Домен hrono.ru   работает при поддержке фирмы sema.ru

 

Александр КАБАНОВ

 

СЫН-ПОЛКАН

НОВОСТИ ДОМЕНА
ГОСТЕВАЯ КНИГА

Русская жизнь

МОЛОКО
ПОДЪЕМ
БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ
ГАЗДАНОВ
XPOHOC
ФЛОРЕНСКИЙ
НАУКА
РОССИЯ
МГУ
СЛОВО
ГЕОСИНХРОНИЯ
ПАМПАСЫ
ПЛАТОНОВ
***
Мы все - одни. И нам еще не скоро -
усталый снег полозьями елозить.
Колокола Успенского собора
облизывают губы на морозе.
Тишайший день, а нам еще не светит
впрягать собак и мчаться до оврага.
Вселенские, детдомовские дети,
мы - все одни. Мы все - одна ватага.
О, санки, нежно смазанные жиром
домашних птиц, украденных в Сочельник!
Позволь прижаться льготным пассажиром
к твоей спине, сопливый соплеменник!
Овраг - мне друг, но истина - в валюте
свалявшейся, насиженной метели.
Мы одиноки потому, что в люди
другие звери выйти не успели.
Колокола, небесные подранки,
лакают облака. Еще не скоро -
на плечи брать зареванные санки
и приходить к Успенскому собору.
 
 
ФОНТАНГО
 
Водевиль, водяное букетство, фонтан-отщепенец!
Саблезубый гранит, в глубине леденцовых коленец
замирает, искрясь, и целует фарфоровый краник -
так танцует фонтан, так пластмассовый тонет "Титаник"!
Так, в размеренный такт, убежав с головы кашалота,
окунается женская ножка, в серебряных родинках пота:
и еще, и еще, и на счет поднялась над тобою!
Так отточен зрачок и нацелен гарпун китобоя.
Под давленьем воды, соблюдая диаметр жизни,
возникают свобода пространства и верность Отчизне,
и минутная слабость - остаться, в себя оглянуться,
"но", почуяв поводья, вернуться, вернуться, вернуться! -
в проржавевшую сталь, в черноземную похоть судьбы
и в пропахшие хлоркой негритянские губы трубы...
 
***
 
Лелея розу в животе
ладонью мертвого младенца,
ты говоришь о чистоте
под белым флагом полотенца.
В пеленках пенистых валов
пищат моллюски перламутра,
крадутся крабы кромкой утра,
и разум - ящероголов.
И выползают из воды,
вздымая тучные хребтины,
морские ящеры. И ты
им обрезаешь пуповины.
Они рычат одни в одно,
буравя крыльями лопатки.
Морское дно обнажено.
Беременность. Начало схватки!
Покуда рыцарь не зачат,
иные вводятся законы.
Не ищут драки - лишь рычат -
новорожденные драконы.
Лишь вертит головой маяк
в наивных поисках подмоги.
Выходят евнухи в моря -
и волны раздвигают ноги...
 
 
***
 
Возле самого-самого синего,
на террасе в оправе настурций,
я вкушаю вино Абиссинии,
и скрипит подо мной обессиленно,
сладко плачет бамбуковый стульчик.
Там, на рейде, волна полусонная,
сухогруз, очертания мыса -
замусолены всеми муссонами.
Подскажи, чем тебя дорисовывать:
высотой, глубиной или смыслом?
Что оставить на этом листочке -
шорох моря из радиоточки?
или кромку песчаного берега,
или крону упавшего дерева,
может, свет - сквозь оконный проем?
пусть над ним мотылек полетает.
Оттого ли ты, горе мое,
что для счастья тебя не хватает?
 
 
МОСТЫ
 
1
Лишенный глухоты и слепоты,
я шепотом выращивал мосты -
меж двух отчизн, которым я не нужен.
Поэзия - ордынский мой ярлык,
мой колокол, мой вырванный язык;
на чьей земле я буду обнаружен?
В какое поколение меня
швырнет литературная возня?
Да будет разум светел и спокоен.
Я изучаю смысл родимых сфер:
пусть зрение мое - в один Гомер,
пускай мой слух - всего в один Бетховен.
 
2
Слюною ласточки и чирканьем стрижа
над головой содержится душа
и следует за мною неотступно.
И сон тягуч, колхиден. И на зло
мне простыня - галерное весло:
тяну к себе, осваиваю тупо.
С чужих хлебов и Родина - преступна;
над нею пешеходные мосты
врастают в землю с птичьей высоты!
Душа моя, тебе не хватит духа:
темным-темно, и музыка - взашей,
но в этом положении вещей
есть ностальгия зрения и слуха!
 
 
***
 
Вот мы и встретились в самом начале
нашей разлуки: "здравствуй-прощай"…
Поезд, бумажный пакетик печали, -
самое время заваривать чай.
Сладок еще поцелуев трофейный
воздух, лишь самую малость горчит…
Слышишь, "люблю", - напевает купейный,
плачет плацкартный, а общий - молчит.
Мир, по наитию, свеж и прекрасен:
чайный пакетик, пеньковая нить…
Это мгновение, друг мой, согласен,
даже стоп-краном не остановить.
Не растворить полустанок в окошке,
не размешать карамельную муть,
зимние звезды, как хлебные крошки,
сонной рукой не смахнуть. Не смахнуть…
 
 
***
 
Жалейный островок, жюльверный мой товарищ,
придумаешь стишок, да вот - борща не сваришь.
Дефо или Ду Фу, а клизма - дочь клаксона,
в субботу, на духу, - сплошная робинзона.
Стихи растут из ссор поэта с мирозданьем,
но их стригут в упор, их кормят состраданьем.
Вы сможете не спать, вы сможете не плакать:
в ивановскую мать, в абрамовскую слякоть
несется гоп-ца-ца!, шальная птица-тройка,
кровавого сенца откушавши. Постой-ка,
остановись, едрить, говенное мгновенье!
Жалейный островок, "совок", стихотворенье…
Люблю твои глаза. Светает еле-еле:
все пробки в небесах опять перегорели.
 
 
***
 
Широкоскулая степь. Желтизна бубенцова.
Старый фольксваген, заглохший в Аскании-Нова, -
братец Аленушка. Автопортрет Васнецова.
Блеет козленочек (с волчьим билетом). Хреново...
 
Мне отпускает холодное пиво кофейня,
пахнет зерном перемолотым Зина, хозяйка.
А за окном безлошадная спит таратайка,
там, где стояла усадьба барона Фальц-Фейна.
 
Даже в провинции - не обойтись без мокрушки:
ливень такой, что вселенная - моль на мольберте!
И страусовые перья торчат из подушки,
как заповедные мысли о жизни и смерти.
 
 
* * *
 
Когда меня очертят мелом,
как будто я - примерный школьник,
где: оробелый парабеллум
и - не оседлан подоконник...
Еще не всхлипывает чайник,
Еще, белее аспирина,
зима. Разбуженный начальник
и участковый - Загарино.
Собранье туш - играет туш,
а в трубах - зайчики играют.
И кто придумал эту чушь,
что от любви - не умирают?
Зашепчет местное шабли
о мавританках Воскресенки!
А вспоминаешь: корабли
и в кровь разбитые коленки...
 
 
ОКНО
 
Сода и песок, сладкий сон сосны:
не шумит огонь, не блестит топор,
не построен дом на краю весны,
не рожден еще взяточник и вор.
 
Но уже сквозняк холодит висок,
и вокруг пейзаж - прям на полотно!
Под сосною спят сода и песок,
как же им сказать, что они - окно?
 
 
СЫН-ПОЛКАН
 
Доброту у него и любовь у него
проходили аллюром кадеты...
И сдавались на сессии легче всего
факультативные эти предметы.
 
Сын-Полкан: вот и вою от вашей тоски!
У бессмертия тоже воняют носки...
И в предверии свадебной эры,
не стучал каблучком и не прыгал волчком,
я всадил двадцать первому веку - в очко
и отправил его на галеры!
 
А вокруг: острова, острова, острова...
От того и в Неваду - впадает Нева,
от того и светлее, больнее всего:
что любовь - от него, доброта - от него!
 
Сын-Полкан продуктовых и книжных твоих,
я и Трою в метро - разопью на троих,
Мандельштам, я еще не забыл адреса:
оркестровая яма - транзит - небеса...
 
 
 
* * *
 
Ты налей мне в бумажный стаканчик,
медицинского спирта стишок.
Нас посадят в ночной балаганчик,
разотрут в золотой порошок.
Будет плакать губная гармошка
о тоскливом своем далеке...
Я наказан, как хлебная крошка,
в уголке твоих губ, в уголке...
Нам пригрезятся райские чащи,
запах яблок и гул кочевых,
видно, ангелов. Низко летящих
в аэрофлотовских кучевых.
А затем - по второму. И в третьих -
я впервые тебя обниму.
И, возможно, у нас будут дети,
и меня похоронят в Крыму.
Отзвучат поминальные речи,
выпьют горькой (по сто пятьдесят?)
И огромную, в мраморе, печень -
над могилой друзья водрузят!
 
 
* * *
 
Из самых-самых черных сил
я выбрал красоту -
Татуированный буксир:
"Та-та, ту-ту!"
На нем обхаживать врагов
и предавать друзей...
Какое море берегов,
такая жизнь! Музей...
В портах, в портках - дыра в дыре,
так вмазанный в мазут,
Женился б на поводыре,
ан - нет: менты везут!
Нам всем отмерян закуток,
чернила, стол и стул...
Я наколол тебя , браток -
и ты - не обманул.
Не от стыда краснеет вошь,
и кто ей господин?
И ты моим плечом плывешь,
не ведая, поди:
На кой дыметь твоей трубе,
Зачем волнеть - волне?
Что я ненадобен тебе,
А ты - так нужен мне...
 
* * *
На сетчатках стрекоз чешуилось окно,
ветер чистил вишневые лапы.
Парусиною пахло и было темно,
как внутри керосиновой лампы.
Позабыв отсыревшие спички сверчков,
розы ссадин и сладости юга,
дети спали в саду, не разжав кулачков,
но уже обнимая друг друга…
Золотилась терраса орехом перил,
и, мундирчик на плечи набросив,
над покинутым домом архангел парил…
Что вам снилось, Адольф и Иосиф?
 
 
ПРОДОЛЖЕНИЕ
 
…Соломон ДОСААФ эмигрировал в детство и вызов
мне уже не пришлет. Я - рождественский голубь карнизов.
Ближе к бошевской кухне, подальше от Вас и греха. И
если вдруг чародействует жизнь, Копперфилд отдыхает.
 
Я сижу на карнизе и вечную песню кукую,
что земля у воды все равно проиграет всухую.
Я готов ко всему, например к обвинениям скотским,-
что вот эти стихи не дописаны в юности Бродским.
 
Что вот эти глаза не следили за Рихардом Зорге,
не краснели от чистого спирта в житомирском морге…
"Плюй в полете на всех и своейную песню шабашь!" -
говорил мне знакомый кентавр (конокрад и алкаш).
 
Голубиный помет, археолог, увы, не поймет…
Без трофейных ста грамм, прилетают медведи на мед,
пахнет утренний снег - шебутным, при погрузке, арбузом,
кашей гречневой - шиш, Беловежская Пуща - Союзом,
"сонным" газом - "Норд-Ост"…
…Гульчатай отдается Виджаю!
Продолжается жизнь. Ну и я, от себя, продолжаю…

Написать отзыв

 

© "Русская жизнь",  обозрение

 
Rambler's Top100

WEB-редактор Вячеслав Румянцев

Русское поле