Навои, Низамаддин Алишер

1441-1501

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Навои, Низамаддин Алишер

Навои Алишер (Алишер Навои Низамаддин Мир Алишер) (1441/1501) — узбекский поэт, мыслитель, историк, общественный и государственный деятель. Его перу принадлежат около 30 поэтических сборников, крупные поэмы («Пятерица», «Смятениеправедных», «Лейла и Меджнун», «Фархад иШирин», «Семь планет», «Искандарова стена»), проза, научные трактаты. Исторические труды Навои — «История иранских царей» и «История пророков и мудрецов» — содержат сведения о легендарных и исторических деятелях Средней Азии и Ирана.

Гурьева Т.Н. Новый литературный словарь / Т.Н. Гурьева. – Ростов н/Д, Феникс, 2009, с. 181.

Навои, Низамаддин Алишер (1441-1501) - узбекский писатель, ученый, художник, музыкант и государственный деятель. Родился и жил в Герате. Был главным визирем султана Хусейна Байкары (с 1472), стремился использовать свое влияние при дворе на благо народа. Навои содействовал строительству школ, больниц, поддерживал поэтов, ученых, художников и музыкантов. Навои - родоначальник литературы на узбекском языке, писал также на таджикском языке. Его сочинения проникнуты идеями гуманизма, в них он обличал деспотизм, средневековую схоластику и воспевал свободу человеческой личности. Навои создал философские трактаты, лингвистические исследования ("Тяжба двух языков" - "Мухакамат ал лугатайн", 1499, в котором дано теоретическое обоснование культурного значения староузбекского языка), лирические стихи ("Четыре дивана" - "Чар диван"). Его поэмы, написанные на староузбекском языке и составляющие "Пятерицу" или "Хамсэ" (1483-1485, "Смятение праведных", "Лейли и Меджнун", "Фархад и Ширин", "Семь планет", "Искандерова стена"), по глубине мысли, богатству образов стоят среди лучших произведений мировой литературы.

Советская историческая энциклопедия. В 16 томах. — М.: Советская энциклопедия. 1973—1982. Том 9. МАЛЬТА - НАХИМОВ. 1966.

Великий мастер поэзии

 Классическое наследие прошлого в его самых лучших, гуманистических традициях, как известно, является неотъемлемой составной частью в строительстве социалистической культуры. Творчество Навои — наглядная и ярчайшая иллюстрация тому. В условиях социализма подлинные сокровища человеческого духа, созданные в далеком XV веке, продолжают служить делу нравственного и эстетического воспитания народов, созидающих коммунистическое общество.

 Имя Алишера Навои по праву стоит в ряду величайших имен мировой художественной литературы. Узбекский народ гордится творческим подвигом своего гениального сына, так же как гордятся азербайджанцы своим Низами, таджики — Джами, грузины — Руставели.

 В Советском Союзе произведения Навои доступны широким массам читателей на многих языках народов, населяющих нашу страну. Они неизменно вызывают интерес и восторженное отношение у людей самых разных профессий, возрастов, поколений, национальностей.

 1

 В истории литературы народов Востока поэзия занимала главное место. До нас дошли и стали предметом тщательного изучения некоторые образцы древней тюркской поэзии, известные науке как тюркские рунические надписи. Они относятся к VI—VIII векам.

 Первое известное нам поэтическое произведение на тюркском, т. е. староузбекском, языке — дидактическая поэма «Наука быть счастливым» Юсуфа Хас-Хаджиба, написанная в 1069 году. Немного ранее была создана эпопея в стихах, написанная на фарси (таджикско-персидском языке), — «Шахнаме» Фирдоуси. Бессмертные произведения литературы на этом языке, выдающимися представителями которой были Рудаки, Низами, Хоеров Дехлеви, Руми, Аттар, Саади, Хафиз, Джамп и другие, проповедовали гуманистические

[05]

идеи, явились образцом блестящего мастерства художественного слова.

 Узбекская литература развивалась на основе этих богатых литературных традиций. Еще до Навои на узбекском языке создавались такие произведения, как «Мухаббат-наме» («Книга любви») Хорезми, «Юсуф и Зулейха» Дурбека, «Махзанул-асрар» («Сокровищница тайн») Хайдара Хорезми, стихи «царя поэтов» Лутфи, поэтов Саккаки, Амири, Атаи, Гадои и многих других.

 Однако привести в движение и раскрыть все творческие возможности родного языка, поднять узбекскую литературу и узбекский литературный язык до высшей степени совершенства — исполнение этой миссии выпало на долю Алишера Навои. Великий поэт, выдающийся деятель культуры, мудрый политик и государственный деятель, крупнейший ученый, художник и музыкант, Навои обладал еще одним ярчайшим талантом — талантом быть человеком. «Самым лучшим человеком признай того, от кого будет наибольшая польза для народа»; «Если ты человек, то не признавай человеком того, кто не заботится о благе народа» 1. Эти мысли были высказаны Навои в эпоху, когда кровавые преступления были типичным явлением; когда из-за соперничества феодальных властителей рекою текла народная кровь; когда обычаем завоевателей было сооружение башен из человеческих голов; когда жестокость и алчность были нормой поведения в кругах титулованных грабителей, имеющих власть над страной. В таких условиях жил, творил и боролся Навои.

 Алишер Навои родился 9 февраля 1441 года в городе Герате, столице Хорасанского государства. Его отец Гиясиддин принадлежал к родовой знати, близкой ко двору правителей Хорасана. Навои с раннего детства рос и воспитывался среди людей, умевших ценить красоту художественного слова. Гиясиддин любил литературу, часто устраивал литературные беседы.

 С детства Алишер увлекся чтением произведений классиков персидско-таджикской литературы: Саади, Аттара и других. По свидетельству самого Навои, его направляли, давали высокую оценку написанным им стихам такие поэты, как Лутфи, Шейх Кемаль Турбати. Навои учился у образованнейших людей своего времени, принимал участие в их высокоинтеллектуальных и глубоко поучительных беседах. Все это дало возможность ему взрастить свой поэтический дар, пробудившийся еще в раннем детстве.

 Серьезнейшим событием в отроческие годы Навои было знакомство с оригинальным произведением средневекового Востока — поэ-

_____

1. Навои Алишер, Соч., т. 15, Ташкент, 1968, с. 59; т. 6, 1965, с. 155 (на узб. языке).

[06]

мой Аттара «Язык птиц». Мало сказать, что Навои был очарован им, — оно открыло перед мальчиком целый мир волнующей, безгранично прекрасной жизни — жизни духа, пленительной мечты, творческого воображения. С 1457 по 1464 год Навои совершенствовал свои знания в разных медресе Мешхеда, затем вернулся в Герат, где пробыл до 1466 года на службе правителя Хорасана и Мавераннахра — султана Абу Саида.

 В неспокойной политической жизни Хорасана Хусейн Байкара, потомок Тимура по линии ферганских правителей Омар-шейха, в это время выдвигался на первый план. Он претендовал на хорасанский престол и, находясь в изгнании, предпринимал активные действия против султана Абу Саида. Семейства Гиясиддииа и Байкары с давних пор имели очень тесные связи. Два дяди Навои — поэты Мирсаид Кабули и Мухаммед Али Гариби — за этот союз были казнены султаном Абу Саидом. Жизнь самого Алишера Навои также находилась в опасности.

 В период правления Абу Саида в Хорасане еще более усилились гнет и притеснения. Навои писал: «...в Хорасане не осталось верности. Место верности заняло лицемерие, место щедрости — жадность, место великодушия заняли зависть и ненависть. Страна превратилась в груду развалин, в ад: уделом народа стало разорение. Сановники отобрали вакуфные 1 земли. Шах разрушил много благоустроенных районов, превратил их в место обитания сов... Те, кто сделал своим ремеслом ради черного гроша убийство человека, теперь требуют в виде взятки от мертвецов их саваны. Они невинного обвиняют в воровстве и отрезают ему руку; не оказывают помощи смертельно пострадавшему, а наоборот, помогают его убийце. В этой стране (т. е. Хорасане) нет ни единого должностного лица, у которого бедные, измученные люди могли бы найти помощь» 2.

 До боли в сердце переживая это страшное положение, Навои мечтал о том, чтобы пришел конец тирании, произволу и страданиям народа. Он, видимо, надеялся на то, что в стране будут установлены мир и спокойствие, будет обеспечено благополучие народа, созданы условия для расцвета наук и искусств, если власть в государстве возьмет такой просвещенный и смелый человек, как Хусейн Байкара. Навои оказывал помощь Хусейну в осуществлении его намерений, подбадривал его в период опалы и неудач, внушал ему уверенность в конечной победе. В успехе друга Хусейна Байкары Навои видел залог торжества своих собственных гуманистических стремлений.

 В 1469 году правитель Хорасана султан Абу Саид погиб в воен-

_____

1. Вакуф — земли, пожертвованные их владельцами на благотворительные цели.

2. Навои Алишер, Сокровищница мыслей, т. 1, Ташкент, 1959, с. 708—711 (на узб. языке).

[07]

ном походе. Хусейн Байкара, в это время овладевший вторым по величине городом Астрабадом, двинул свои войска в Герат и легко овладел хорасанским престолом. По вызову нового султана Навои в том же году из Самарканда прибыл в Герат.

 Поэт посвятил султану Хусейну торжественную оду «Хилалия» («Новолуние»), в которой поздравил его с победой и выразил уверенность, что царствование его будет ознаменовано торжеством добра и справедливости. Однако реальная жизнь, объективные исторические обстоятельства показали тщетность надежд идеалистически настроенного поэта.

 Большое централизованное государство во главе с таким образованным правителем, каким был султан Хусейн, на деле раздирали внутренние противоречия. Крупные феодалы (Музаффар Барлос и другие), с одной стороны, непокорные царевичи, стремящиеся к самостоятельности, — с другой, затевали междоусобные кровопролитные распри. Злоупотребления властью разных должностных лиц — судей, чиновников шахской канцелярии, провинциальных управляющих — не знали предела и ложились бременем на плечи народа. Реакционное духовенство под благовидным предлогом защиты религии фактически грабило людей; его алчности, жадности, обману и козням не было конца.

 В такое смутное время Алишер Навои твердо стоял на защите интересов народных масс. Он занимал высокие посты при дворе султана Хусейна: должность хранителя печати, главного визиря (1472—1476). В 1472 году Навои был пожалован титул эмира, в 1488 году — почетный титул: «Приближенный его величества султана». Навои способствовал более разумному правлению страной, примирял конфликты между отцом-шахом и его непокорными сыновьями, требовал и добивался смещения и наказания сановников, допускавших злоупотребления властью.

 Герат и Хорасан обязаны деятельности Навои тем блеском, который они получили во второй половине XV века. Навои покровительствовал поэтам, ученым, художникам, каллиграфам, архитекторам, музыкантам, танцорам, композиторам и другим мастерам искусств и ремесел. Такие знаменитые деятели культуры и науки, как историки Мирхонд, Хондемир, Васифи, художник Камилиддин Бехзад, каллиграф Султан Али Мешхеди и многие-многие другие, были воспитанниками Алишера Навои.

 Не имея ни семьи, ни детей, ни наследников, поэт значительную часть своего огромного состояния тратил на благотворительные дела. Он построил немало учебных заведений, больниц, караван-сараев, каналов, мостов и дорог.

 В Герате Навои поддерживал самые тесные отношения с великим таджикским поэтом и мыслителем Абдуррахманом Джами

[08]

(1414—1492), который был его ближайшим другом, единомышленником, учителем и духовным наставником. Дружба Навои и Джами навсегда останется в истории как яркий символ дружбы между узбекским и таджикским народами.

 2

 Ко времени, когда Навои стал видным человеком в Хорасане, получив почетную должность при дворе, он уже пользовался репутацией виртуозного мастера стиха. Любители поэзии — а таковых было тогда немало — гонялись за его стихотворениями, заказывали с них копии переписчикам, составляли из них антологии, часто даже без ведома автора. Талант поэта с большой силой сказался в лирике, долгое время остававшейся единственным родом его творчества, за пределы которого Навои вышел только в зрелом возрасте.

 Лирические жанры, в особенности газели, пользовались большим успехом среди образованного населения Хорасана и других стран мусульманского Востока. Но авторы лирических произведений, даже те, кто обладал оригинальным и ярким дарованием, могли рассчитывать на прочную известность лишь в том случае, если им удавалось создать диван (т. е. сборник) своих стихов. Практика составления диванов имела в эпоху Навои давнюю традицию. Считалось, что, чем большее количество жанров и форм лирики представлено в диване, тем в более выигрышное положение ставил себя его автор, который мог блеснуть широтой и гибкостью своих способностей. Существовали определенные правила построения дивана. Обычно он открывался касыдами — стихотворными панегириками типа похвальных од, за которыми шли газели, сакинаме, тарджи-банды, мухаммасы, мустазады, месневи и т. д. Замыкались диваны, как правило, такими лаконичными формами лирики, как рубаи, туюги и фарды.

 Каждый вид лирики следовал также строго установленным канонам. Например, предусматривалось определенное количество стихов и строф в стихотворении, система и характер рифмовки. Многие виды лирики могли использовать только заранее заданную тематику.

 Щедрость дарования Навои была такова, что поэт охватил все разновидности лирического творчества, созданные народами мусульманского Востока на протяжении ряда столетий. Газели и кыта, тарджибанды и рубаи — в каком бы жанре ни выступал Навои, он всюду с блеском доказывал безграничные возможности своего таланта и мастерства.

 Попытку составления дивана стихов Навои предпринял в конце 1470-х годов, кстати говоря, по совету султана Хусейна, поощряр-

[09]

шего своего визиря в его литературных занятиях и подчас даже вступавшего с ним в творческое соревнование 1. Первый свой диван, куда вошли стихи 1470—1476 годов, поэт озаглавил «Редкости начала». Позднее им был составлен второй диван «Диковины конца», объединивший стихи 1480—1492 годов, а в последние годы жизни (между 1491 и 1498 годами) поэт пересматривает свое громадное лирическое наследие, которое распределяет по четырем сборникам, известным под общим названием «Чар диван». Так появились четыре дивана: «Чудеса детства», «Редкости юности», «Диковины среднего возраста» и «Полезные советы старости», — на основе которых Навои создает в 1498—1499 годах сводный диван избранных образцов своей лирики — «Сокровищница мыслей». В этом монументальном памятнике узбекской средневековой поэзии, содержащем около 45 тысяч строк, главное место занимает жанр газели, форма которой была уже отточена поэтами многих поколений, в том числе такими узбекскими мастерами, как Амири, Атаи, Саккаки, Лутфи, Гадои.

 Современному читателю Навои следует знать о том, как велика была в средневековой восточной поэзии власть художественной традиции, литературного авторитета и образца. История газели — яркий пример, превосходно иллюстрирующий власть традиции в пределах одного жанра.

 На протяжении целого ряда веков газель как жанр сохранила все свои структурные особенности и компоненты. По содержанию она близка к романсу. Газель также очень напоминает любовную элегию, вещающую, как известно, о неразделенном чувстве, о погибших надеждах на взаимность, о непреодолимых препятствиях на пути соединения влюбленных. Традицией предписывались определенные «персонажи» газели. Это, прежде всего, влюбленный герой, испытывающий муки томления, сгорающий от неутолимой страсти. Столь же постоянными чертами наделяется и образ избранницы: ее красота божественна и ослепительна, но она либо холодна к своему поклоннику, либо предпочитает ему другого, либо вовсе его не замечает. Распространенный, хотя и не столь обязательный «персонаж» газелей — кравчий (виночерпий), чье вино должно заглушить боль от любовной тоски, погрузить ум влюбленного героя в сладостную мечту, либо, напротив, обострить его страдания до крайней степени.

 Литературным этикетом предписывалось воспевание красоты возлюбленной, причем сложился определенный канон таких восхвалений. Обычно воспевались глаза, брови, ресницы и волосы красавицы, румянец щек и белизна ее кожи, маленький рот, ярко-красные

_____

1. Правитель Хорасана Хусейн Байкара был тоже поэт, писавший под псевдонимом Хусейни. Он оставил заметный след в истории узбекской литературы.

[10]

уста, стройный и гибкий стан, нежный пушок и родинки на лице. Симптомы любовного томления и страдания также имели устойчивые опознавательные признаки: жар в крови, чувственное опьянение, оцепенение, обморочное состояние, самоуничижение, разрывание ворота (в знак отчаяния) и т. п. При этом использовался готовый набор деталей, метафор, сравнений и уподоблений.

 Добавим, что автор газели должен был каждый раз преодолевать одни и те же технические трудности. Газель, как правило, строилась из 4—11 бейтов (двустиший), скрепленных единой рифмой. Нередко задача осложнялась: вслед за рифмой появлялся редиф — слово (или группа слов), повторяющееся в конце каждого бейта. Наконец, автор должен был обязательно упомянуть свой поэтический псевдоним в заключительном двустишии — так называемый прием тахаллуса. Кстати говоря, имя Навои — не что иное, как поэтический псевдоним поэта, означающий: мелодичный 1.

 Из сказанного видно, в какие ограниченные рамки была заключена фантазия автора газели. И однако поэты находили возможным проявлять оригинальность.

 Современному читателю, не посвященному в особую жизнь этого жанра, газели Навои могут показаться несколько однообразными. Однако восприятие классической газели требует определенного читательского навыка. Вдумчивый и подготовленный читатель не может не отдать должного искусству поэта. Поистине захватывающее занятие — следить за тем, как в предельно суженных формах фантазия Навои выявляет свою неистощимую изобретательность, как она творит все новые и новые вариации образов, красок, деталей, которые от газели к газели поворачиваются разными гранями, обретая подчас неожиданные и прямо противоположные смыслы. Какое необъятное разнообразие в единообразии!

 В отличие от элегии газель не допускает изображения «истории» чувства или индивидуальной ситуации, в которой оно возникло. «Ситуация» в газели, как сказано, в сущности — одна и та же. Она метафизична и не нуждается в развитии. Но она допускает и даже требует того, чтобы в нее был вовлечен довольно обширный «ассортимент» подробностей предметно-чувственного мира — подробностей, взятых из жизни природы, из социального быта, культурного и религиозного обихода, из мифологии и поэтического эпоса народов Востока. Так, большинство газелей не обходится без того, чтобы в них не упоминались солнце, луна, звезды, пустыня, заря, ветер, ливень, молния, сад; печень (аналог сердца в поэзии Запада), цветы и деревья (неизбежная роза, тюльпан, камфара, кипарис, чинар);

_____

1. Иначе — псевдонимом Фани (что значит: тленный) — Навои подписывал свои стихи на языке фарси.

[11]

животные и насекомые (конь, собака, сова, голубь, неизбежный соловей, мотылек, скорпион и т. д.). Часто встречаются признаки городского пейзажа (улица, майдан, дом, стена, мечеть, базар), упоминаются предметы хозяйственного и культурного обихода (свеча, кубок, халат, шелк, ковер, сеть), драгоценности (золото, серебро, жемчуг, рубины). Значительны вкрапления из области религиозного культа (мечеть, минбар, михраб, намаз, четки, кыбла, сура).

Но обильнее всего, пожалуй, представлены в газелях атрибуты и признаки войны: поле битвы, полчища воинов, разграбленная врагом местность, лук и стрелы, копья, меч, щит и т. д.

Подробности, подобные перечисленным, давали возможность нарисовать некую, конечно, очень условную обстановку. Но именно на них проецируются переживания влюбленного, вследствие чего детали этой обстановки часто превращаются в иносказания, в своеобразный язык любви. Например, кипарис — чаще всего не деталь южного пейзажа, а стройный стан красавицы, красавица вообще. Аналогично значение и арабской буквы «алиф» — символа стройности. Камни и стрелы — обычные синонимы любовных терзаний. Зуннар (пояс, который носили немусульмане)—символ неверности. Рубин — алые уста, а стрелы — ресницы возлюбленной, лук и михраб (сводчатая яиша в мечети) — изгибы ее бровей. Готовый запас таких подробностей позволял авторам газелей путем бесконечного варьирования и комбинирования уже испытанных художественных средств создавать все новые и новые узоры. Залогом успеха была высокоразвитая ассоциативность художественного мышления. Покажем это на примерах нескольких газелей, включенных в настоящее издание.

 Едва подкову подниму, бровь милой вспоминаю я,

 И, как михраб, душа моя бывает сумраком полна.

 («С прикосновеньем губ твоих душа бессильна и больна. . .»)

 Здесь представление о безукоризненно симметричном изгибе объединяет три слова: брови, михраб и подкову.

 Богатейший пучок ассоциаций рождает красно-розовый цвет:

Ветер утра, одари нас шелком розовым зари,

Чтобы роза лепестками кипарис мой обняла.

 Первый бейт этой газели, в котором розовый цвет зари как бы служит одеянием стройного стана красавицы, подсказывает следующий бейт, где розовый цвет переходит в красный:

 То не край завесы неба окровавила заря —

 Это кровь моих рыданий ночью землю залила.

[12]

А вот не менее показательный начальный бейт еще одной газели:

 Когда тюльпаны зацветут на брошенной моей могиле,

 Знай: пламень сердца рдеет тут, здесь раны кровь мою пролили.

 Алый цвет в газелях Навои обретает всевозможные оттенки. Поэт видит его и в отсвете осенней красноватой листвы, и в тюльпанах, и в рубиновых устах красавицы, в вине и в пламени:

 ...померкли осенью глаза.

 Унылый листопад разлуки их алой кровью оросил.

 («Друзья! Надежда на свиданье сожгла мне грудь, лишила сил...»)

 Еще и стрелы не дошли, а я уж в сердце ранен был,

 На эту рану ливень стрел ударил из твоих зрачков.

 Стремясь к рубинам губ твоих, кровавым морем слезы лью.

 Дивиться ль алым облакам над морем, где струится кровь?

 («В мечтах увидя шелк ресниц, я из-за них страдать готов...»)

 В двух последних бейтах красный цвет сопрягается с представлением о влаге и жидкости. А в концовке цитируемой газели (спустя десять строк) эти ассоциации подобно отзвуку эха снова оживают.

 Где розоцветное вино, где розоликий кравчий мой?

 Вот почему и Навои покинуть Хорасан готов.

 Культуре ассоциативного мышления немало способствовал такой распространенный прием поэтической классики Востока, как редиф. У больших поэтов редиф —не просто щегольское украшение, а главная тема всего стихотворения, формулируемая в повторяющемся слове (либо группе слов). Привычная метафора любовной горячки — пожар — в нижеследующей газели Навои превращается в своеобразный перечень разных видов горения:

 Скажи я всё, что в сердце скрыл, — земля заполыхает

И среди дня весь хор светил костром заполыхает.

 О, не прикладывайте мне целебной мази к ране,

Не то и вата, как фитиль, на ней заполыхает.

 Когда огонь внутри горит, не скрыться от пожара —

Куда бы ты ни уходил, он всюду полыхает.

 О, мой язык — язык костра, и каждый вздох мой искра:

Куда бы он ни угодил, всё вмиг заполыхает.

[13]

Я молнией твоей любви, как ствол сухой, повержен:

 Ее давно и след простыл, а он всё полыхает.

 Увы, из глаз моих поток — и тот течет горячим,

 И след, который прочертил, ожогом полыхает.

 О Навои, огонь любви хмельною влагой тушат,

 Но сердце, сколько бы ни пил, всё так же полыхает...

 Немало у Навои газелей, где сквозные ассоциации, захватывая весь текст или большую его часть, выражены несколько приглушенно. Вот один из подобных образцов:

 В моих слезах — из сердца кровь, поток их красным кажется,

Да, это — кровь, хоть отблеск слез как будто ясным кажется!

 Я раз припал к ее губам — мой ум сражен безумием:

 Кто тих — п тот, испив вина, подчас опасным кажется!

 Страшна и малая печаль для сердца сокрушенного:

 Подбитой птице ком земли — и тот ужасным кажется.

 Увижу днем ее чело — она и ночью снится мне:

 Взглянув на солнце, взор смежишь, — оно всё красным кажется!

 Вокруг себя людскую кровь ты проливала реками,

 В них груда черепов-камней пластом безгласным кажется.

 Может быть, самое любопытное в этой газели то, что Навои не поддался соблазну продолжить до конца выстроенную им цепь: кровь, бьющая из сердца, — губы — вино — подбитая птица — красное солнце — кровь многих людей. Поэт закончил газель неожиданно:

 Дверь кабачка закрой не всю — как лик прикрыли локоны:

 В полнеба разлитой закат всегда прекрасным кажется.

 Взгляни, о боже, Навои какой объят молитвою:

 Мне брови чудятся, михраб в их сгибе властном кажется!

 Чуткий и требовательный художник, Навои не гнался за внешними эффектами, пользуясь ассоциативным мышлением в той мере, в какой оно не угрожало изысканностью, нарочитостью и схематизмом.

 Перу Навои принадлежит по меньшей мере две с половиной тысячи газелей — плод великой щедрости его таланта! Конечно, его газели — в гораздо большей мере явление искусства, нежели чело

[14]

веческий документ. Отнюдь не личные увлечения побуждали поэта к созданию столь обширного свода любовной лирики. Но это обстоятельство нисколько не умаляет ее действенности — напротив. Поражает прежде всего разнообразие настроений и широчайший диапазон чувств, которые поэт сумел выразить в своих газелях.

Несмотря на то что газель — это песня о недостижимой или отвергнутой любви, Навои почти каждый раз ищет и передает новую эмоциональную атмосферу, светящуюся разными нюансами чувств. Сетования, печаль, мольбы и скорбь поэт порой предельно обостряет, порой же они граничат с радостью, умилением и восторженным упоением.

 Наряду с богатством эмоциональной палитры вторая отличительная черта многих газелей поэта — тема верности, которая станет лейтмотивом его поэтического эпоса и которая в ту эпоху имела злободневный гуманистический смысл, далеко выходящий за пределы интимного чувства. На это указывает ряд газелей, помещенных в настоящем издании. Вот одно из таких указаний:

 Влюбленный! Верность сохраняй избраннице навеки.

Единым чувством будь силен. Твоя опора — верность.

 В наш низкий век не доверяй ни знатным, ни богатым.

Пей с горя, скорбью опьянен. Чужда вельможам верность.

 («Я буду очень удивлен, что соблюдает верность...»)

 О значении этой темы свидетельствует тот факт, что в свою поэму «Смятение праведных» Навои включил обширный гимн, прославляющий вафо, т. е. верность. По резонному замечанию В. Захидова, верность Навои понимал как «большую социальную категорию» 1.

 Традиции поэтической классики Востока допускали в газелях отклонения (впрочем, весьма ограниченные) от главной (т. е. любовной) темы. Удельный вес таких газелей в наследии поэта значителен. Но еще более важно то, что целый ряд его газелей подобного рода наполнен острокритическим содержанием. Мишенью смелой сатиры Навои становятся служители ислама — ишаны, имамы, корыстолюбивые, лицемерные шейхи, использовавшие религию в целях наживы, беззастенчиво вымогавшие у народа последние гроши. Едко и хлестко звучат такие газели, как «Мечется в кругу дервишей, воет в исступленье шейх...», «С минбара искусное слово лепил проповедник...», «Он любить мне запрещает, простодушный, кроткий шейх...», «Пустословя на минбаре, вволю чешет шейх язык...».

____

1. См.: Захидов Вахид, Мир идей и образов Алишера Навои, Ташкент, 1961, с. 145.

[15]

Сдергивая маску с подобных проповедников Корана, Навои изображает их подлинное лицо:

 В ярости — он хищник дикий, похотью — как грубый скот,

Хоть и кажется двуногим по прямой походке шейх.

 На людей похожим станет разве только в кабачке,

 Если хмелем бренной влаги пополощет в глотке шейх!

 («Он любить мне запрещает, простодушный,

кроткий шейх!..»)

 Следует, наконец, сказать еще об одной особенности газелей Навои — о насыщенности их двустишиями с емким назидательным смыслом, кристаллизующими мудрость поэта, его склонность к философским раздумьям.

 Проповедник гуманных и благородных истин, Навои блестяще показал себя и в такой афористической по своей природе форме лирики, как кыта, среди которых читатель без труда найдет колкие социальные выпады и обличительные мотивы. С презрением отвергая лесть и угодничество перед сильными мира сего, поэт отстаивает достоинство и уважение к истине:

 Не позволяй льстецам себя завлечь —

В корысти все негодники едины.

Беседуя, цени не чин, а речь:

Не важно, кто сказал, важны причины!

 А другое кыта, как бы продолжая тему предыдущего, поэт начал так:

 Не разделяйте трапезу с тираном —

Прилично ли лизать собачье блюдо?

 Решительно ополчался Навои против преклонения перед властью денежного мешка и золота, предупреждая о разлагающих последствиях этой низменной страсти:

 Что злато-серебро? От них — лишь порча рук.

Возьмешь — блестит, отложишь — руки в черном!

Но и душе они — погибельный недуг:

Загубишь жизнь пристрастием позорным!

 Поэт развенчивает спесь и высокомерие тех, кто «пробился в вельможи» («Бывает так, что спеси полн болван...»). Однако Навои решительно защищал гордость, основанную на вере в справедливость и стремлении к добродетели. Вот как он изобразил свою деятельность при дворе султана Хусейна:

 В диване шах печать мне поручил —

 В готовые дела клеймо влеплять.

[16]

То означало: гордость заглуши

И ниже всех других в диване сядь.

 Однако с таким отречением от гордости, которое было равносильно отказу от участия в делах, поэт примириться не мог:

 Но гордость я никак сломить не мог,

 И вышло так, что я сломал печать.

 Навои принадлежал к числу тех немногих в истории государственных деятелей прошлого, для которых политика была неотделима от нравственности и служила как бы ее продолжением. Слова и дела не расходились в жизни поэта. Он поступал в соответствии со своими убеждениями, которые открыто высказывал в стихах.

 3

 Придворные круги ненавидели Алишера Навои за его действия, направленные на благо народа, за резкое осуждение им деспотизма и насилия, корыстолюбия и низости. Со временем эта вражда все более и более усиливалась. История сохранила следующий примечательный эпизод: когда Алишер Навои жаловался и говорил, что ему надоели люди шахского двора, Джами ответил: «Разве там есть люди, если есть, то покажи их нам» 1.

 Борьба против феодальной знати была задачей трудной и опасной. Иногда одерживали верх круги, враждебно настроенные против Навои. В 1487 году он был удалей из столицы и назначен правителем пограничного города Астрабада. В 1488 году в Астрабаде готовилось покушение на жизнь Навои. Только благодаря проницательности поэта оно было предотвращено. Весть об этом происшествии всколыхнула страну и дошла до Герата. Султан Хусейн вынужден был вскоре вызвать Навои в столицу. По возвращении в 1489 году в Герат Навои продолжал свою деятельность и творческую работу.

 Смуты и междоусобные войны все более омрачали политическую жизнь государства. Сыновья султана Хусейна один за другим восставали против центральной власти. В это неспокойное время Навои, с присущей ему дальновидностью и громадным авторитетом, был одной из главных опор расшатавшейся власти султана. Но это не помешало тому, что близкие Навои лица пали жертвой различ-

_____

1. Навои Алишер, Соч., т. 14, Ташкент, 1967, с. 19 (на узб. языке).

[17]

пых политических интриг. В частности, был посажен в темницу и закован в цепи младший брат Навои Дарвешали, правитель города Балха; был казнен племянник Навои, поэт Мир Хайдар Сабухи.

 Навои не жалел сил для того, чтобы установить в стране порядок и спокойствие, согласие между царевичами, обеспечить нормальные условия для труда дехкан и ремесленников. Однако феодальные распри не прекращались. Очень характерную картину этой эпохи Навои в своей поэме «Стена Искандара» описал так:

 Вот два царя враждуют, мир поправ,

Всю землю на две доли разодрав.

 И уведет от мирного труда,

Вооружит народы их вражда;

И поведет, ожесточив сердца,

 Отца на сына, сына на отца...

 Отец возжаждет сына истребить,

 И сын возжаждет кровь отца пролить,

 И брат на брата обнажит свой меч,

Чтоб голову мечом ему отсечь...

 В результате интриг царедворцев погиб молодой принц Мумин Мирза, внук султана Хусейна. Он был казнен по приказу самого султана, к чему его склонили придворные интриганы, причем султан приложил к приказу свою печать в пьяном, почти бессознательном состоянии. Отмена приказа, последовавшая на другой день, опоздала. Ни в чем не повинный четырнадцатилетний Мумин Мирза был обезглавлен. Это еще больше обострило внутренние противоречия. В казни Мумина Мирзы Навои увидел предзнаменование гибели власти Тимуридов. История вскоре подтвердила его предчувствие.

 В 1500 году султан Хусейн отправился в очередной военный поход против восставшего сына Мухаммеда Хусейна. Как обычно, ведение дел в столице на время отсутствия властителя было поручено Навои.

 Вскоре отец и сын помирились. Султан Хусейн возвращался в Герат. Навои со своими приближенными выехал из столицы ему навстречу. 30 декабря 1500 года они встретились вблизи Герата. Навои слез с коня и подошел к султану Хусейну. Тут ему стало плохо. Ни слова не успев сказать, он упал без сознания (случилось

[18]

кровоизлияние в мозг). 3 января 1501 года в Герате Навои скончался.

 Весь Герат провожал в последний путь своего любимого поэта и мудрого деятеля. Целый год в стране длился траур по поводу кончины Алишера Навои — так велика была любовь к человеку, посвятившему весь свой талант и дарования бесконечно любимому им народу.

 4

 Литературное наследие Алишера Навои огромно. В нем мы находим множество прекрасных стихотворений, эпические произведения, научно-философские трактаты, литературоведческие исследования, жизнеописания ученых, поэтов, философов, труды по истории, по языкознанию.

 Вершиной же поэтического творчества Навои является создание «Хамсе» («Пятерицы») —цикла из пяти крупных поэм.

 В начале 80-х годов XV века, в зрелый период жизни, будучи прославленным поэтом и крупным государственным сановником, в прозаическом произведении «Вакфия» («О пожертвованиях»), где Навои подводит итог своей деятельности строителя (продолжавшейся, впрочем, до конца дней), он высказывает свое заветное желание: написать в оставшиеся годы жизни такое монументальное поэтическое произведение, чтобы память о нем сохранилась на долгие века 1.

Примеры подобных произведений были хорошо известны поэту и его современникам: это, во-первых, эпическая поэма «Шахнаме», грандиозное творение прославленного персидско-таджикского поэта Абулькасыма Фирдоуси Туси, во-вторых, тематически соприкасающийся с ней цикл из пяти поэм «Хамсе», созданный двумя веками позже, в XII столетии, великим азербайджанцем Ильясом Низами Гянджеви (1141—1203).

 «Пятерицу» можно кратко определить как свод исторических, философских, космогонических и географических познаний своего времени, преподносимых читателю в виде занимательных, зачастую высокохудожественных, романических или авантюрных сюжетов, с участием либо легендарных, либо исторических персонажей (воссозданных, естественно, с помощью творческой фантазии), либо просто вымышленных или мифических, причем «сверхзадачей» такого повествования является изложение и утверждение (а в иных случаях, наоборот, — ниспровержение) тех или иных философских понятий, религиозных и нравственно-этических догм, житейских правил и т. д.

____

1. См.: Иззат Султан, Книга признаний Навои, Ташкент, 1979, с. 234—235.

[19]

Иными словами, произведение это должно было представлять некий сплав духовных ценностей самого высокого достоинства.

 Такая многогранность и глубина содержания при совершенстве художественного выполнения, способность удовлетворить потребностям и соответствовать вкусам высокообразованных и взыскательных читателей создали «Пятерице» Низами сразу же после ее написания очень широкую популярность на всем мусульманском Востоке, а значит, согласно литературным традициям эпохи, — возбудили у поэтов, современников и потомков, желание подражать высокому образцу, продолжить и творчески развить начатое основоположником. Обычаем литературной практики того времени было создание стихотворных «ответов» на произведение, уже ставшее известным, будь то небольшая газель или громадная по размеру поэма: автор «ответа» варьировал те или иные особенности содержания и формы произведения-образца, демонстрируя свою способность уловить в нем самое ценное, внести в него собственную долю фантазии, по возможности что-то оттенить, переставить акценты и т. д.

 В период XIII—XV столетий, с появления «Пятерицы» Низами и до того времени, когда за подобный же труд принялся Навои, исследователи насчитывают до десятка поэтов, трудившихся на этой же стезе. Сведения о некоторых из них отрывочны; с несомненно стью установлено, что ими были созданы одна либо две-три поэмы из «пятисложного» цикла. Сами эти поэмы зачастую известны лишь по названию либо в отрывках, в неполных списках. Так, например, сам Навои в своих литературоведческих трудах называет Ходжу Имадиддина Лахури, поэта из Индии, писавшего на фарси, автором лучшей из поэм «Лейли и Меджнун» (из цикла «Хамсе») — следовательно, было еще немало других авторов. Из их числа Навои упоминает Ашрафа, умершего в середине XV века, а из своих современников— Мавлана Али Аси, Абдаллаха Хатифи. Тот факт, что уже в эпоху Навои о произведениях поэтов подобного ранга можно было сказать сравнительно немногое, дает основание предположить: их попытки продолжать традицию «Хамсе» не имели большого успеха. Создать весь цикл из пяти поэм, творчески воспроизвести и продолжить то, что начал Низами, удалось лишь двум авторам — Амиру Хосрову Дехлеви (1253—1315), крупному ираноязычному поэту, жившему в Индии, а также старшему современнику и наставнику Навои, классику персидско-таджикской литературы Абдуррахману Джами.

 В Герате эпохи Навои, в условиях, благоприятных для развития литературы и культурной деятельности в целом, «Пятерицы» Низами и Хосрова Дехлеви пользовались исключительной популярностью. В Герате же были созданы многие «ответы» на них, в том числе са-

[20]

мый значительный — «Пятерица» Джами 1. Все это стало внешними побудительными стимулами к тому, чтобы у Навои появилось желание приняться за подобный же труд. Более важны, однако, стимулы внутренние: поэт, в зрелом возрасте обогащенный колоссальным жизненным и литературным опытом, ощутил настоятельную потребность воплотить в емком поэтическом творении уроки мудрости — житейской, нравственной, государственной, — выношенные и выстраданные им, преподать их современникам и потомкам ради их духовного усовершенствования и социального благополучия родины. Жанр «Пятерицы», к тому времени вполне сложившийся, подходил для этой цели как нельзя лучше. Непосредственным побудительным импульсом к работе, возможно, стало для Навои появление первой из пяти поэм Джами — «Тухфатул-ахрар» («Дар благородным»). Своеобразным «эхом» — так предписывал литературный канон — звучит заглавие и первой поэмы в «Пятерице» Навои: «Хайратул-абрар» — «Смятение праведных».

 Еще раз подчеркнем особенность литературной практики того времени: устойчивость, канонизированность поэтических жанров, о чем говорилось выше в связи с лирикой Навои. Можно предполагать, что это — отражение традиций фольклора, где «стереотипы», жанровые, сюжетные, образные, версификаторские, обеспечивают устойчивость словесной ткани произведения, сберегаемого только памятью народного певца, создающего свои варианты текста в соответствии с индивидуальными особенностями своего дарования и вкусами слушателей. Письменная литература эпохи Навои во многом следовала правилам такого рода. В частности, каждая новая поэма должна была быть в чем-то существенном «похожа» на близкую ей по содержанию и форме поэму предшественника. Это обеспечивало новой вещи успех у читателя. С другой стороны, степенью одаренности, творческого своеобразия поэта-продолжателя определялось то, насколько его творение по-своему «непохоже» на образец, что нового внесено в уже написанное, что продолжено, углублено, заострено при сохранении замысла, сюжетной канвы, общих особенностей и т. п.

 В 1483 году с самого начала работы над «Пятерицей», когда

_____

1. Первый дастан (поэма) «Пятерицы» Джами — «Дар благородным»— был завершен автором в 1482 году. Спустя год появился первый дастан «Пятерицы» Навои. Оба цикла поэты завершают в одном и том же году— 1485-м, оба — дастанами об Искандаре. Работали они, таким образом, параллельно, вдохновляя друг друга. Это ли не прекрасный пример творческого содружества двух могучих талантов? Завершив традиционную «Пятерицу», Джами впоследствии присоединил к ней два дастана, созданные ранее («Золотая цепь» и «Саламан и Абсал»), составив «Семерицу» (напомним: «пять» и «семь» — числа издревле магические) и назвав ее «Хафт авранг» («Семь престолов», — имелось в виду созвездие Большой Медведицы).

[21]

Навои освободился от высоких постов при дворе султана (но все же не до конца избавился от хлопотных обязанностей по государственной службе), он в качестве главных образцов избрал для себя труды прежде всего Низами и Хосрова Дехлеви. В начале и конце каждой из пяти поэм Навои говорит о своей зависимости от предшественников, называя себя всего лишь их учеником, который едва ли и достоин состязаться с учителями (скромность в данном случае не только предписывалась каноном, но и была выражением искренней признательности поэта великим предшественникам, глубокого восхищения их творческим подвигом). И тут же Навои подчеркивает: он намерен продемонстрировать и свои творческие возможности, не отказываясь от самостоятельной трактовки сюжетов своей «Пятерицы».

 Одной из насущных для Навои всегда была проблема тюркского (староузбекского) языка, его важной роли в литературной практике своего времени и его способности играть такую роль. Проблема эта как бы вновь обрела актуальность, когда поэт приступил к написанию «Пятерицы». Все известные Навои предшествующие образцы этого жанра были созданы на языке фарси 1. Навои решил, что читающие по-тюркски вполне достойны иметь на своем языке такое сокровище духовной культуры, как «Хамсе», и что подарить им это сокровище — его долг. В поэме «Смятение праведных» Навои пишет, что, после того как Джами благословил, его на труд, он

 ...Желанье ощутил в душе своей,

 Желанье вслед великим трем идти,

Хоть шага три пройти по их пути.

 Решил: писали на фарси они,

А ты на тюркском языке начни.

 Хоть на фарси их подвиг был велик,

Но пусть и тюркский славится язык.

 Затем Навои неоднократно и с предельной категоричностью высказывает следующее: он вовсе не намерен пересказывать по-тюркски поэмы предшественников, тем менее — переводить их на тюркский. И поэт с блеском выполнил миссию, и-м самим на себя возложенную: каждая из пяти его поэм, в общих чертах следуя сюжетной канве и варьируя идейно-образную ткань предшественника, являет собой оригинальное произведение, где словесная ткань тюркского (староузбекского) языка виртуозно использована для выражения идей, актуальных для эпохи Навои; причем стиль, поэтическая тональность произ-

_____

1. В XIV веке в Золотой Орде поэт Кутб написал поэму «Лейли и Меджнун» — на бытовавшем там старотюркском языке. О ее существовании Навои, по-видимому, не знал.

[22]

ведения отражают богатый и сложный внутренний мир поэта, его неповторимую индивидуальность, тонкое и чуткое постижение им человеческих поступков, помыслов и эмоций 1. Создание «Пятерицы» на языке тюрки — подвиг Навои еще и ради упрочения позиций староузбекского языка в качестве литературного, наравне с фарси и арабским, господствовавшими тогда в культурной жизни мусульманского Востока.

 Приступив к осуществлению давно задуманного, Навои завершает первую поэму «Смятение праведных» в том же году, в котором начал, — в 1483-м. Быстрота, с которой, неожиданно для него самого, пошло дело, блестящий успех и широкая известность, которых удостоилось первое творение, вдохновили поэта на продолжение труда. И следующие три поэмы — «Фархад и Ширин», «Лейли и Меджнун», «О семи скитальцах» 2 — были начаты и окончены в течение одного лишь года — 1484-го. При этом от государственной службы Навои так до конца и не оставался освобожденным.

 Завершающая цикл поэма «Стена Искандара», вероятно, была написана в 1485 году. Некоторая задержка с ее завершением была вызвана не только естественным переутомлением, но и возникшими у автора сомнениями принципиального порядка, о которых речь впереди.

 Таким образом, колоссальный труд, содержащий свыше 51 тысячи стихотворных строк, был создан за период немногим более двух лет, а если считать только дни работы над произведением, то и того меньше — всего за шесть месяцев 3.

 Сам Навои в заключительных строках финальной поэмы «Стена Искандара» выражает — естественное в его устах — сомнение в собственном успехе, в том, удалось ли ему хотя бы приблизиться к тому, чего достигли великие предшественники. Однако именно один из них — Джами — сразу же, как только ознакомился с произведением своего ученика, дал его «Пятерице» самую высокую оценку, справедливо расценив ее как грандиозное событие литературной жизни своей эпохи, крупный вклад в сокровищницу духовной культуры всего человечества. Время доказало справедливость этой оценки.

_____

1. Заслуга в раскрытии многоплановой художественной оригинальности «Пятерицы», созданной Навои, принадлежит Е. Э. Бертельсу. См. его фундаментальное исследование «Навои. Опыт творческой биографии», М.—JL, 1948 и в кн.: Бертельс Е. Э., Избранные труды. Навои и Джами, М., 1965.

2. Иначе —«Семь планет» (узб. «Сабъи сайяр»); различный перевод названия вызван тем, что планета по-арабски именуется словом, обозначающим «странник» или «скиталец»; в отличие от звезд, стабильных на карте неба, планеты переходят, «странствуют» из созвездия в созвездие. Здесь, кроме того, подразумеваются семь странников, рассказы которых слушает шах Бахрам в семи дворцах.

3. См.: Иззат Султан, Книга признаний Навои, с. 249.

[23]

И теперь, в наши дни чтение «Пятерицы» Навои в оригинале, в переводе ли — занятие поистине захватывающее, способное вызвать глубокое сопереживание. Не вдаваясь в подробный анализ поэм, мы коснемся лишь некоторых моментов как многопланового сродства между ними, так и специфики каждой из них.

 5

 Прежде всего обращает на себя внимание, что первая поэма, «Смятение праведных», не похожа на четыре других. Она, в отличие от них, бессюжетна и «безгеройна». «Смятение праведных» — это философско-дидактический трактат почти в чистом виде, «почти» — потому что абстрактные понятия о сущности человека, человеческого духа, роли слова, наконец составляющие предмет двадцати «бесед» нравственные категории щедрости, благопристойности, воздержания, правдивости и т. д. и т. п. иллюстрируются краткими рассказами — своего рода новеллами в стихах, где действуют персонажи, чьи характеры очерчены скупо, но выразительно. Сюжеты этих новелл — типа басен или притч, порой с участием исторических или мифических героев и т. п. Таким образом, это философский трактат, но созданный пером художника, в целом являющийся порождением его образного мировосприятия.

 Далее. При явном структурно-смысловом отличии первой поэмы от четырех остальных мы без труда видим в ней то, что сплачивает все пять в единый по замыслу цикл. Каждая из них (в меньшей степени вторая — «Лейли и Меджнун», о которой разговор особый) содержит значительный, философический элемент мысли, ориентированный на дидактику, воспитание читателя в том духе, какой поэтом признается желательным. В прямой форме поучений этот элемент занимает особое место в поэме «Стена Искандара». Только здесь поучения «оживляются»: они вложены в уста двух собеседников — Искандара (Александра Македонского) и его сверстника и ученого друга Арасту (Аристотеля). В поэме «О семи скитальцах» сравнительно со «Смятением праведных» ситуация, при которой читатель должен извлечь из текста нравственный урок, как бы «обернута вспять»: сперва рассказываются сказки-притчи, затем следует назидательный вывод.

 Один из философских лейтмотивов, в прямой форме выражаемый в поэме «Смятение праведных» и в более завуалированной — в остальных, — это призыв к доброте, к тому, чтобы в отношениях между людьми господствовали доверие и сострадание:

 Не назовется человеком тот,

Кого людское горе не гнетет.

[24]

В этом смысле Навои — прямой последователь своих предшественников и учителей, в первую очередь Низами и Джами, в чьих произведениях мотивы гуманности звучат с неменьшею силой (заметим, что в этом отношении, как и в ряде других, всем троим до известной степени уступает Хоеров Дехлеви, чья «Пятерица», при высоких художественных достоинствах, менее насыщена философскими и дидактическими мотивами, раздумьями на социальные темы и т. п.). Зато в другом с особенной яркостью проявляется индивидуальность Навои, его громадный опыт исторического мыслителя и, главное, государственного деятеля, долгие годы стоявшего в центре важных политических событий эпохи. Это размышления о сущности единодержавной власти, об обязанностях правителя, о его нравственном облике, о структуре общества, его «низах» и «верхах», о функциях государственного аппарата и органов правосудия, о положении войска, о налогах и т. д. В «Смятении праведных» весь этот круг проблем лишь намечен, однако содержание следующих поэм неопровержимо свидетельствует: они — главное, что постоянно занимает мысли поэта, глубоко тревожит его. И в этом «Пятерица» Навои стоит неизмеримо выше аналогичных произведений его предшественников.

 В первой части поэтического цикла Навои эпизодически появляются Искандар (Александр Македонский), иранские шахи Хосров и Бахрам, царевич-каменотес Фархад — персонажи, которым в более поздних частях «Пятерицы» суждено стать центральными, в высшей степени показательными, выполняющими важнейшую смысловую функцию — воплощать положительные идеалы автора либо концентрировать в себе то, что он осуждает. В связи с этими образами Навои в «Смятении праведных» пока еще кратко формулирует свое представление об идеальном правителе, которого видит в Искандаре:

 Он был царем, пророком и святым,

Ни с кем в познанье мира не сравним.

 Здесь же — одно из многочисленных у Навои поучений самодержцу, имеющее целью предохранить от бедствий как его самого, так и подданных:

 Народ — твой сад. Будь мудрым, Садовод.

Будь, Пастырь, добрым! Стадо —твой народ.

 В этой поэме намечаются и некоторые другие сюжетные коллизии следующих частей «Пятерицы», как, например, рассказ о «красавице Чина» и о безумно влюбленном в нее юноше, ради любви готовом пожертвовать жизнью. Новелла эта выделяется среди прочих впечатляющей силой: поэт здесь явно приоткрыл то, что глубоко волновало его долгие годы.

[25]

Остросюжетное воплощение любовно-романтической тематики объединяет две следующие поэмы Навои — «Фархад и Ширин» и -«Лейли и Меджнун», выделяющиеся в «Пятерице» благодаря общности своей художественной типологии.

 «Лейли и Меджнун» — это роман в стихах, трагическая повесть о загубленной любви. Низами, автор первого дастана на эту тему, пользовался литературными сведениями отчасти легендарного характера о Кайее, арабском поэте VII века, прозванном «Меджнун» (т. е. «Одержимый бесами, злыми духами») за то, что, согласно преданию, был безумно влюблен в некую девушку и слагал об этом страстные стихи, впоследствии собранные воедино, с прибавлением стихов аналогичного содержания других, неизвестных, поэтов. Коллизия «Лейли и Меджнуна» (Лейли — имя возлюбленной Кайса — от арабск. «лейл» — «ночь») — плод поэтического вымысла Низами, она аналогична той, которую Шекспир воплотил в трагедии «Ромео и Джульетта».

 Взяв за образец дастан Низами, Навои, во-первых, усилил в своем произведении реалистические мотивы, глубже обосновал психологически поступки героев, во-вторых, заострил гуманистическую направленность сюжета, резче, нежели у предшественников, выразив протест против тех предрассудков и навыков мышления, которые сеют зло и вражду между людьми, ограничивают право человека, и прежде всего женщины, на свободный выбор в любви. Последнее на мусульманском Востоке явилось предвосхищением прогрессивных общественных воззрений на много веков вперед.

 Финал дастана «Фархад и Ширин» также трагический: как и в параллельной поэме, влюбленные погибают, не достигнув соединения. Однако и несходство между двумя произведениями очень существенно. Так, например, общественное положение главных персонажей «треугольника» Фархад — Ширин — Хоеров, в отличие от героев предшествующего дастана, весьма разительное — Хоеров — шах Ирана (с чертами реальной исторической личности), Ширин — армянская царевна, Фархад же — сын властителя Чина, т. е. Китая (хотя то, что рассказывается об этой стране, дает основание утверждать: автор имеет в виду Западный Китай, в древности именовавшийся Хотан).

 В отличие от предшественников, прежде всего от Низами, который в большей степени придерживался исторических хроник, содержащих сведения о реально существовавших Хосрове и Ширин (его поэма озаглавлена именами этих персонажей), и ввел Фархада в качестве второстепенного героя, Навои делает последнего главным персонажем (что отражено и в заглавии), в помыслах и действиях которого воплощаются важнейшие положительные идеалы автора. Следует помнить, что Навои был убежденным сторонником сильной

[26]

единодержавной власти, но при условии сосредоточения этой власти в руках просвещенного и справедливого монарха, высоконравственного и гуманного, заботящегося о народе, ради его благоденствия готового на подвиги и жертвы.

 Сын властелина, Фархад с юных лет симпатизирует людям труда, овладевает искусством каменотеса и кузнеца. С помощью волшебства он увидел свою будущую возлюбленную — Ширин и, отказавшись унаследовать престол отца, отправляется на поиски ее. Ширин — армянская царевна, и во имя любви к ней Фархад совершает один из главных своих подвигов — прокладывает в горах оросительный канал, по которому вода устремляется на поля Армении. Впоследствии он возглавляет войско, которое обороняет родину армян от полчищ иранского шаха Хосрова (вспомним, что это центральный персонаж дастана Низами), претендента на руку Ширин, всею душой полюбившей Фархада. Хитростью враги заманили его в плен. И здесь Фархад проявляет чудеса мужества и великодушия даже к недругам: он имеет возможность бежать, но остается в плену, чтобы шах не казнил его стражей. Фархад кончает с собой, получив ложную весть о смерти Ширин.

 Образ Фархада, которого Навои наделил самыми светлыми человеческими качествами, именно благодаря этому, а также благодаря таланту, с которым описан герой и его благородные подвиги, вызывал и на протяжении веков продолжает вызывать искреннее сочувствие читателей и слушателей. Он сделался любимым и поистине народным в среде узбеков, да и всюду, где ощущается влияние средне азиатской литературы и фольклора.

 Еще одна особенность поэмы Навои «Фархад и Ширин», сближающая ее с двумя последующими в «Хамсе»: в ней автор широко и свободно использует исторический и географический материал, как реальный, так и почерпнутый из мифологии. Это в значительной степени расширяет познавательный материал произведения, обостряет читательский интерес к нему.

 Последнее в высокой степени свойственно и четвертой, и пятой частям «Хамсе» — поэме «О семи скитальцах» и особенно «Стене Искандара». Первая имеет своеобразную структуру. Здесь обрамляющий сюжет — история любви иранского шаха Бахрама (как обычно в эпико-романтических поэмах того времени, образ его — сплав исторически реального и вымышленного) и красавицы Диларам из Чина (героиня с таким именем встречается в одной из притч «Смятения праведных»). В этом — черта отдаленного сюжетно-тематического сходства с первыми двумя поэмами. Однако идейно-нравственные акценты здесь иные. Очень существенно, что в отличие, скажем, от Низами, который идеализирует шаха Бахрама (это, в силу ряда причин, стало традицией в литературах и фольклоре мусульманского Востока

[27]

еще задолго до Низами), Навои подает его натурой сложной и противоречивой, в которой явно преломляются черты реальных, хорошо знакомых автору самодержцев и в которой отрицательные начала в конце концов одерживают верх. Момент сурового назидания именно правителям в этой поэме резко усилен сравнительно с предыдущими, являясь продолжением и развитием тех размышлений об общественно-исторической роли и назначении правителя, о его долге перед подданными, о его моральном облике, которые поэт уже излагал в дастанах «Смятение праведных» и «Фархад и Ширин».

 Шах Бахрам в дастане «О семи скитальцах» начинает как мудрый и справедливый самодержец, но у него одна страсть, которая временами отвлекает его от государственных дел, — страсть к охоте. Вскоре появляется и еще одна: шах услышал о красавице Диларам, вытребовал ее себе ко двору, сделал своей возлюбленной, после чего окончательно, к несчастью подданных, запустил дела правления. Он нашел в себе силы понять, в чем причина бедствий его и страны: проявив жестокость, Бахрам избавился от Диларам, но тоска охватила его с еще большею силой. Тогда-то мудрецы посоветовали шаху построить семь дворцов (по числу дней недели, посвященных главным планетам). Здесь Бахрам слушает сказки-новеллы странников, и один из них рассказывает о красавице, в которой шах узнал свою Диларам. Страсть к ней шаху не удается превозмочь, и эта страсть оказывается роковой: снова предавшись пиршествам и охоте, Бахрам вместе с войском и возлюбленной гибнет во время гигантской облавы на диких животных. Мрачным пророчеством звучат стихи в финале:

 Вот так, западню готовя другому, ты

 Себе открываешь мрачные омуты...

 В описаниях придворных пиршеств и увеселений, сопровождаю щихся обильным винопитием, явственно проглядывают черты гератского придворного быта, а в облике шаха Бахрама — характерные качества самого султана Хусейна. Думается, в дастане «О семи скитальцах» над дружеским, нередко восторженно-почтительным отношением Навои к властелину и сверстнику Хусейну возобладал критический взгляд на властителя, стремление преподать ему, а возможно, и наследникам, жесткий нравственный урок.

 Подобного рода замысел воплощен в изящной, высокохудожественной поэтической ткани. Вставные новеллы (их семь, по числу дворцов Бахрама) представляются, по форме и функции, развитием того, что было заложено в структуре «Смятения праведных», по богатству же и красочности содержания предвосхищают многосложный, до предела насыщенный географическим, историческим и научно-фантастическим материалом дастан «Стена Искандара».

[28]

Переходя к разговору о нем, следует подчеркнуть, что здесь идея высоконравственного и широко образованного монарха является стержневой уже безраздельно, образ же Искандара, в высокой степени идеализированный, — законченное воплощение такой идеи. Дастан «Стена Искандара» следует рассматривать как своего рода социальную утопию, одну из самых ярких на мусульманском Востоке, причем характерные черты такой утопии резко усилены Навои сравнительно с предшественниками, разрабатывавшими аналогичный сюжет. У Навои это государь, предельно близкий простому люду, готовый ради полного растворения в нем (суфийский мотив, характерный для «позднего» Навои) отречься от своего сана. Здесь напрашивается аналогия с «чинским» царевичем Фархадом, добровольно превратившимся в мастера-каменотеса. Оставшись, по просьбе подданных, на троне, Искандар неуклонно проводит в жизнь свои идеалы:

 Он истребил, разрушил зла оплот,

От беззаконий защитил народ.

 Гуманность превыше всего ставит Искандар, когда начинает с большим войском походы в дальние страны. Не завоевателем приходит он туда, но миротворцем и мудрым законодателем, строителем полезных для народа сооружений (главное из них — «вал», или «стена», защитившая цивилизованные страны от свирепых варваров). Наряду с этим Искандар — пытливый и самоотверженный исследователь всего неизведанного, его открытия обогащают науку.

 Образ Искандара в поэме Навои, как сказано, далек от прототипа (Александра Македонского), причем идеализации этот образ подвергался еще задолго до первой «Пятерицы» Низами. Потому-то Навои, приступая к своей поэме, поначалу не решался совместить в одном персонаже черты реально-исторические и вымышленно-эпические. Он все же отважился на это, очевидно увлеченный сверхзадачей: создать предельно убедительный образ могучего монарха, сильного прежде всего своей справедливостью, близостью к народу и просвещенностью, чтобы этот образ послужил назиданием для правителей — современников поэта. Действительность, увы, жестоко обманула его надежды, чему свидетельство — историческая трагедия Хорасана в последние годы жизни Навои и после его кончины, бесславная гибель Тимуридов, упадок экономики и культуры, разгул кровавых распрей в течение веков.

 В дастане «Стена Искандара» читатель найдет своеобразные отголоски сюжетов и мотивов каждой из предшествующих частей «Хамсе», снова — эпизодически — встретится с их героями. Такова еще одна черта, сплачивающая цикл, при всей его многосложности

[29]

и многообразии, в единое целое как по структуре, так и по замыслу, по идейно-тематическому наполнению.

 Интереснейшим произведением Навои является также поэма «Язык птиц» (1499). Она написана в аллегорической форме. Большая группа птиц в поисках царя птиц Симурга отправляется в дальний полет. Им предстоит преодолеть много гор и долин. Устав от мучительной дороги, многие птицы разочаровываются и отказываются лететь дальше. Предводитель птиц Удод (Худхуд) упрекает безвольных, уговаривает их продолжать путь. Наконец небольшая часть птиц—их осталось всего тридцать — долетает до той вершины, где должен был находиться царь птиц. Однако вершина оказалась пуста: Вокруг никого не было. Все удивлены. Но как раз в это время слышится голос, объясняющий, что достаточно посмотреть на самих себя, чтобы увидеть Симурга. Таджикское слово Симург и означает: тридцать птиц. По мысли Навои, истинное величие человека достигается не за счет милости судьбы, не через близость к престолу самодержца, а путем неустанного, самоотверженного духовного восхождения к вершинам мудрости и нравственного совершенства.

 В книге «Возлюбленный сердец» (1500), написанной рифмован ной прозой, Навои поместил свод своих жизненных наблюдений. В нем он характеризует деятельность различных кругов и слоев общества — султанов, духовных лиц, судей, поэтов, музыкантов, учителей, чиновников государственного аппарата, ремесленников, земледельцев и т. д. Навои особенно высоко ценил труд крестьян.

 Перу Навои принадлежит ученый труд «Спор о двух языках» (1499), в котором сопоставляются два языка — тюрки и фарси. Поэт подчеркивает богатство и широкие выразительные свойства родного языка тюрки, не уступающие, на его взгляд, достоинствам господствующего в то время в литературе языка фарси, возможность и необходимость создания на языке тюрки высокохудожественных произведений.

 Много сочинений написал Навои по истории литературы. В книге «Собрания утонченных» (1490—1492) он сообщает данные о более чем четырехстах пятидесяти поэтах и приводит извлечения из их произведений. Специальный трактат «Весы размеров» Навои посвятил теории восточного стихосложения.

 Политической истории Ирана посвящена книга Навои «История правителей Ирана». Книги «Дуновения любви» и «История пророков и мудрецов» представляют собой свод кратких сведений об ученых, пророках, философах и богословах.

 Любовь к человеку, страстная проповедь идей добра, справедливости, гуманизма составляют суть художественного творчества Навои. Он твердо придерживался пантеистического объяснения мира. Согласно этому учению, во всем, что есть в мире, в том числе в чело

[30]

веке, отражается красота творца, т. е. бога. Следовательно, отношение к человеку должно соответствовать его божественной сути. Вместе с тем высокого звания человека достоин только тот, кто постоянно заботится о благе народа, кто обладает нравственным совершенством.

 В условиях господства феодального деспотизма, эксплуатации трудящихся кучкой алчных и ненасытных угнетателей, засилия клерикализма и религиозного фанатизма пантеизм был прогрессивной идеологией. Ее разделяли многие передовые мыслители, кому были дороги интересы народа и общества.

 Воззрения Навои, естественно, были ограничены рамками своего времени и среды. Он никогда не подвергал сомнению основные догмы ислама, не выступал против феодальной власти как таковой. Он был сторонником крепкого централизованного государства, управляемого просвещенным и справедливым властителем. Он надеялся, что путем самовоспитания человек сможет совладать с жестокими эгоистическими страстями, отказаться от угнетения себе подобных. Поэт трагически ошибался, полагая, что его политические нравоучения смогут благотворно повлиять на действия власть имущих. Утопический характер подобных чаяний очевиден. Однако это не мешало Навои высоко нести через всю жизнь знамя гуманизма и быть пламенным борцом за счастье людей.

* * *

 Творческий подвиг, совершенный поэтом, поставил его имя в один ряд с именами корифеев мировой литературы. Навои блестяще выполнил, прежде всего, одну из выдвинутых им задач: он создал монументальное, законченное поэтическое произведение на языке тюрки (староузбекском), доказав тем самым его богатые выразительные возможности. Введя в круг интересов тюркоязычных народов богатство сюжетов восточной литературы и фольклора, «Пятерица» Навои сделалась основой и источником многих последующих поэтических произведений.

 Вскоре после смерти поэта его славное имя стало обрастать легендами, вошедшими в фольклор народов Средней Азии. В репертуаре певцов-сказителей появились дастаны, восходящие в своей основе к тексту поэм «Пятерицы». С начала XVI века вся последующая литературная жизнь Узбекистана развивалась под влиянием творчества Навои, которое служило прекрасной школой художественного мастерства.

 Широчайшую известность произведения Навои получили в советскую эпоху. В 1941 году Советское правительство приняло постановление о проведении юбилейных торжеств в ознаменование пятисотлетия со дня рождения поэта. Небывалый размах приобрело изучение

[31]

литературного наследия и биографии Навои, издание его произведений на современном узбекском, русском и других языках народов СССР. Произведения поэта прочно вошли в репертуар узбекских театров и творческих коллективов, его стихи, положенные на музыку, звучат в концертных залах, исполняются по радио и телевидению, на народных и семейных празднествах, в узком кругу друзей поэзии.

 Фигура Навои привлекала и привлекает внимание даровитых писателей, художников, деятелей других искусств. Упомянем в этой связи роман узбекского писателя Айбека «Навои», удостоенный Государственной премии. Доныне пользуется популярностью пьеса Уйгуна и Иззата Султана «Алишер Навои». Постановке пьесы в Театре драмы имени Хамзы, как и одноименному фильму, выпущенному киностудией «Узбекфильм» (режиссер — народный артист СССР К. Ярматов), также были присуждены Государственные премии. Народный артист СССР композитор Мухтар Ашрафи создал оперу «Диларам» по мотивам дастана «О семи скитальцах». Многие талантливые художники республики, вдохновляясь творчеством Навои, создали прекрасные произведения живописи.

 В Ташкенте на проспекте, носящем имя Навои, высится памятник великому мастеру поэзии, расположенный рядом с литературным музеем имени Навои. В Самарканде, в историческом центре города, воздвигнут памятник, изображающий Навои и его друга Абдуррахмана Джами во время задушевной беседы. Именем Навои названы Академический театр оперы и балета в Ташкенте, Самаркандский государственный университет, а также молодой цветущий город химиков и новая область Узбекистана, возникшие в ранее безводных пустынях северо-западного Узбекистана.

 Испокон веков творчество Навои было близко сердцам всех народов Средней Азии. Великий поэт Казахстана Абай, классики туркменской литературы Махтумкули и каракалпакской литературы Бердах признавали Навои своим учителем. И ныне многочисленные представители литератур пародов нашей страны наравне с другими великими поэтами и мыслителями прошлого изучают творения Навои, секреты его виртуозного мастерства, обогащают свой идейный и художественный арсенал.

 Духовное наследие замечательного сына узбекского народа в наше время приобретает международное звучание, становится достоянием всех, кому дороги интересы мира, дружбы и единства народов.

 Навои с нами. Он в наших рядах в борьбе против всего косного и отжившего, в борьбе против социального зла и несправедливости, в борьбе за идеалы мира, свободы и счастья всех людей на земле.

 Камиль Яшек

[32]

Цитируется по изд.: Навои. Стихотворения и поэмы. Л., 1983, с. 5-32.

Сочинения:

Избранные произведения, Ташкент, 1951;

Лирика, М., 1948.

Литература:

Бертельс Е., Навои. Опыт творческой биографии, М.-Л., 1948;

Айбек, Навои. Роман, 2 изд., Ташкент, 1955.

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС