маленькие кружки оказались сметенными большой революцией и большими массами. А в результате истерика: хамы, охлос, взбунтовавшиеся рабы и проч. и проч. И вот демократы и социалисты жалко жмутся к врангелевским добровольцам и ненавидят красноармейцев, рабочих, крестьян.

На нарисованном гвозде можно повесить лишь нарисованную лампу с выдуманным, а не действительным народом можно проделать только выдуманную, а не подлинную революцию. Из-за голых абстракций, мечта тельности видели пятна на стекле и не видели самого стекла. А все это в конечном счете упиралось и упирается в злую индивидуалистичность: мы соль земли и свет миру. Но соль давно потеряла свою соленость. Создавали себе маленькие изолированные мирки, кельи под елью, карточные домики, мыльные пузыри, которые должны были лопнуть и развалиться при первом свободном порыве ветерка, а тут был целый ураган.

Моральный тупик нашей интеллигенции имеет свою поучительную историю. Уже в повести «На повороте» В. Вересаев отметил отход интеллигенции от Маркса к Канту, в сторону признания незыблемых постулатов, абсолютной ценности человеческой личности вообще и т. д. Дальше это шло через «Проблемы идеализма» к «Вехам», к оправданию царистской войны, окончилось позорной врангелиадой. Нужды нет, что Катя и Иван Ильич принадлежали к слою, который формально вел даже борьбу с последователями Бердяева, Булгакова. Струве, Изгоева. Это были ссоры друзей. В моральной оценке революции и Кати и ее отца нетрудно уловить мотивы до очевидности общие бердяевско-изгоевским эмпириям: та же отвлеченная точка зрения, те же вневременные ценности, то же преклонение пред абсолютными истинами.

Духовная эволюция нашей интеллигенции, конечно, только соответствовала процессу роста экономической и политической зависимости ее от развивающейся молодой русской буржуазии, упадочной и реакционной, так

[82]

как таковой стала к тому времени и международная буржуазия, но это тема особая, выходящая из рамок настоящей статьи.

В настоящее время часть интеллигентских групп пытается возродить всю эту труху и преподнести ее молодому подрастающему поколению, значительно сдобрив и разбавив ее поповским мракобесием и лампадочными радениями с «благодатными» батюшками. Тупик, о котором рассказывает В. Вересаев, является как бы предупреждением для всех, кто еще не убедился, куда ведет распускание павлиньих хвостов.

Вересаев повествует главным образом об эсеровско-меньшевиствующей интеллигенции, но его отрывки типичны и для более широкого круга. Во время революции произошло несомненное сближение меньшевиствующих кругов с другими прослойками, например с кадетской интеллигенцией, образовалась некая коалиция «живых сил», выразившаяся не только в едином фронте керенщины и деникинщины, но и в значительном идеологическом сближении.

В повести Вересаева помимо Ивана Ильича и Кати есть ряд других характерных четких лиц. Такова княгиня Андожская, академик Дмитревский, Уляша; превосходна картина вечера у Агаповых, почти молчаливая фигура стекольщика и других.

Кстати, о «зверствах и хамствах» большевиков. Персонажи В. Вересаева подозрительно много толкуют о них. Получается впечатление, что и сам автор в значительной мере духовно ушиблен ими. Впечатление это еще более усиливается от отрывка, где рассказывается о мобилизации буржуазии. Правда, устами Кати писатель находит своеобразное моральное оправдание этим «зверствам», но оправдание это чисто интеллигентское, теоретическое, а не взятое из гущи жизни. Гуща же жизни такова: красный террор был ответом на такие издевательства и мучительства над трудящимися со стороны белых, что говорить об этом терроре и хотя бы как-то оправдывать морально его, но оставлять где-то в тени белогвардейские неистовства - значит все же искажать историческую перспективу.

Остаткам прежней, дореволюционной интеллигенции отведено теперь скромное место в настоящем и буду-

[83]

щем, особенно «идеологам», «моралистам», «общественникам». «Соль земли» потеряла свою соленость. Только тем будет место, кто поймет это, перестанет строить свои маленькие индивидуалистические мирки и свои маленькие программы рассудительных мещан не будет прикладывать к тому неизмеримо большому и чрезвычайному, что зовется русской революцией.

Июль 1922 г.

[84]

Цитируется по изд.: Воронский А.К. Литературно-критические статьи. М., 1963, с. 75-84.

Викентий Вересаев. Репродукция с сайта www.rusf.ru

Вернуться на главную страницу Вересаева

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС