Фирдоуси, Абулькасим

940–1020

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Абулькасим Фирдоуси

Стариков А.А.

Фирдоуси и его поэма «Шахнаме»

III. ЖИЗНЬ ФИРДОУСИ И ЛЕГЕНДЫ О ПОЭТЕ

 Фирдоуси относится к числу тех поэтов, о жизни которых человечество знает очень мало. Даже популярная легенда, долгое время заменявшая биографию автора «Шахнаме», освещала своим мишурным блеском лишь один эпизод жизни поэта. Другие, иногда явно фантастические сообщения, также касались, зачастую противореча одно другому, лишь нескольких моментов биографии Фирдоуси.

 [481]

Если отбросить легенды и обратиться к первоисточникам, прежде  всего к тексту «Шахнаме», то и тогда реальных сведений об авторе поэмы будет явно не достаточно. К тому же они подчас противоречивы.

 Не зная достоверно имени поэта, дат его рождения и смерти не располагая почти никакими точными биографическими фактами и сомневаясь в том немногом, что известно, можно утверждать только следующее: некий хорасанский (из Туса) шиитствующий землевладелец-дехкан, известный под именем Фирдоуси, в зрелом возрасте взял на себя труд версифицировать свод иранских эпических сказаний. В начале XI века поэт посвятил свой многолетний, едва ли не полувековой труд султану Махмуду Газневидскому, но его поэма не получила при жизни поэта должного признания в официальных литературных кругах.

 Это, конечно, далеко еще не биография, даже если прибавить сюда два-три бесспорных или, невидимому, достоверных факта, которыми мы располагаем. Однако исследователю остается единственный, но весьма плодотворный путь: обратиться к кропотливому изучению текста поэмы. И, действительно, анализ «Шахнаме» дает очень много для понимания того, кем был, вернее должен был быть автор «Шахнаме».

 Прежде всего остановимся на некоторых проблемах биографии Фирдоуси, отделяя легенды от реальных фактов. Это не значит, что легенды должны быть отброшены как не заслуживающие внимания. Легенда не только может, но и должна стать предметом специального изучения.

 Когда же речь идет о таком произведении, как «Шахнаме», о таком авторе, как Фирдоуси, интересно и значительно — достойно внимания и изучения все, в том числе и легенды.

 В ранний период европейского востоковедения (конец XVIII — первые десятилетия XIX века) основной формой литературоведческого исследования вообще являлся пересказ иногда случайных первоисточников или простая публикация восточного текста. Естественно, что и о Фирдоуси поневоле пересказывалось лишь то, что находили

[482]

в персидских источниках: в тазкире Довлет-шаха и в предисловиях к некоторым рукописям «Шахнаме», т. е. в основном, рассказ-легенду о пребывании Фирдоуси при дворе Махмуда, о жадности последнего и оплате поэмы серебром вместо обещанного золота, о сатире, которую поэт якобы написал, о бегстве Фирдоуси из Газны, о «раскаяния» султана, пославшего поэту свой запоздалый дар. Все это было широко известно и западноевропейской и русской читательской среде хотя бы по балладам В. Группе и особенно Г. Гейне (баллада Г. Гейне переведена на русский язык В. А. Жуковским).

 По мере того как на протяжении всего XIX века открывались, публиковались и сопоставлялись новые относящиеся к Фирдоуси и «Шахнаме» материалы и, что особенно важно, тексты и переводы самой поэмы, все более критическим становилось отношение ко многим первоисточникам, и к тазкире в первую очередь.

 Как же в настоящее время ставятся и разрешаются основные вопросы биографии поэта?

 Мы можем считать достоверным, что Фирдоуси (в самой поэме автор себя так не называет), создатель дошедшей до нас в многочисленных списках поэмы «Шахнаме», вполне реальное историческое лицо, — жил на рубеже X—XI веков н. э. Никто никогда по этому поводу не высказывал ни малейшего сомнения. Здесь сходятся все первоисточники, об этом говорит и легенда.

 Имя Фирдоуси явно образовано от арабского Фирдаус (единственное число, искусственно образованное якобы от множественного Фарадис, греч. paradeisos, в свою очередь восходящее к иранскому авестийскому корню — pairidaeza) — райский сад. Это имя представляется либо специальным литературным именем («тахаллус»), либо фамильным родовым именем, использованным в качестве литературного. Собственное имя поэта также точно не известно: Хасан, Мансур, Ахмед-Мансур сын Хасана (ибн-Хасан). Бесспорно его дополнительное почетное «по сыну» имя (так называемая кунья) — Абу-ль-Касем (отец Касема). Есть основания предположить, что это имя — Абу-ль-Касем — дано в редакции, посвященной Махмуду Газневидскому как отражение имени (одного из почетных дополни-

[483]

тельных имен) самого Махмуда. Такие случаи принятия имени своего покровителя, восхваляемого поэтом, широко известны. Достаточно назвать «царя поэтов» при дворе того ж Махмуда 'Онсори или известного везира Махмуда — Ибн Хасана Мейменди, также носивших дополнительное имя Абулькасем.

 Почему же сохранилось именно это искусственное и притом позднее имя? Потому, что поэма «Шахнаме» сохранилась именно в редакции, посвященной султану Махмуду.

 Источники и народная память именуют Фирдоуси мудрецом (хаким) или мастером (остад) из Туса. Таким образом, полное общеизвестное имя автора «Шахнаме» звучит: (мудрец или мастер) Абулькасем Фирдоуси Тусский 1.

 Что Фирдоуси имел нисбу ат-Туси, — бесспорно. Что «Тусский» в данном случае указывает на родину Фирдоуси — тоже не подлежит сомнению. Об этом с полной ясностью говорит автор «Чехар-Мекале», который посетил Туе, примерно через сто лет после кончины поэта. Автор «Чехар-Мекале» уточняет: Фирдоуси (родился?) в селенье Баж (может быть, Паж) в округе Таберан (из числа западных округов-пригородов) города Туе, т. е. происходит не из Туса, а из-под Туса.

 О семье поэта, о его родителях мы также ничего не знаем. Правда, некоторые поздние авторы называют иногда имя и титул отца и даже деда, но их сообщения противоречивы и бездоказательны. Пышные имена предков поэта, называемые этими авторами, нереальны для раннего Средневековья (IX — начало X века н. э.).

 Пожалуй, можно было бы принять указание Бундари Исфаганского (начало XIII века), дающего Фирдоуси имя Мансур, сын Хасана. Это сообщение, однако, ничем прочно не подтверждается, хотя и трудно оспаривается. Возможно, что отца Фирдоуси звали Хасан. Но имя отца или деда, если оно не дает указания, как и в данном

____

1. Так именуют Фирдоуси старейшие источники: автор «Чехар-Мекал Низами Самаркандский (XII в.) и переводчик поэмы на арабский язык Бундар Исфаганский (начало XIII века).

[484]

случае, на конкретное историческое лицо, для нас по существу безразлично.

 Значительно более существенным представляется тот факт, что нам известно социальное положение семьи поэта. И это знание —  один из основных моментов при изучении «Шахнаме».

Автор «Чехар-Мекале» говорит в самом начале главы, посвященной Фирдоуси: «Абулькасем Фирдоуси был из дехканов Туса». Важнейшее сообщение, которое прямо или косвенно подтверждается всеми другими источниками, в том числе и текстом самой поэмы.

 Не зная имен и судеб родителей поэта, мы знаем нечто более важное: Фирдоуси принадлежал к роду землевладельцев-вотчинников, сам был таким дехканом, которому его владение обеспечивало (до известной поры) имущественную и личную самостоятельность. О личной и материальной независимости Фирдоуси среди «подобных ему» с полной определенностью говорит старейший и в этом плане безупречный источник «Чехар-Мекале».

 Дехканство в период раннего феодализма, особенно в X столетии, в Хорасане и Средней Азии (восток Ирана) переживало глубокий кризис.

 Принадлежность Фирдоуси к дехканам Хорасана X века как раз и определила основное в его жизни и многое — в творчестве. Мы не имеем прямых указаний источников на дату рождения поэта. Умалчивает об этом и автор «Чехар-Мекале», очевидно, по соображениям научной объективности. Собирая через сто, примерно, лет после смерти Фирдоуси сведения о нем в родном городе поэта, Низами Арузи, по-видимому, мог только установить, что Фирдоуси, умерший и похороненный в Тусе глубоким стариком, жил долго, а сколько именно — «старожилы не запомнили!» И автор «Чехар-Мекале», не в пример многим другим, не стал фантазировать.

 Основную помощь в определении годов жизни поэта оказывает самый текст «Шахнаме». В ряде лирических отступлений Фирдоуси говорит о своем возрасте в связи с некоторыми моментами Работы над поэмой и обстоятельствами личного характера (смерть

[485]

сына), указывает даты (прямо или лишь намеком), например дату  завершения своего труда.

 Наиболее твердой датой можно считать указание на завершение второй, посвященной Махмуду Газневидскому, редакции поэмы в 400 год Хиджры, т. е. в 1009—1010 годы н. э. Остальные даты так или иначе сопоставляются между собой и с этой датой, причем выявляются противоречия, казалось бы, прямых и ясных в отдельности указаний. Многие из этих противоречий кажущиеся, рано или поздно их, может быть, удастся согласовать. Дело в том, что первоначально молчаливо исходили из предположения о последовательной с начала до конца работе Фирдоуси над поэмой. В целом это, пожалуй, так, но в отдельных случаях более поздний эпизод мог быть обработан раньше, а более ранний отредактирован позднее. Наконец, не исключены и отдельные, позднейшие вставки, искажения переписчиков, варианты разных редакций. Все это ныне с успехом изучается, сопоставляется текстологами, но пока еще в плане предварительных исследований. Большое значение имеет и отсутствие окончательно установленного критического текста поэмы.

 Таким образом, отдельные исследователи, сопоставляя многочисленные и противоречивые данные, по-разному устанавливали вероятность той или иной предполагаемой даты рождения Фирдоуси. Так, Т. Нёльдеке полагал вероятность 323—324 годов Хиджры, т. е. 935—936 годов н. э. Таги-заде — (еще в журнале «Каве» за 1921 г., № 12) — около 320 года Хиджры, т. е. в пределах 932—934 годов н. э. Последняя дата была принята правительством Ирана как официальная для проведения торжества 1000-летия со дня рождения поэта в 1934г. Есть и иные соображения: если более ранние даты (не раньше 920 г.) мало обоснованы, то установление более поздней даты (329 г. Хиджры, т. е, 940—941 гг. н. э.), обосновываемое, например, Саидом Нафиси по данным «Шахнаме», заслуживает предпочтения.

 Что мы знаем о личной жизни, семье, детстве, воспитании будущего автора «Шахнаме», о раннем периоде его жизни? Можно прямо сказать: почти что ничего! Из текста поэмы устанавливается только, что у Фирдоуси был сын, умерший в возрасте 37 лет, когда отцу его

[486]

было 65. Безвременная кончина сына отмечена в поэме трогательной элегией — лирическим отступлением автора. Есть упоминания и о дочери поэта, бывшей, очевидно, значительно моложе брата (автор «Чехар-Мекале» говорит о ней как о наследнице поэта). Вот и все. До момента, когда Фирдоуси берет на себя труд создания «книги царей» — «Шахнаме», ни он сам в своей поэме, ни другие старые  источники ничего не говорят нам о личности автора.

 Представляется, однако, что, несмотря на молчание источников, все же есть возможность сделать несколько существенных выводов и обоснованных предположений.

 Можно предположить что детство и юные годы поэта прошли без особых событий, в условиях дехканской обеспеченности. Жалобы на материальные затруднения отмечаются в «Шахнаме» значительно позднее, когда поэту было около шестидесяти лет. Более ранние упоминания, как, например, о «неверном сокровище» (ганджи вафадарнист) во «Введении» к «Шахнаме», порождены скорее чувством непрочности положения (в это смутное время), чем нуждой.

 Выше подчеркивалось, что Фирдоуси был дехканом из-под Туса. Следовательно, будущий поэт рос не в семье каких-либо захолустных вотчинных владельцев поместий, а жил в пригороде одного из крупных и культурных городов того времени. Это дает все основания предполагать, что Фирдоуси получил лучшее образование и воспитание, чем средней руки провинциальный дехканский сын.

 Тус был одним из важных центров иранского национализма — шо'убийи и вместе с тем шиизма. Именно в Тусе была проведена работа по составлению свода иранских сказаний и истории «Ходай-наме» или мансуровского прозаического шахнаме.

 Если дехканство вообще было основной средой (как и мобеды, хранители, главным образом, книжных традиций), где собирались изустные эпические сказы, то мы вправе предположить, что дома, в семье Фирдоуси мог слушать эти «сказы», а в Тусе быть близким к кругам знатоков-хранителей преданий.

 Фирдоуси — поэт и большой, зрелый мастер поэтического слова, таким, разумеется, не родился, а сделался, развив свой талант,

[487]

свое художественное мастерство задолго до того, как он приступал к работе над поэмой.

 Возникает вопрос: почему мы не видим юношу и молодого Фирдоуси в числе придворных поэтов своего времени? Ведь в то время профессиональное мастерство уже ценилось высоко, а поэт такого таланта, какого не мог не сознавать в себе Фирдоуси, мог быть уверен в успехе. В числе придворных поэтов саманидского века нет имени Фирдоуси. Что его забыли, не отметили? — Невероятно! Значит, он не выступал как поэт-профессионал.

 Фирдоуси не был придворным поэтом, невидимому, потому, что это не входило в его личные творческие планы. Кроме того, он был материально обеспечен, и жизнь не вынуждала его выступать профессионалом-панегиристом.

Но вот — твердо установленный биографический факт: Фирдоуси в зрелом возрасте, после преждевременной гибели поэта Дакики берет на себя труд стихотворной обработки сборника эпических сказаний Ирана. Об этом он сам говорит в стихотворном «Введении» к поэме, касаясь некоторых моментов истории создания «Шахнаме».

 Дакики — один из наиболее ярких после Рудаки таджикских поэтов саманидского X в. Хорасанец, по некоторым данным уроженец Средней Азии (Бухары), Дакики был поэтом при дворе саманида Нуха II ибн-Мансура (977—997 гг.), а до этого при удельном дворе эмиров династии Чаганиан.

 Несколько дошедших до нас блестящих лирических фрагментов и отзывы источников убеждают, что это был оригинальный, большого художественного мастерства и силы лирический поэт, которому отводилось едва ли не первое место среди современников. Считать его гебром-зороастрийцем, шо'убитом можно, исходя из очень зыбких оснований. И утверждать, и отвергать подобные предположения одинаково трудно.

 Теперь уже невозможно решить, был ли убит Дакики своим рабом по наущению мусульманского духовенства или в припадке ревности под пьяную руку, как на это намекает в своем лирическом отступлении Фирдоуси (см. стихи 287 и сл.). Ему ли самому принадлежала

[488]

инициатива облечь в стихотворную форму «времен минувших книгу», мансуровское шахнаме, или его как выдающегося мастера-стихотворца привлекли к этому нужному и политически важному делу, не имеет значения. Стихотворная обработка книги была начата Дакики и осталась незавершенной. Фирдоуси включил в свою поэму тысячу бейтов Дакики — то, что дошло до нас и на основании чего источники, а за ними и многие исследователи повторяют, что Дакики успел написать только ту тысячу бейтов, которая сохранилась в тексте «Шахнаме» Фирдоуси. Тысяча бейтов для огромного по замыслу и объему труда — ничтожное, ничего не определяющее количество. М. 'Ауфи в своем древнейшем из дошедших до нас тазкире говорит о 20 000 бейтов, написанных Дакики! Эту цифру (как и любую другую, кроме упомянутой тысячи) мы не можем ни принять, ни оспорить, но ясно одно: Дакики начал труд и, не закончив работы, был убит. Фирдоуси же в свою поэму включил только часть написанного Дакики, а не все.

 Не случайно включил Фирдоуси в свою поэму именно эти бейты Дакики. Фирдоуси как будто желал почтить память своего трагически погибшего предшественника, а, кроме того, заодно, подчеркнуть свое превосходство. Так, примерно, говорят многие исследователи. Это вполне вероятно, но не в этом главное. О чем повествуется в бейтах Дакики, вошедших в состав поэмы Фирдоуси? О начале зороастризма, о появлении провозвестника «истинной религии» Заратуштры. Скользкая, особенно опасная в ортодоксальном мусульманском окружении тема. Очень вероятно, что Фирдоуси предпочел, чтобы не он сам, а его предшественник отвечал за написанное.

 Вместе с тем не следует думать, будто Фирдоуси приступил к работе над «Шахнаме» только после смерти Дакики. Несомненно, он и раньше, живя в Тусе, который был насыщен преданиями, слышал их из уст сказителей с детских лет. Фирдоуси, обладатель несомненного поэтического таланта, не мог не приложить своих сил к версификации отдельных эпизодов родных преданий.

 Вряд ли мысль о полном воплощении их в стихотворном «шах-наме» могла появиться сразу у юного поэта, еще не осознавшего

[489]

себя, свои силы и возможности. Да и не так легко было получать дорогостоящую рукопись — оригинал, необходимый для версификации. Но по мере роста мастерства, опыта в работе не могла не оформляться мысль о возможности выполнить такой нужный, желанный для всего окружения Фирдоуси труд. Грандиозный, сулящий бессмертие, но тяжелый и главное — мучительно долгий.

 И вот, неожиданная смерть Дакики ускоряет принятие решения. Жизнь Фирдоуси подчинена теперь одной — высокой и еще очень далекой цели.

 В начале работы имущественное положение Фирдоуси, как говорилось, было удовлетворительным, хотя и казалось уже недостаточно прочным. Но трудности и явные и скрытые, которые ожидали поэта в будущем, не устрашили его. Фирдоуси смело, с верой в себя и свое дело пошел им навстречу.

 Во «Введении» к поэме Фирдоуси говорит о поисках необходимой для его версификации основы — рукописной копии прозаического мансуровского шахнаме, иначе новоперсидской «Ходай-наме», созданной в Тусе в 960 году.

 Разумеется, иметь в своем распоряжении рукопись, копию только что выполненного огромного труда, было нелегким делом для частного лица, не обладавшего неограниченными возможностями. Друзья, заинтересованные в деле (по тексту «Введения» «один друг»), доставили ему желанную копию, и работа Фирдоуси получила необходимую основу. Совершенно очевидно, что речь шла о новоперсидском своде, а не о пехлевийском оригинале «Хватай-намак». Фирдоуси, как мы убеждены, не знал графики пехлеви и не мог бы использовать пехлевийский оригинал.

 Фирдоуси закончил свой труд, на что ушло, как говорят, противореча друг другу, указания текста, 20, 25, 30 и 35 лет. Что же мы знаем об этом длительном и важном периоде жизни поэта, о времени создания и завершения великой эпопеи? Очень мало, а если говорить о биографических фактах, то почти ничего. Текст «Шахнаме» является нашим и основным и единственным источником. В лирических отступлениях, разбросанных в различных частях поэмы.

[490]

Фирдоуси нередко говорит о себе. Интересно сообщение об освобождении Фирдоуси от налогов, что, с одной стороны, свидетельствовало о материальных затруднениях поэта, а с другой, — о заинтересованности в его работе, дружеской моральной и посильной материальной помощи определенных кругов общества.

 В основном же отступления личного характера не содержат в себе точных биографических фактов. Их пронизывают размышления поэта о все ухудшающихся материальных условиях жизни. Вместе с тем они свидетельствуют о неуклонном росте самосознания автора «Шах-наме».

 Если отдельные поздние эпизоды поэмы могли быть отредактированы и ранее (так, возможно, ранее других были обработаны сказания об Исфендиаре — бой с Ростемом), то в общем все же Фирдоуси работал последовательно, а потому в целом хронологически более поздние части поэмы и были написаны позднее. В большей части лирические отступления сочетаются с указанием возраста. Наиболее раннее упоминание о возрасте относится к 384 г. (первая редакция «Шахнаме»), когда Фирдоуси было 55 лет. До 58 лет поэт вообще считал себя еще молодым: «В это вреия как лет мне было к 58, я был (еще) молод. . .». И далее мы встречаем указания на 63, 65, 70, 71, 76, 80 лет.

 Вместе со старостью надвигались нужда и заботы. Поэт в 65 лет, правда, в связи с гибелью сына, говорит уже о себе как о старике.

 А нужда эта — не просто некоторые материальные трудности. Трудности не могли не существовать и раньше, но тогда они не исключали известной обеспеченности, а следовательно, и необходимого спокойствия и возможности работать независимо.

 Чем дальше, тем больше Фирдоуси говорит прямо-таки о нужде, острой нужде в основном, что необходимо для поддержания самого существования — в пище, в тепле:

 Надвинулась туча, затмился месяц,

 Молоко [снег] падает из черного облака.

 Не видно уже ни реки, ни равнины, ни предгорий. . . .

 Воронова крыла [в белизне падающих хлопьев снега] я не вижу,

[491]

Не осталось у меня ни солонины, ни дров, ни ячменя,

 И ничего не будет до сбора ячменя, [нового урожая].

 В этом мраке, в дни ужаса и бедствий

 Земля от [покрывающего ее] снега подобна шару из слоновой кости.

 Речь идет о хлебе насущном, простом «черном» хлебе, о дровах и солонине (здесь считаю возможным только так переводить намаксуд, а не «соленья», как это не раз имело место).

 Или в другом месте (фрагмент из заключения эпизода «Смерть Йездегерда»):

 Если бы у меня доходы равнялись расходам,

 То время [судьба] было бы мне родным братом.

 В этом же году выпал [весенний] град — подобно смерти,

 Мне смерть была бы лучше чем этот град.

Двери дров и пшеницы и баранины

 Запер для меня этот посланец высокого неба. . . .

 Принеси-ка вина — ведь немного нам дней еще осталось,

 Так было всегда, пока существовал мир и [он] никому не достался...

 Не располагая никакими фактами личной биографии поэта, все же можно представить себе, что случилось с дехканом из-под Туса Фирдоуси в те смутные годы X века. Если даже с Фирдоуси лично ничего особенного не случилось, а страдали, разорялись, погибали его окружающие: друзья, покровители и защитники, представители старой, еще саманидской дехканской знати, то все равно поэт оставался один, или почти один и терял почву под ногами. А что это было так — несомненно: тут не могли не действовать общие закономерности.

 Старое аристократическое вотчинное землевладение переживало кризис, уступая место новому феодальному ленному землевладению. Дехканство — класс, к которому принадлежал Фирдоуси, теряло свое господствующее положение, свое политическое влияние и, естественно, находилось в оппозиции к новым ленного типа владельцам, в большей части арабизованным иранцам, а в X веке — подчас и исламизованным тюркам.

[492]

Тяжелые годы борьбы поэта за существование одновременно были и годами борьбы за достижение поставленной цели. Как свидетельствуют лирические отступления «Шахнаме», как показывает самый факт завершения работы над поэмой, ничто не могло сломить духа поэта.

 Нам представляется, что поэма Фирдоуси может быть и не была бы такой, какой она стала, если бы поэт работал в иных, более спокойных условиях, если бы победа давалась ему легче, без борьбы. Борьба автора за свое произведение определила особую остроту, актуальность в самой трактовке старых традиционных сюжетов, не говоря уже о лирических моментах поэмы. Эта острота явно идет от живого соприкосновения поэта с жизнью. В «Шахнаме» Фирдоуси отразил народную тенденцию лучше, глубже, острее и жизненней, чем это могло быть в условиях, более благоприятных для самого поэта, но отделяющих его от живого соприкосновения с народом.

 По мере того как подвигалась работа над поэмой, у Фирдоуси возрастало чувство уверенности в своих силах, сознание величия и необходимости своего труда. «Шахнаме» в глазах автора постепенно становится памятником нерукотворным — «созданным словом», памятником, которому «не страшны ни ветер, ни дождь», к которому «не зарастет народная тропа»: «Века пройдут над этой книгой, и ее прочтет всякий, обладающий разумом»; «Когда эта именитая книга будет закончена, обо мне заговорит вся страна. . .». Уверенность поэта в величии своего дела, несомненно, помогла ему завершить свой труд-подвиг.

 Когда была закончена работа над поэмой? В тексте «Шахнаме» содержатся прямые указания автора, с датами — не с датой, а именно с датами завершения труда. Это 384 г. Хиджры (994 г. н. э.) и 400 г. Хиджры (1009—1010 гг. н. э.). Есть и другие даты, например, 389 г. Хиджры (999 г. н. э.), но эта последняя, как увидим, возможно, основана на недоразумении. Противоречия сравнительно легко разрешаются, если принять естественную мысль о нескольких редакциях поэмы.

 Бесспорна дата 400 г. Хиджры с посвящением Махмуду Газневидскому. Именно эту редакцию и сохранили нам многочислен-

[493]

ные рукописи и позднейшие литографированные и печатные издания текста. Есть все основания утверждать, что она не была первой редакцией поэмы, что стихотворная обработка «Шахнаме» была закончена Фирдоуси значительно раньше 400 г. что, действительно, около 384 (994) г. «Шахнаме» могла быть в основном завершена. Две редакции (994 и 1010 гг.) представляются бесспорным фактом, с которым могут быть согласованы указания на возраст автора и на продолжительность его работы над поэмой.

 Но противоречия остаются. С какого момента исчислял Фирдоуси сроки, указанные в лирических отступлениях? Нам представляется, что последний срок — 35 лет — мог включать и раннюю работу автора над эпическими преданиями, еще до принятия решения взяться за труд, начатый Дакики. А может быть, с момента получения от «друга» необходимой книги? Во всяком случае, можно утверждать, что «Шахнаме» в редакции, законченной Фирдоуси в 994 г., не могла быть позднее посвящена Махмуду Газневидскому без существенной, хотя бы и внешней, обработки. К этой обработке Фирдоуси, конечно, приступил не сразу после завершения первой редакции, а несколько лет спустя, по-видимому, около 390 г. Хиджры (1000 г. н э.). В целом от момента завершения первой до окончания второй редакции прошло около 15 лет!

 Первоначальный текст поэмы мог быть дополнен новыми эпизодами, вариантами и, вероятно, был дополнен, но также мог быть и сокращен в отдельных частях. Поэтому именовать первую редакцию предварительной, а посвященную Махмуду полной не следует. Мы не знаем тех изменений, которые были сделаны Фирдоуси при доработке поэмы для посвящения Махмуду.

 Несколько слов о промежуточной редакции 999 года с посвящением правителю Хан-Ленджана, незначительного округа близ Исфагана, Ахмеду ибн-Мохаммеду.

 Во-первых, надо с полной уверенностью сказать, что о какой-либо новой редакции огромной поэмы, законченной только что в 994 г., говорить нельзя. Для этого у автора не было ни основании, ни, главное, времени. Речь могла идти только о поднесении имею-

[494]

щегося экземпляра первой редакции с соответствующей надписью — посвящением.

 Во-вторых, новейшие исследования иранских ученых (Бехара, Нафиси и др.) установили ошибочность утверждения Германа Эте, закрепленного авторитетом Т. Нёльдеке, о посвящении Фирдоуси в 389 г. поэмы эмиру Хан-Ленджана. Речь может идти о поднесении ему поэмы переписчиком в 689 г. Хиджры, т. е. через триста лет после окончания поэмы! Дело в том, что дефектное (без точек) графическое начертание … прочтено …. (300), а надо было бы читать ….(600), на что, по-видимому, имеется больше оснований.

 Психологически, конечно, ошибка эта вполне понятна. Но истина, скорее всего, на стороне современных исследователей текста. Одно бесспорно: никакой новой редакции не было и не могло быть.

 Итак, поэма закончена в 384 (994) г. К концу работы резко изменилось материальное, прежде всего, положение автора. Если вначале преобладающим, очевидно, было стремление к славе, доброму имени, бессмертию, то теперь вопросы материального обеспечения, вознаграждения за труд всей жизни, труд, величие и ценность которого все более и более осознавались автором, должны были стать на первый план. Надо было реализовать плоды своего труда. А это означало: посвятить свою поэму высокому лицу, меценату, имеющему возможность оплатить подобный труд. Ведь меценатская поддержка, Дар поэту, возвышающему своими стихами покровителя, по существу, была единственной формой литературного гонорара в то далекое время.

 Но именно с момента окончания поэмы мы почти ничего уже не можем с уверенностью сказать о биографии Фирдоуси.

 Вероятно, переработанная поэма была преподнесена султану Махмуду. Однако посвященная Махмуду Газневидскому поэма пришлась не ко двору при его блестящем дворе. Вскоре после этой неудачи, будучи глубоким старцем, поэт скончался, по-видимому, в своем родном городе Тусе. Через сто, примерно, лет его могилу и посетил Низами Самаркандский.

[495]

В описании событий этих лет на первый план выступает легенда «о великом поэте и недостойном его дара султане», легенда, имеющая все права на наше внимание, но все же легенда, сквозь призму которой мы вынуждены воспринимать предполагаемые факты биографии Фирдоуси в их порой неустранимом противоречии.

 Неизбежно встают и, как увидим, остаются в большинстве не разрешенными существенные вопросы о появлении Фирдоуси (или его поэмы) в Газне, о характере конфликта с султаном Махмудом и неудачи поэта, о так называемой сатире на Махмуда, о странствованиях поэта (пребывании у бавендидов в Табаристане и у бовейхидов Ирака), об авторстве поэмы «Юсуф и Золейха» и о последних годах его жизни.

 Был ли сам Фирдоуси в Газне при дворе Махмуда? Старейшее упоминание о Фирдоуси в источниках — рассказ автора «Тарих-е Систан» касается личной беседы поэта с султаном при чтении «Шахнаме». Но, отрешившись от традиции, придется ответить прямо: мы не знаем этого. Доказать этот факт трудно, равно как и окончательно его отвергнуть. Действительно, Фирдоуси ведь мог послать свою поэму с посвящением Махмуду Газневидскому. М. Бехар прямо говорит о том, что Фирдоуси не был лично в Газне, а только послал свою вторую редакцию через какого-то военачальника. Сомнения в личном приезде Фирдоуси в столицу газневидов представляются обоснованными. Будь Фирдоуси даже самое короткое время в числе придворного окружения султана Махмуда, это не могло бы не найти большего и более конкретного отражения в литературе, в творчестве газневидских поэтов, историков, мемуаристов. Наконец, даже сама легенда, фрагменты ее (часто противоречивые), более понятны, более реальны, если предположить, что Фирдоуси в Газне не был.

 В чем же сущность конфликта между султаном и поэтом, если считать фактом, что «Шахнаме» Фирдоуси не была принята, оценена, наконец, оплачена султаном «как должно» (т. е. в соответствии с обоснованными надеждами самого поэта)? Разумеется, мы не будем останавливаться на таких моментах, как скупость, скаредность «низкородного» Махмуда или неспособность его, «грубого варвара-тюрка»,

[496]

оценить мастерство Фирдоуси. Если Махмуд не был скуп по отношению к другим своим и заезжим (Гезайери и др.) поэтам, если еще в XII веке азербайджанский персо-язычный поэт Хакани с тоской и завистью вспоминал: «Слыхал я, что из серебра посуду, из золота имел столовые приборы 'Онсори», — то почему же Махмуд вдруг оказался скупым по отношению к Фирдоуси в ущерб своему доброму имени?

 Может быть, всему виной его невежество, неспособность оценить талант поэта? Кстати, о невежестве, безграмотности «грубого тюрка Махмуда» говорил даже А. Е. Крымский, между прочим, противореча своему же описанию карьеры тюркского раба-голяма на страницах той же «Истории Персии», а также прямому указанию Бейхаки о собственноручных записках Махмуда его сыну Мас'уду, которые он, Бейхаки, передавал последнему.

 Махмуд был потомком тюрка-голама во втором-третьем поколении. Правда, мы теперь можем с основанием говорить, что лично Махмуд, повидимому, не был таким тонким ценителем поэзии, каким его представляли иногда. Он был центром, но не душой своего литературного окружения. Младший брат Махмуда — Наср, упоминаемый во «Введении» к поэме, имеет как будто больше оснований считаться ценителем поэтов. Так или иначе, но такие высокоталантливые поэты, как 'Онсори, Феррохи, и даже поэты средней одаренности (Асджади и др.) процветали и были оценены султаном. Тогда почему же невежество султана проявилось только по отношению к Фирдоуси? Совершенно очевидно, что были особые причины непризнания поэмы «Шахнаме» и газневидским двором и прежде всего султаном Махмудом.

 «Шахнаме» Фирдоуси, как и всякое другое великое произведение искусства, имело огромное общественно-политическое значение. Следовательно, признание или непризнание поэмы должно было определяться отношением к ее общественно-политическому смыслу и значению, независимо от ее эстетической оценки. Нам представляется, что художественные достоинства поэмы, мастерство ее автора были неоспоримыми, непревзойденными и не могли не быть оценены по достоинству где бы то ни было.

[497]

Можно отметить, что и легенда не дает никаких оснований для обратного заключения.

 Следовательно, все зависит от отношения к политике газневидского двора в момент появления поэмы Фирдоуси при дворе Махмуда, т. е. в 1009—1010 г.

 Именно советские ученые правильно поставили вопрос о политическом значении «Шахнаме». С наибольшей четкостью, правда, в плане внешнеполитических сопоставлений, без учета положения внутри страны, подошел к вопросу К. И. Чайкин в своей статье «Фердоуси» (сборник «Восток» № 2).

 Итак, те, кто идейно и материально стимулировал труд поэта, были уже не у дел. И это относится не столько к самим саманидам, сколько к деятелям типа Абу-Мансура, т. е. людям X саманидского века. Те люди, которые в известном смысле «заказывали» поэму, в период распада государства саманидов оказались неплатежеспособными. А новый «покупатель», султан Махмуд, только несколько первых лет своего владычества (начало XI века) выступал как наследник и продолжатель традиций саманидов. Политика Махмуда Газневидского не была и не могла быть повторением политики X века.

 Если бы Фирдоуси смог представить свою поэму победителю, наследнику саманидов Махмуду в первые два-три года после его торжества, острота противоречий еще не была бы так очевидна, Махмуд еще не определил свою политику, а продолжал по инерции прежнюю, саманидскую: борьбу на северо-востоке с наступающим на Мавераннахр «Тураном» и стремление подчинить своей власти западный Иран в борьбе с халифатом.

 Несколько позднее и именно к моменту, когда «Шахнаме» была представлена в Газну, определились новые, свои линии внешней политики Махмуда: экспансия в Индию, а на севере — необходимое обеспечение тыла (мир с «Тураном», т. е. с караханидами) с отказом от Мавераннахра. Как известно, этот поворот во внешней политике ознаменовался восстановлением арабского языка в качестве языка государственного и оформился «сменой кабинета» — отставкой везира

[498]

Фазла ибн-Ахмеда Исфераини (в 1010 г.), место которого занял Ахмед ибн-Хасан Мейменди, традиционно неверно именуемый Хасаном Мейменди. И вот легенда называет первого — Исфераини — другом, а второго — Мейменди — врагом Фирдоуси.

 Можно утверждать, что «Шахнаме» в конечном счете не могла быть принята Махмудом Газневидским, независимо от оценки ее художественных достоинств и даже независимо от момента появления Фирдоуси при дворе. Дело не столько в сюжете поэмы, сколько в том, что она — отражение народного сознания в творчестве гениального поэта.

 Такая идейная направленность была в непримиримом противоречии с основами газневидского государства, со всеми главными линиями и внутренней и внешней политики Махмуда.

 И если бы Фирдоуси представил свою поэму раньше, до поворота внешней политики Махмуда, может быть, и не так остро, не сразу выявилось бы это противоречие, но оно неизбежно выявилось бы в конце концов, и поэма Фирдоуси все равно была бы отвергнута. Ведь новая, удобная для поднесения Махмуду редакция была, по существу, только внешним, неизбежным оформлением, не менявшим и не бывшим в состоянии изменить сущности.

 В поэме прежде всего бросается в глаза явная антитуранская тенденция. Она, конечно, была неуместна с момента соглашения с караханидами, т. е. именно тогда, когда была представлена поэма. Нам представляется, что тюркское происхождение самого Махмуда не имело особого значения. К услугам султана, как и любого другого властителя, всегда была готова пышная генеалогия, которая возвела бы его род к любому мифическому или историческому знатному предку-иранцу. Да и вообще государство газневидов было не тюркским, а лишь неофеодальным ирано-афганским государством с династией тюркского происхождения.

 Антиарабская тенденция выражена не менее ярко, а в конце поэмы исключительно сильно. Она неизбежно переходит в антимусульманскую, что, конечно, не к месту при Махмуде, получающем инвеституру для «священной войны» с «неверными» в Индии от повелителя

[499]

«правоверных» — аббасидского халифа. Но, пожалуй, и эта тенденция — не решающий фактор неприятия поэмы. Махмуд — политик, а не верующий мусульманин и, думается, вопросы правоверия (суннитства и шиитства) сами по себе не имели для него значения.

Но что бесспорно не зависело от момента — это не сразу ощутимая, скрытая за аристократическим иранским легитимизмом и национализмом, народная тенденция, противопоставленная абсолютизму владык Ирана.

 В ней заключена основная причина непримиримого противоречия между султаном и поэтом. Подобная тенденция не могла быть по душе и саманидам, но для них в поэме было много таких положительных моментов, которые могли временно затенить, как-то уравновесить противоречивые социальные элементы произведения. Ведь за внешним, с чем можно было бы примириться, в поэме Фирдоуси стоит внутреннее, народное начало, органически чуждое любому владыке-феодалу, грозящее основам и династийного господства Махмуда и вообще феодального владыки, совершенно независимо от его внешней или внутренней политики.

 Попутно возникает небезинтересиый вопрос: почему так долго редактировалась поэма для поднесения султану Махмуду? Ведь время, несомненно, было бесконечно дорого автору.

 Может быть, утверждение, что автор готовил новую редакцию около 10 лет, само себя опровергает?

 Мы не знаем, что и как было дополнено, хотя и допускаем вероятность включения новых эпизодов. Наряду с добавлением нового, возможно было и изъятие кое-чего из старого. Но вот, что бесспорно: поэма должна была быть заново оформлена для поднесения Махмуду, а это не достигалось только заменой или припиской посвящения, что могло иметь место при посвящении лирического «дивана», где текст оставался неизменным. В посвящении большой эпической поэмы, которая и читалась бы по частям, недостаточно было общего посвящения. Надо было не только рассыпать по всей поэме оформляющие панегирики (в связи с которыми мы находим такой лирический шедевр, как «Памятник»), но и многое изъять из того, что могло пока-

[500]

заться Махмуду одиозным (упоминания, а тем более возможные панегирики саманидам, вельможам их окружения). Наконец, все это необходимо было заново переписать, переплести, т. е. оформить как книгу, но не книгу-том, а несколько томов (семь, как указывают источники). Все это требовало не только времени, но и средств, а их могло и даже должно было быть мало. Нужно было искать кредит, заручиться поддержкой новых лиц, которые могли и захотели бы рискнуть, полагаясь на бесспорные художественные достоинства, монументальность и занимательность произведения. Рискнуть, потому что быть посредником в таком деле и заманчиво, и опасно не известно еще какой прием получит поэма.

 Пребывание Фирдоуси в Газне и конфликт с султаном Махмудом освещены и, в то же время, затемнены легендой об обиженном поэте и оскорбленном султане; легендой, заменившей даже в старейших источниках реальную биографию Фирдоуси.

 Несколько слов о сатире поэта, так оскорбившей султана Газны.

 Не отрицая вообще возможности того или иного сатирического отклика, можно твердо сказать, что сатиры на султана Махмуда как факта реальной биографии Фирдоуси не было и не могло быть.

Есть все основания быть уверенными, что поэма Фирдоуси не была принята в Газне, а, следовательно, не оплачена в соответствии с надеждами.

 Далее, после «бегства» из Газны в биографии Фирдоуси следуют «годы странствований». Надо сказать прямо: ничего достоверного мы не знаем и об этом периоде. Ведь даже автор «Чехар-Мекале» сам беспомощен осветить этот период и вынужден, за неимением ничего другого, приводить легенду со всеми ее противоречиями и нелепостями. Воспроизведем здесь, чтобы как-то заполнить отсутствующую последнюю страницу биографии Фирдоуси, версию, содержащуюся в «Чехар-Мекале».

 Итак: Фирдоуси бежит из Газны, спасаясь от гнева Махмуда (сатира послана ему? доставлена?), полгода укрывается в Герате (в доме отца поэта Азраки). Находит себе приют у именитого вассала

[501]

Махмуда, испехбеда 1 Шахриара (=ибн Шарвина, — часто упоминаемого придворным историком Махмуда 'Отби, как близкого к знаменитому Кабусу-Вошмегиру человека) и хочет ему посвятить (перепосвятить!) «Шахнаме». Шахриар говорит: «...Махмуду твою книгу еще не передали... поймет, оценит еще, когда прочтет... а сатиру откупаю». Фирдоуси сатиру уничтожил, но шесть бейтов до Низами Арузи дошли, он их цитирует. В то же время из текста «Чехар-Мекале» ясно, что сатира не дошла до султана, так как Фирдоуси смог вернуться в Туе еще при жизни Махмуда.

 Следуем дальше за автором «Чехар-Мекале». Престарелый поэт, гонимый страхом, уезжает дальше на запад — в пределы бовейхидов (не вассалов султана!), т. е. возможно к Беха-од-Доуле или (после 1012 г.) к его сыну Сольтан-од-Доуле. Здесь, в Ираке, побуждаемый неким вельможей по имени Муваффак, Фирдоуси пишет поэму на благочестивую кораническую тему «Юсуф и Золейха», где выражает сожаление о том, что жизнь свою посвятил воспеванию язычников: Ростема, Исфендиара и др., т. е. отрекается от «Шахнаме». (Здесь легенда говорит еще о поездке Фирдоуси в Багдад к «пленнику бовейхидов», халифу). Но вот Фирдоуси снова в родном городе Тусе, т. е. в пределах владений султана Махмуда, и султан даже, так говорит Низами Арузи.со слов поэта Мо'эззи 2, прислал ему обещанное вознаграждение. Но оно запоздало, Фирдоуси уже не было в живых, а дочь его отвергла этот «дар раскаявшегося султана», передав золото на постройку каравансарая, что на пути из Туса в Балх. Низами Арузи сам видел этот рабат. Даты кончины поэта нам автор не сообщает.

 Нет каких-либо оснований не доверять автору «Чехар-Мекале», но он сам, через сто лет после смерти Фирдоуси, находясь в его родном городе и посетив могилу поэта, по-видимому, не имел твердой

____

1. Испехбед — дословно «военачальник». Здесь наследный титул эмиров Табаристана из династии бавендидов.

2. Эмир Мо'эззи — знаменитый поэт-панегирист ранних сельджукских султанов, старший современник автора «Чехар-Мекале».

[502]

почвы для связного и убедительного рассказа, а повторил, что только «запомнили» старожилы Туса.

 Нам представляется, что в рассказе о странствиях Фирдоуси обрывки легенд перемешаны с крупинками реальной действительности, но через тысячу лет слишком трудно в этом разобраться. Так, вполне возможным могло быть пребывание Фирдоуси у бавендидов Табаристана, в Исфагане, возможно и у бовейхидов Фарса; мало вероятно, не исключено посещение Ирака, и, пожалуй, авторство «Юсуфа и Золейхи». Однако все эти факты, думается, могли иметь место лишь до начала работы над второй «махмудовскои» редакцией «Шахнаме». Более чем престарелый поэт (ведь есть же упоминание о возрасте, «близком к восьмидесяти») после бесспорной неудачи своей поэмы в Газне оставался в Тусе, а не путешествовал по всему Ирану, как гласит легенда.

 На наш взгляд, материальное положение Фирдоуси в последние годы было сравнительно (во всяком случае с периодом разрухи и междуцарствия девяностых годов) благоприятным и устойчивым. Ведь даже легенда не отрицает оплаты труда Фирдоуси, правда, серебром (вместо золота). Недооценка, а на деле непринятие поэмы газневидским двором — факт бесспорный, но «недостаточная оплата» все же была принята и не могла быть отвергнута, как бы ни хотелось этого для сохранения основ легенды. Следовательно, у поэта появляются известные средства. Ведь он сохранил, повидимому, свое дехканское поместье под Тусом (Низами Арузи говорит о том, что поэт был похоронен на своей земле, вне мусульманского кладбища, как шиит, еретик в глазах местных клерикалов-соннитов). Не исключается возможность дополнительного дара султана, но только при условии, что не было ни сатиры, ни разрыва с последующим бегством из Газны.

 Имеются основания предположить наличие двойственного отношения к «Шахнаме» и ее автору. С одной стороны, невозможность не признать высокого мастерства автора и исключительных эстетических достоинств поэмы, а с другой стороны, неприятие ее по политическим причинам. Художественные достоинства лишь усугубляли внутреннее несоответствие поэмы с направлением политики

[503]

Махмуда, с основами газневидской государственности. К тому же могли быть и моменты случайности (придворные интриги и т. п.), так или иначе определявшие все происходившее.

 Фирдоуси умер в Тусе, но когда? Кто знает точно, если даже автор «Чехар-Мекале» не знал! А вот Довлет-шах в своем тазкире приводит 411 г. Хиджры (1020—1021 г. н. э.). Называют и другие, даже более поздние даты (416 г. Хиджры, т. е. 1025—1026 г.).

Фирдоуси, очевидно, умер через песколько лет после определения в Газне судьбы своей поэмы, т. е. после 1012—1013 г., вряд ли позднее года, указанного Довлет-шах ом, и во всяком случае до смерти султана Махмуда в 1030 году 1.

 В заключение, вернувшись несколько назад, остановимся на одном моменте, имеющем принципиальное значение. По данным легенды, Фирдоуси создает после «Шахпаме» новую, романтическую поэму «Юсуф и Золейха». Допустим пока, что Фирдоуси — действительно автор новой поэмы. В ней мы находим указания на посвящение поэмы владыкам западного Ирана — бовейхидам—вместе с известным «отречением» от «Шахнаме». Важнейший биографический факт: Фирдоуси как бы «сжег все, чему поклонялся»! И это укладывалось в привычную «традиционную» схему: Фирдоуси после ссоры с султаном, гонимый страхом, бежит из Газны в Табаристан, затем во владения бовейхидов, т. е. за пределы владений султана Махмуда, отрекается от «Шахнаме», пишет «лучшую из повестей», 2 а затем воз-

____

1. В 20-х годах нашего века в среде прогрессивной общественности Ирана возникла мысль о необходимости сохранить отмеченную преданием и пребывающую в состоянии разрушения среди развалин некогда славного Туса гробницу Фирдоуси. В 1923 г. с призывом соорудить на могиле национального поэта мавзолей выступил депутат меджлиса литератор, поэт и ученый М. Бехар, но завершить начатую постройку удалось только путем организации национальной лотереи в 1934 г.

 Торжественное открытие мавзолея, сооруженного по проекту французского архитектора и археолога Андре Годара, состоялось в дни юбилейных торжеств, а Туе, — родина Фирдоуси, был официально переименован в Фердоус.

2. «Лучшая из повестей», «рассказанных в этом коране» — «Ахсан-аль Кысас» — так в Коране (XII сура «Иосиф») именуется библейская история «Иосифа Прекрасного», сюжетная основа названной поэмы.

[504]

вращается в свой родной Тус, где и умирает, не дождавшись дара «раскаявшегося султана»

 И вот здесь надо быть логичным до конца. Если Фирдоуси написал новую поэму, то «Юсуф и Золейха» такой же первоисточник, как и «Шахнаме». А в таком случае пребывание Фирдоуси в Иране и его «отречение» имели место в пределах 994—996 гг., т. е. до пребывания в Газне, до начала работы над второй, махмудовской, редакцией, во всяком случае до завершения ее в 1010 г. Следовательно, по существу, отпадает вся версия «бегства» и «скитаний гонимого страхом поэта». Ведь не дважды же он выезжал в Ирак!

 В 1921 г. на страницах иранского журнала «Каве», в серии статей, посвященных раннефеодальной («новоперсидской») литературе Ирана, и, в частности, «Шахнаме», анонимный тогда автор 1, использовав до логического конца текст поэмы «Юсуф и Золейха» как источник (не подвергая еще сомнению авторство Фирдоуси), установил с достаточной убедительностью, что Фирдоуси мог обращаться к упомянутому в предисловии Моваффаку, как посреднику-покровителю только в середине последнего десятилетия X века.

 Совершенно очевидна важность этого вопроса для построения биографии Фирдоуси. К сожалению, в русской советской литературе, за исключением статьи проф. К. И. Чайкина в сборнике «Восток», эти соображения не нашли отклика. Путешествие поэта в Ирак по старинке относилось, как и в легенде, к последним годам жизни Фирдоуси (после «бегства» из Газны).

 Нам представляется, что, независимо от признания или непризнания Фирдоуси автором поэмы «Юсуф и Золейха», вопрос о возможности путешествий Фирдоуси после разрыва с Разной должен решаться отрицательно. Иначе говоря, если Фирдоуси и выезжал на запад, то скорее всего до начала работы над второй (на наш взгляд последней) — махмудовской редакцией.

_____

1. Статьи, подписанные в 1921 г. псевдонимом «Составитель» (Мохассель), в 1934 г. были вновь напечатаны в юбилейном сборнике, посвященном 1000-летию со дня рождения Фирдоуси и подписаны полным именем автора: Таги-заде.

[505]

Анализ вопроса, когда был Фирдоуси в Ираке, до или после Газны, дает очень много для нашей цели. Попытаемся осмыслить версию Таги-заде и К. И. Чайкина о пребывании Фирдоуси в Ираке в середине 90-х годов X века, а не после Газны, т. е. не в 10-х годах XI века.

 Вспомним: Фирдоуси закончил свою поэму в 984—994 годы (первая редакция), в момент, когда положение на востоке и особенно в Хорасане складывалось исключительно неблагоприятно для осуществления планов «реализации» поэмы, что было жизненно необходимо стареющему и одинокому, лишившемуся сына и друзей-покровителей, поэту. Ведь именно в эти годы решалась, но еще не решилась политическая судьба восточного Ирана и Средней Азии (Мавераннахра).

 Перед Фирдоуси должен был встать мучительный вопрос: что делать с поэмой (а ведь это означало: как жить дальше)? Вполне возможно, что поэт был вынужден покинуть родину, что еще более обостряло положение.

 Бовейхиды — владыки западного Ирана, которому не угрожали бедствия востока и Хорасана, уже прославили себя в то время покровительством литературе как арабской, так и персидской. Можно допустить, что мысль о возможности найти достойных ценителей своей поэмы на западе должна была возникнуть в сознании поэта, а раз возникнув, привела к практическому действию. Попытка действия, если она имела место (будь то личная поездка, будь то посылка поэмы), не увенчалась успехом. В «Шахнаме» и вообще в источниках нет никаких следов связи поэта с бовейхидами. И если поглубже вдуматься в вопрос, понятно почему.

 Бовейхиды — шииты, иранцы-шо'убиты, на первый взгляд, они, казалось бы, должны были оценить «Шахнаме» и в эстетическом и, что решало вопрос, в политическом аспекте. Но именно потому, что бовейхиды были политиками, они не могли принять дар Фирдоуси.

 Антитуранская тенденция для запада Ирана в то время была в значительной мере абстракцией, а не острым жизненным делом, как для Мавераннахра и Хорасана, причем не только для феодалов-политиков, но и для широких народных масс.

[506]

Антиарабская тенденция при установившемся внешнеполитическом положении (мирное пленение аббасидов) была прямо не приемлема для бовейхидов. При том значительная часть населения и подданных бовейхидов составляли арабизованные иранцы, арамейцы я арабы Ирака. И главное — народная тенденция, в равной мере не соответствовала интересам как западных феодалов, так и восточных.

 Наконец, и эстетическое восприятие «Шахнаме», произведения, оформляющего переход литературы на национальный язык фарси (дари), было органически более близко широким демократическим кругам востока, так как запад в дело перехода литературы на национальный язык (идущий в своем литературном аспекте с Востока) отставал от востока, как отставал и в своем общественно-политическом становлении.

 «Отречение» Фирдоуси от старой поэмы в предисловии к новой было бы понятней именно в эти, наиболее тяжелые и смутные годы. Психологически понятным было бы даже посвящение поэмы в так называемой «второй редакции» эмиру Хан-Ленджана близ Исфагана. Потеряв надежду на Запад, не видя еще ничего на Востоке, поэт мог просто в отчаянии отдать экземпляр поэмы (отнюдь не новую редакцию) приютившему его эмиру. . . Это было (если это было) в 998— 999 г. Дальше события развивались уже более или менее ясно: в том же 999 г. окончательно определилась судьба Востока. Султан Махмуд Газневидский становится владыкой, наследником прежнего саманидского, в идеале — всеиранского государства.

 И счастье мое пробудилось от сна,

 Воскресла душа, вдохновенья полна.

 И понял я: слову пора зазвучать,

 Минувшие дни возвратятся опять.

 (см. стихи 387—390).

 Окрыленный надеждой поэт возвращается к своей поэме (забыто, понятно, и «отречение», если оно было!). Он оформляет ее для поднесения новому «Владыке востока и запада». Но и здесь, как известно, поэта ожидало жестокое разочарование.

[507]

Легенды о Фирдоуси рождены именно из-за отсутствия реальных фактов, часто затемняют, искажают реальные черты образа, но всегда говорят нам не столько о самом Фирдоуси, сколько об отношении к автору «Шахнаме» различных слоев феодального общества, а в целом об отношении народа к своему великому и любимому поэту.

 «Шахнаме» — книга огромного политического значения, и отношение к ней и ее автору всегда было в основе своей политическим.

 Из большого количества легенд, создавшихся вокруг образа поэта, мы вправе выделить одну, основную легенду о «поэте и султане», к тому же и самую древнюю: возникновение ее почти современно событиям, к которым она относится. Действительно, уже в старейшем письменном источнике с упоминанием о Фирдоуси (анонимная «История Систана» середины XI в.) мы встречаем как бы зерно будущей легенды: развернутый рассказ о столкновении поэта с султаном при чтении «Шахнаме», о бегстве Фирдоуси из Газны и смерти на чужбине.

 Раннее возникновение легенды свидетельствует о политическом значении поэмы, о заинтересованности в ее судьбе если не широких народных слоев (об этом еще рано было говорить в XI и даже XII— XIII вв.), то значительных и разнообразных кругов феодального общества того времени, в большей части резко оппозиционно, даже враждебно настроенных по отношению к Махмуду и газневидской государственности XI—XII веков. Это были, в первую очередь, круги старой дехканской земельной аристократии, а также крупные местные феодалы.

 Разумеется, были в феодальном обществе того времени и другие настроения и оценки политики Махмуда, например, в среде новой газневидской военной аристократии. По-видимому, и в некоторых городских — купеческо-ремесленных — кругах отношение к Махмуду было скорее положительным. Так, в части ранней суфийской литературы налицо даже известная идеализация Махмуда, как «справедливого государя».

[508]

Тот факт, что уже в раннем — XI век — памятнике содержится зерно будущей легенды, показывает, что некоторые враждебные газневидам феодальные круги использовали неприятие Газной «Шахнаме» в своих целях. Из сатирического отношения к Махмуду родились отдельные бейты, вложенные в уста поэта Нарастая, как снежный ком, в два-три столетия они превратились в «Сатиру Фирдоуси на султана Махмуда», объемом свыше ста бейтов, приложенную к рукописям и изданиям поэмы.

 Так или иначе, раз возникнув, легенда вскоре заполнила белые пятна в биографии поэта и своим мишурным блеском заменила то немногое реальное, что, может быть, и было в ранних источниках. В основную легенду с течением времени вплетались новые, порой фантастические или бродячие фольклорные сюжеты.

 Долгое время основная легенда попросту заменяла биографию Фирдоуси: поэт вместо обещанного золота получает оплату серебром (с каждой двойной строки — бейта — поэмы, а их всего 60 000). Оскорбленный поэт отвергает дар султана, разделив полученную значительную сумму (три мешка серебра) между гонцом султана, банщиком и продавцом прохладительного напитка 1, пишет сатиру на жадного низкородного султана и бежит от гнева владыки. Легенда дополняется явно противоречащим основе рассказом о запоздалом «даре раскаявшегося султана», золоте, посланном в Тус, но доставленном в день похорон Фирдоуси.

 При сатирическом отношении к султану Махмуду больше всего можно было уронить достоинство царственного мецената, указав на его скупость, противоположную щедрости, традиционно воспеваемой поэтами.

 В дальнейшем сатирическое осмеяние Махмуда сочеталось с возвеличением образа поэта, созданием ореола вокруг его имени, ставшего с течением веков подлинно народным. А когда по истечении столетий реальный образ султана Газны отошел в прошлое,

_____

1. Фирдоуси в этот момент был в общественной бане, т. е. в местном общественном саду-клубе, подобном римским термам.

[509]

основная легенда стала просто легендой о великом поэте. Она имела целью возвеличить образ Фирдоуси, но, по существу, обеднила, принизила его, сведя всю сущность «конфликта» к вопросу оплаты. Очень ярко эта оборотная сторона легенды выявилась в дни юбилейных торжеств 1934 г. в Тегеране, когда демонстрировался фильм, в котором Фирдоуси был представлен искателем высоких гонораров, отомстившим скупому заказчику злобной сатирой. Фильм вызвал возмущение прогрессивной общественности страны.

 Если рассматривать легенды или полулегенды в их совокупности и противоречиях, то в целом они безусловно говорят о возрастающем величии образа Фирдоуси в представлении самых широких слоев народа. Среди этих легенд-рассказов есть разные; правдоподобные и фантастические, изящные и грубые, глубокие и наивные, но самое обилие их и общая направленность свидетельствует об отношении народа к великому имени своего поэта, будь то рассказ о младенце Фирдоуси, плач которого слышит весь мир, или рассказ (воплощенный и в живописи: миниатюрах и лубке) о появлении Фирдоуси в Газне и поэтическом состязании с поэтами, о преклонении перед мастерством Фирдоуси соперников, включая самого «царя поэтов» Юнсори, в уста которого вложено восторженное гиперболическое восхваление Фирдоуси:

 Не мастером только, учившим нас, был,

 Владыкой он был, мы ж — рабами его! 1

Вопрос о действительном отношении поэтов Газны к автору «Шахнаме» — очень интересный и сложный вопрос, и мы к нему отчасти вернемся в следующей главе.

 Противоречия легенд друг с другом, а также легенд с реальной, исторической действительностью бросаются в глаза. Они, естественно, неустранимы. Но, вдумываясь в эти противоречия, сопоставляя их, видишь, что противоречиво отношение различных слоев общества к Махмуду, но едина оценка поэта и его поэмы.

_____

1. Переводы без указания имени переводчика или ссылки на текст данного перевода принадлежат автору статьи.

[510]

Один из первых «промахмудовских» вариантов легенды мы находим у Низами Арузи. Это — известный эпизод, включенный в текст «Чехар-Мекале» со ссылкой на источник — «со слов поэта Мо'эззи». Там Махмуд, возвращаясь с войском из очередного похода в Индию, встречает на пути, в горном ущелье, крепость, запирающую выход. В ожидании ответа на свое предложение сдать крепость и дать проход войскам султан волнуется. Сопутствовавший ему везир «Хасан», Мейменди цитирует бейт:

 Если ответ будет не тот, какого я жду,

 То дело решит моз булава в бою с Афрасиабом

 (дословно: я, палица, поле и Афрасиаб) 1.

 Султан узнает от везира (которого основная легенда изображает врагом поэта), что эти строки, «рождающие мужество», написал «несчастный, обиженный нами Фирдоуси». . . Растроганный султан по возвращении в Газну послал поэту обещанное золото.

 В том же противоречии с основной легендой о «сатире» находится приписываемая Фирдоуси эпиграмма с использованием бейта Юнсори. Согласно этой эпиграмме Фирдоуси свою неудачу при дворе Махмуда объясняет простым невезением: если двор Махмуда Забульского (Газневидского) — безбрежное море, а он, Фирдоуси, нырнув, как ловец жемчуга, не обрёл жемчуга, то «виной — мое злосчастье, не море здесь виной!».

 В полном противоречии с реальной историей находится и анекдот об отказе халифа Кадир-биллах выдать Махмуду бежавшего от его гнева Фирдоуси. Халиф написал в ответ разъяренному султану три буквы: «алиф», «лам», «мим», т. е. намекнул — обычный в литературных и дипломатических кругах прием «тальмих» — на 105 суру корана: «Разве ты не видел как поступил господь твой с людьми слона?. . ». Сура повествует о гибели под Меккой абиссинского войска, пораженного ниспосланными аллахом птицами-абабилями. . .

____

1. Афрасиаб — туранский витязь, главный противник Ростема.

[511]

Примером грубого использования имени Фирдоуси может служить рассказ, записанный в Иране в XVII веке знаменитым Олеарием в главе XVII его «Путешествия». Здесь говорится, что «шах Магумед» не оплатил заказанные «славному поэту Фирдоуси» стихи, как обещал. Последний послал шаху стихи с намеком на его нецарственное происхождение; мать шаха сознается в грехе: Магумед — сын придворного пекаря. Она советует сыну оплатить молчание всезнающего поэта.

 Так легенда, исходным пунктом которой было сатирическое отношение к султану Махмуду, за несколько столетий (в целом к началу XVI века) оформилась в литературе как внутренне противоречивый комплекс легенд и полулегенд, занявший место действительной биографии поэта. И собственно Махмуду в этом позднейшем комплексе уделялось мало места. В движении веков постепенно исчезал образ грозного и пышного султана, а если и сохранялся, то как необходимый фон для возвеличения подымающегося из дали времен образа великого народного поэта. Может быть, наиболее просто и ярко выразил эту мысль знаменитый поэт восточного Ирана Джами (1414—1492) в известном стихе своего «Бехарестана»:

Ушли блеск и слава Махмуда, теперь

 Что знаем о нем? — что не смог оценить Фирдоуси он.

 Помимо собственно легенд, в материалах-источниках есть много указаний на отдельные, в сущности, реально возможные факты, но они не связаны между собой, нередко противоречат друг другу, часто затуманены легендой. По существу, мы не можем ни принять их, ни с полной уверенностью отвергнуть. Вводить их в основу реальной биографии Фирдоуси мы не можем.

 Отметим еще, что они, эти возможные факты, как и легенды в целом, возвеличивают образ поэта, а не принижают его. В комплексе данных о Фирдоуси — реальных, сомнительных, легендарных— нет ничего порочащего благородный образ поэта.

Так или иначе в действительных фактах, в туманном ореоле легенд, а самое главное в бессмертном творении перед нами во

[512]

всем величии встает чистый, строгий, величественный образ поэта и невольно хочется сказать словами Пушкина:

«старца великого тень «чуем» смущенной душой».

[513]

Цитируется по изд.: Фирдоуси. Шахнаме. Том первый. От начала поэмы до сказания о Сохрабе. [Литературные памятники] М., 1957, с. 481-513.

Вернуться к оглавлению статьи Старикова

Вернуться на главную страницу Фирдоуси

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС