Вячеслав ЛЮТЫЙ
         > НА ГЛАВНУЮ > РУССКОЕ ПОЛЕ > МОЛОКО


МОЛОКО

Вячеслав ЛЮТЫЙ

2010 г.

МОЛОКО



О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Книжн. шкаф
Архив 2001 г.
Архив 2002 г.
Архив 2003 г.
Архив 2004 г.
Архив 2005 г.
Архив 2006 г.
Архив 2007 г.
Архив 2008 г.
Архив 2009 г.
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.
Архив 2012 г.
Архив 2013 г.


"МОЛОКО"
"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"
СЛАВЯНСТВО
РОМАН-ГАЗЕТА
"ПОЛДЕНЬ"
"ПАРУС"
"ПОДЪЕМ"
"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"
ЖУРНАЛ "СЛОВО"
"ВЕСТНИК МСПС"
"ПОДВИГ"
"СИБИРСКИЕ ОГНИ"
ГАЗДАНОВ
ПЛАТОНОВ
ФЛОРЕНСКИЙ
НАУКА

Суждения

Вячеслав ЛЮТЫЙ

Примятый цвет

Художественные черты поэмы Юрия Кузнецова «Рай»

Мистериальная поэма Юрия Кузнецова «Рай» содержит, практически, только первую главу неосуществленного авторского замысла. В произведении нет такой развернутой галереи персонажей, как в поэме «Сошествие в Ад», по художественной хронологии предваряющей последнюю часть гениальной кузнецовской трилогии. Однако в авторском неоконченном тексте есть множество смысловых и эстетических знаков, позволяющих судить о нем как о лирическом целом. В первую очередь, это касается приложения «райской» сюжетной завязки к реальной жизни, к месту в ней alter ego поэта, к динамике разворачивающейся картины, по масштабу – вселенской.

Надо сказать, что динамической пружиной всех трех мистерий Кузнецова является изначальная авторская подача событий как происходящих «здесь и сейчас». В отличие от многих подобных произведений своих поэтических предшественников, в том числе и от дантовской «Божественной комедии», у Кузнецова поэт-рассказчик попадает в надмирное пространство не как турист, которому демонстрируют устройство мистической вселенной в виде когда-то сложившейся и к настоящему моменту «устоявшейся» структуры. В трилогии Поэт выступает как свидетель череды грандиозных событий. Он движется вослед Христу, проходя все этапы земной жизни Сына Божьего, следуя за Ним сначала в Ад, а затем уже – в Рай, наблюдая его великое «второе заселение».

Рай перед вами. Ступайте! – промолвил Христос.
Реяли светы вдали. Участь Рая решалась.

Элементом такого связующего пунктира можно назвать, к примеру, присутствие Поэта на свадьбе в Кане Галилейской, о чем в поэме «Сошествие в Ад» Иисус напоминает ему. Или фигуру Разбойника, который впервые появляется в сцене распятия, затем будет развернуто прорисован автором в «Сошествии» и, наконец, вот он замыкает сонм праведников, входящих в Райские Врата. Подчеркнем, что в последнем эпизоде Поэт на прощание обнимается с Разбойником как товарищ по греху, избывающий земную жизнь духовным движением ко Христу. Здесь почти буквально отображены слова причастной молитвы: «но яко разбойник исповедую Тя».

В «райском» сюжете заметна скованность и неуверенность в себе кузнецовского Поэта, когда он приближается к Вратам, говорит с Христом, находится вблизи от страшного и притягательного Древа Познания. Здесь нет ничего, что было бы устроено по желанию Поэта автоматически. Он выступает малым просителем, для которого возможный отказ в просьбе и порицание, скорее, привычны, чем неожиданны.

Вместе с тем, Христос понуждает Поэта просить больше, чем подобает, и выше положенного мыслителю и художнику по его земной принадлежности. «Я дам тебе зренье», – говорит Поэту его Проводник. И эти слова характеризуют творение Кузнецова как духовное наблюдение, а совсем не как умозаключение.

Чувство собственного нравственного положения удивительно приближает не только главного героя, но и всю поэму «Рай» к читателю. Автором соблюдена важнейшая для этого повествования духовная дистанция между обычным земным человеком и Царством Бога, между художником, по-земному ограниченным, – и Христом, беспредельным и всеблагим.

Если вспомнить кузнецовскую «Атомную сказку», в которой грех разрушения красоты и тайны жизни целиком возлагался автором на Иванушку, т.е. на человека, то в «Рае» Поэта к Древу Познания притягивает, кажется, непреодолимая сатанинская сила, которую в одиночку, без помощи Ангела, ему не превозмочь.

…ангел, хранитель печалей твоих.
Если узнаешь его, то на малое время
Он облегчит и потом, как в Раю, твое бремя.

«Бремя в Раю!..»

И вот тут перед нами – кузнецовская поправка собственных давних слов, причем она не отменяет однажды сказанное, но проявляет ранее не зримое. Кроме того, автор показывает, что в Раю искушения и бремя возникают по отношению к телесному человеку – святые угодники в своем духовном воплощении этого не ведают. Таким образом, мы видим словно бы повтор адамова преступления, Кузнецов дает возможность каждому примерить проступок первого человека на себя – не с помощью благоразумной авторской сентенции, а вводя читателя в круг действия, позволяя ему почувствовать свою слабость перед безмерностью высших сил. Это проекция мистического прошлого на сиюминутное настоящее.

Фигура Ангела-хранителя, спасающего Поэта от дьявольского искушения, не имеет видимых очертаний. Тем не менее, Ангел чуток и неотделим от порученной ему души. Он призывает на помощь в минуту необходимости Святого Георгия Победоносца, который поражает Ворона со змеиным взглядом, искушающего Поэта, что к Древу Познания «шел, как слепец на обрыв, упираясь в молитву». Отметим, что молитва, не имеющая зримого образа, здесь показана как нечто материально осязаемое («упираясь в молитву»), тогда как Ангел, изображение которого знакомо нам по иконописи, дан автором в виде голоса:

– Так покажись. Я твой образ имею в виду.
– Голоса будет довольно. Я рядом иду...

Для верующего человека такой порядок вещей обыкновенен: и молитва, как посох, сопровождающая тебя по жизни; и голос ангела, который слышит твоя душа, обиходно порой называя его «внутренним голосом». Но насколько лаконично это обозначено Кузнецовым в тексте – ясное, как божий день, и глубокое, как откровение! У поэмы «Рай» огромная плотность смыслов на строку, на картину, на образ.

Сходя в Ад, Христос и его сопровождение летят в Божественном мраке «под Вселенной». Устремляясь в Рай, их путь лежит «над Вселенной». В окрестностях Эдема простирается голая местность, покрытая туманом, – это «долина печали и гнева», сотрясаемая вечным рыданием Адама о первом грехопадении. Райское пространство, напротив, предстает в виде «цветущей долины».

Кузнецовский текст насыщен противоположностями, однако они даются поэтом как-то исподволь, вне лобового столкновения. Автор чувствует огромность Божественного мира, неявные взаимосвязи его частей и примет, понимает, что всякому предмету соответствует его единственное место, и потому нет нужды в наглядном противопоставлении высокого и низкого, светлого и темного. И это тем более верно, что мистический Божественный мир наполнен прощением и волей Христа.

Нет ничего раз и навсегда определенного, даже из Ада можно попасть в Рай по молитве на земле или в райском Саду. Так град Китеж, первоначально низвергнутый в Ад, впоследствии, сияя куполами, внутри «вечной тучи» прилетает «к светлой звезде своего назначенья».

Плач покаяния наполнил скорбную долину, «твердь отворилась, и хлынули тайные воды», смывая остатки «несвятости» с прибывших праведников.

– Эта святая вода вас омоет, народы! –
Молвил Христос. Все народы омыл водопад.

Однако земной и телесный Поэт не по праву находится рядом с Христом и святыми душами, и потому очистительная влага его не касается («мимо и тайно падали воды»). Но по воле Христа одна капля окатывает Поэта до пят и, высыхая, дает ему странную одежду из трав волшебного узора. Так он предуготован к тому, чтобы молить Бога о возможности хотя бы на одно мгновение увидеть Рай. Сквозь просвет в игольное ушко он проникает в Сад, идет, приминая цветы, оставляющие вечное благоуханье.

Скоро ли, долго ли шел я в цветущей долине,
Запахом скажет тот цвет, что примят и поныне.

Замечательна деталь, характерная для стиля поэмы: протяженность пути и его временная долгота показываются через запах примятых цветов, т.е. косвенно и как бы отстраненно от картины происходящего. А хронологическая метка «поныне» определенно принадлежит другому времени, иному пространству, свидетельствуя уже о днях написания поэмы: путешествие состоялось, Поэт вернулся в земной дом и слагает повествование о судьбах мира. Но реально – он умер, ушел от современников, однако былые следы его отчетливы: помимо земной поверхности они остались навечно в Раю, где только телесный человек может примять траву, ибо души праведников легки, практически невесомы (достаточно вспомнить  рассказ Сергея Нилуса о батюшке Серафиме Саровском, страницы, где описывается его пребывание в Духе Святом).

Многие «райские» приметы Поэт сближает с явлениями здешними, материально плотными и вполне конкретными.

Время летело, как лунь среди белого дня,
И, задремав на излете, задело меня.

На практике, разумеется, так и должно быть: непознанное, как правило, описывается через знакомое. Но в христианских поэмах Кузнецова этот обычный прием становится художественным принципом, позволяющим дать Бога в соприкосновении с человеком – окаянным и низвергнутым, прощенным и просветленным, будто проявленным этой мистической связью.

Отношение Бога к человеку и человека – к Богу, поиск Божьего образа в себе самом – вот основа, на которой словами вышивается мистериальная картина, или иначе – та доска, на которой пишется «словесная икона» Кузнецова. Эпическое и мистериальное начала здесь сливаются воедино, и «склеивает» их особый лиризм поэта, изначально содержащий редкую способность органически сопрягать великое и малое.

Кузнецов нарисовал контуры Рая, но персонифицированных фигур в отрывке поэмы нет. Были бы они в райском Саду, и кто бы в него попал – вопрос журналистский, по определению. Вряд ли жители Рая предстали бы перед читателем в подробностях, будто продолжая в ином контексте и ракурсе галерею грешников. Такой контраст автора, очевидно, не устраивал, и это подтверждает стилистическая канва всей трилогии. Кроме того, претенциозные, «школьные» пятерки, наглядно поставленные душам праведников морализирующим поэтом, неминуемо разрушили бы грандиозный кузнецовский замысел.

Но конкретные человеческие характеры в поэме были бы обязательно. Наверное, Кузнецов показал бы в Раю «ситуационных» людей, в земном образе которых несмотря ни на что хранится Спасительное зерно, впоследствии становящееся залогом Вечной Жизни.

 

 

 

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ

МОЛОКО

Гл. редактор журнала "МОЛОКО"

Лидия Сычева

Русское поле

WEB-редактор Вячеслав Румянцев