СОЧАСТИЕ
* * *
Когда листву погасят холода
и пнёт кота опасливый сосед,
поймёшь: моя дорога – насовсем,
как от сумы, неведомо куда, -
за стыком стук... Слухачество — эпоха!
И всё-таки в её просветах синих
душа свободна, если не убога.
Ну что оценит, пнув живое, циник?!
У нашей двери глаз его – на случай.
Себя забудь! Весёлое надень.
Смахни слезу. Отлётное послушай.
Скажи ручью и роще: “Добрый день”.
Вернёшься в дом — судачат о зиме.
За годом год. И вот оно, письмо:
“P. S. Прости, но я молчать не смог”.
Обратный адрес — тридевять земель.
Почудятся шаги в листве осенней, -
колёсный гул и голос рельса ранний,
и духота вагонных поселений,
и пустота прощальных пожеланий.
Стучит сосед. Как больно жить по стуку!
Билет закажешь. Выйдешь. И тогда
опасливый тебе протянет руку,
а ты услышишь снова плач кота.
В СТУЖУ
Спасаясь от холода-голода,
синица влетает в окно.
Вертлявая нищенка города,
свистушка в одном кимоно.
Влетай! О стекло не разбейся,
я створку тебе отворю
и горстку пшена отварю —
не бойся, поешь и напейся.
...Утихнет и — выпущу птицу,
но прежде завешу стекло
и сальце нанижу на спицу.
Простимся. На сердце светло.
Неужто же мне не дано
покаяться в эту погоду,
когда, отвергая свободу,
синица влетает в окно?..
ОСЕННЕЕ СОЧАСТИЕ
1
Маршрут короток или долог,
по кольцеванью не понять:
отчёт заполнит орнитолог,
листам – не гнездам – пустовать;
с пера иная воля блещет,
а время – тот же листопад,
поверишь ли, что близок март
и роща вскоре защебечет?!
“Ах листопад!” – латунь для пуль
и медь, в которую орали:
“Исхода нет!” – не потому ль
над морем лайнер сбит орлами,
не потому ль остра стерня
под непробудною стопою?
И что осталось нам с тобою?
И что со мною без тебя?
2
Маршрут короток или долог –
по кольцеванью не понять:
отчёт заполнит орнитолог,
листам – не гнездам – пустовать;
взлетает лебедь, задохнувшись,
с трёх тысяч метров – об асфальт,
любимой нет! – утробна шваль:
“Ишь, благородный, просто ужас”.
На фарах брызги, в чайках треск,
вся в отпечатках пташьих трасса,
по ископаемым! — экспресс!
Скажи-ка, дядя: “Жизнь прекрасна...”
Какой душе ещё летать,
какому тошно короеду,
когда, разя резиной, едут
худые лёгкие латать?!
3
Всё, как листва, неповторимо
и повторимо, как листва:
была и нет... А птицы мимо –
им не до мнимого родства,
с пера иная воля блещет,
а время — тот же листопад:
поверишь ли, что близок март
и роща вскоре защебечет?!
Вот почему пора лететь,
летать, пока душе крылато,
и, если жизнь не проглядеть,
она – прекрасная утрата!
Какая ласточка сгорит,
какую ветку не долечим?!
Была и нет... А уцелевшим
ещё вернуться предстоит.
4
Пока не опустела просинь,
сглотну комок и повторю:
“Пора... покоя сердце просит”, -
и настежь окна отворю,
и вспомню, как, свернувшись в кресле,
ты горько улыбалась мне,
а в польской радиоволне
почти захлёбывался Пресли.
“Ах листопад!” – латунь для пуль
и медь, в которую орали:
“Исхода нет!” – не потому ль
над морем лайнер сбит орлами!
“Не забывайте никогда,
что вас на свете только двое!” —
мои слова о лучшей доле
из-под колёс – о провода...
* * *
Хотите — не верьте, но Глушкин Олег
живёт на Шпандине под грохот телег,
поэтому ценно, что, в мэтры впряжён,
коллега из центра к Олегу пришёл.
Соседи – не лают, жена – интеллект,
дровишки пылают, как щепки телег,
сынишка под стулом как шарик надут,
коллега подумал: “Бутылку найдут”.
Он в кресло садится, садится Олег.
За шторкой — посёлок и скрипы телег.
“Вы слышите, Глушкин? Окраина – вздор!
Ничто не заглушит прогрессу мотор!”
“Всё правильно, - тускло смеётся Олег, -
экспресс и кутузка — потомки телег”.
“Позвольте! Потомки?! Но есть и полёт,
в межзвездном потоке ракета поёт!”
“Все песенки петы, - бормочет Олег, -
и нефть, и ракеты древнее телег”.
“О... глушкинский юмор. Наслышан о вас,
я сразу подумал, но... завтра аванс”.
“Нам трезвость полезна, - мрачнеет Олег, -
спиртное полезло, увы, из телег”.
Вздыхает коллега. Сморкнулся. “Ну-ну, -
и вышел, коленкой воткнувшись в луну, -
тьфу, место... Нетрудно наделать калек.
И лужа, и груда каких-то телег...
Но странно, что Глушкин — писатель! — не врёт
и водку не глушит, и как-то... живёт”.
В НОЧЬ
Бэлка Липовецкая
с первого мазка
утверждает: “Ветка я
на краю моста;
Умникам - задания,
чудакам - абсент,
я, горизонтальная,
вертикальна всем;
бывшее - разрушено.
Честно говоря,
я люблю Андрюшино,
и учти, варяг,
прописные истинки -
сласти по усам!
Можешь, искру высеки,
стань кресалом сам;
надоели дождики
и надои чувств,
главное - художники,
остальное чушь,
Да! – и треск на вывесках, -
Нет! – и брызги вверх“.
Вот разговорилась как
Бэлка, человек;
вне – уют, манатки,
мэтры, муж... А в ней
таинство монашки
и земных страстей;
но пустынна улица,
мой табак – не то!
Бэлка чуть сутулится,
прячется в пальто;
знаю, не освистан
тот, кто под хмельё
абстракционистом
обозвал её;
не было распятия,
в душу плёв – страшней:
“Кто за вас расплатится?!” –
сами, честно, всей!
Потому, наверное,
в ночь под храпом рях
блюзят откровенное
сакс и Лестер Янг.
“Хорошо работает,
не хочу домой”.
Третий год свободно ей
от себя самой;
а погода мерзкая,
лужи, как плиссе.
Бэлка Липовецкая,
белка в колесе;
вновь крутиться лестнице
и руке – на взлёт,
только бровь, как лезвие,
по холсту скользнет,
чистое, печальное
пламя над водой.
Эта ночь – причастие
для тебя одной;
Расставанье – к поиску,
расстоянье там,
где смеркаться поезду
и гореть мостам.
* * *
Такая боль – себе не рад,
осенняя напасть
и срок увидеть листопад
и к дереву припасть.
С тобой, с ознобом узких плеч
я сослан в эту ночь,
где равнозначно встать и лечь,
и пустота невмочь.
Ах милая... любовь – давно,
премьера – мой провал.
В огонь сушняк, в стакан – вино,
актёр запировал!
Глазам, огню, тоске – поверь,
вину руке прости.
Провал... А может, просто дверь
и пьесу не спасти.
БЛУДНЫЙ СОНЕТ
Виноват – не исправлюсь. Увы, ошибусь.
И вернусь. А когда упаду на колени,
то, как в детстве, естественно сам ушибусь –
кровь слизать и уйти, запишите в калеки,
именуйте восьмым, позовите: “Корней!” –
ублажайтесь и плачьте, забыть не преграда,
вы разумны и смертны, корпей не корпей,
ну обучат, а что – вы поймёте Рембрандта?!
Возвращение блудного сына – отцу!
Вам – экскурсия, плюс иллюстрация горя.
Но лишённый отца не подвластен свинцу –
отвернусь и – плевать на меня, на изгоя,
сострадайте себе. Окунайтесь в теплынь.
Ну а я – виноват. Не исправлюсь. Аминь.
* * *
Помедли, Жизнь. Прошу тебя, помедли,
Какой бы ты проклятой ни была.
Приемлю всё – от камня до крыла,
От медяка – до похоронной меди.
Как божеству и как рабам – хвала
Огню, Воде и Воздуху и Тверди,
Когда душа уступит место смерти,
Да будет всем – “печаль моя светла”.
Добро и Зло в Единстве расщепляя,
Прошу не благ и не отсрочку рая:
Мне равно всё, в чём истина твоя.
Как высший дар Двуличие тая,
Ты – ярмарка, ты – сцена круговая,
Где Скоморох – загадка Бытия!
Написать
отзыв Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
