Галина ЯКУНИНА
         > НА ГЛАВНУЮ > РУССКОЕ ПОЛЕ > МОЛОКО


МОЛОКО

Галина ЯКУНИНА

2010 г.

МОЛОКО



О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Книжн. шкаф
Архив 2001 г.
Архив 2002 г.
Архив 2003 г.
Архив 2004 г.
Архив 2005 г.
Архив 2006 г.
Архив 2007 г.
Архив 2008 г.
Архив 2009 г.
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.
Архив 2012 г.
Архив 2013 г.


"МОЛОКО"
"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"
СЛАВЯНСТВО
РОМАН-ГАЗЕТА
"ПОЛДЕНЬ"
"ПАРУС"
"ПОДЪЕМ"
"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"
ЖУРНАЛ "СЛОВО"
"ВЕСТНИК МСПС"
"ПОДВИГ"
"СИБИРСКИЕ ОГНИ"
ГАЗДАНОВ
ПЛАТОНОВ
ФЛОРЕНСКИЙ
НАУКА

Суждения

Галина ЯКУНИНА

Бутылка с письмом на песке безвременья

Стихи не могут пасти,
Судить и головы сечь,
Но память могут спасти
И совесть могут сберечь.

В. Корнилов

Признаюсь, думала, что физики-лирики, технари-книгочеи, а тем более, инженеры-писатели на «переломе эр и вер» исчезли окончательно. И петербуржец Николай Калягин – лишь исключение, подтверждающее правило. Но его «Чтения о русской поэзии» заставили задуматься о другом. К примеру,  называя Россию тёмной страной, сознаёт ли кто-нибудь из нас, что она – это мы?  И случайно ли Пушкин, обронив, что «мы ленивы и нелюбопытны»,  конкретное «мы» предпочёл абстрактному «они»?

Давно не доводилось читать документальное произведение, столь впечатляющее по замыслу и воплощению, где исследование ведётся на стыке литературоведения, богословия, истории и философии. Где академичный «лекторский» тон то и дело прерывается учащённым сердцебиением автора: ну не в силах он сохранять спокойствие, говоря о сокровенном и наболевшем! Оттого и формулировки иные могут показаться парадоксальными, даже ортодоксальными. Но нарастающая тревога и личная ответственность за всё, происходящее с русской культурой сегодня, исключает  из калягинского словаря  слова округлые и «толерантные». Он говорит то, что не может не сказать. И странно, гулко в опустелом и поруганном храме отечественной Словесности звучит его проповедь о том, что литература должна дарить «стойкий иммунитет против любых суррогатов духовности», что «духовное переживание, вызванное стихами» должно возвышать и улучшать читателя. И вообще: царства без поэтов не устоят…

Между тем писатель прекрасно сознаёт трудность пути между Сциллой «восторженного дилетантизма» и Харибдой «самодовольного педантизма». Замечательна фраза: «Чтобы пробиться к поэзии сквозь эти теснины, тоже надо быть в своем роде поэтом». Николай Иванович, насколько мне известно, стихов не пишет, но у него своя неповторимая интонация и отличный русский язык, живой, пластичный и многоцветный. Потому и читаются на одном дыхании  сотни страниц текста, густо пересыпанного поэтическими цитатами. А ведь большинство имён, упоминаемых в «Чтениях», вызывает нешуточный напряг даже у выпускников филфака: Симеон Полоцкий, Стефан Яворский, Андрей Денисов, Семен Шаховской, Николай Поповский,  Михаил Херасков,  Василий Майков, Яков Княжнин, Василий Петров, Николай Львов, Ермил Костров, Иван Хемницер…  Десятки поэтов, когда-то  провозвестивших Золотой век русской поэзии, а ныне прочно забытых читающей публикой. Сам автор признаёт, что это «не та тема, которой можно увлечь слушателей или хотя бы увлечься самому». Но ведь не он выбрал тему, а она – его: «О чём писать – на то не наша воля…»  И вот уже, беззаветно увлечённый своими героями, Калягин увлекает читателя за собой.

«Чтения о русской поэзии» – сегодня, если не ошибаюсь, их девять по счёту – очень непростой, местами полемичный диалог с читателем. «В наши дни сколько-нибудь серьёзный, ответственный разговор о поэзии стал невозможен… Представьте шахту, в которую люди спустились за новым знанием, добывают его днём и ночью. Шахта разрастается – вот только докричаться один до другого давно уже не могут».

Калягин и не пытается докричаться. Делает понемногу (с 1998 года) своё дело, которое уже сейчас со стороны кажется неподъёмным для одного человека. «Чтения» объединяют не только множество людей и событий, но реставрируют культуру и историю России на стыке социальных и духовных катастроф. «Человечество в целом знает сегодня очень много; каждый отдельный человек не знает уже почти ничего. В сознании его начинают зиять зловещие бреши». Эти бреши автор и пытается закрыть, строя разговор о классической русской поэзии как о части русской православной культуры. Разговор, как уже упоминалось, весьма полемичный.

«Жуковский, Пушкин, Тютчев – это не только имена, тексты, «культурные ценности» – это реально существующие духовные личности, и, если они нам действительно присущи, мы в них объединены…»   Философски-нейтральный зачин завершается ссылкой на пророка Исайю: «Вопреки бытующему мнению о бесполезности искусства, о принадлежности его к «предметам роскоши»… мы видим, что художник, ученый,  поэт – необходимая принадлежность мирового порядка». Не заставляет себя ждать и другой вывод: «Художнику и словеснику в иерархии должностей идеального Царства принадлежат места со скромными порядковыми номерами 10 и 11. Звание поэта отделено от более важных званий судьи, пророка, народного вождя».

К чему бы в литературном трактате табель о рангах? Автор не спешит развеять читательское недоумение. Напротив,  огорошивает ещё одним выводом: «Притчу о талантах толкуют вкривь и вкось. Простая истина: единственная цель христианской жизни – спасение души, личное спасение. Высота призвания увеличивает степень ответственности  и затрудняет дело спасения». Тут самое время миролюбиво предложить: «Давайте договоримся о терминах».

Что есть призвание? «Призванность, задание на жизнь», как утверждает Валентин Распутин? Или, по Баратынскому: «Дарование есть поручение»? Как бы то ни было, поэт всегда несёт ответственность за талант.  Да, талант – это дар Бога, но он опутан густыми «прелестными» сетями. Если оные сети – гордыню, зависть, обиду, честолюбие и т. д.  – не распутывать ежедневно, не «дрессировать себя», по любимому выражению Чехова,  в течение всей жизни, то благословение небес довольно быстро обернётся проклятием.  В этом и заключена ответственность человека одарённого, одаренного: он волен выбирать, погружаться ли ему «в заботы суетного света» между заветными минутами вдохновения, или продолжать неустанное самостроительство.

«Что есть поэт в человеческом общежитии? – рассуждает далее автор. – Обособление, аномалия. Ходячее исключение из правил. Инструмент, посредством которого добывается редкий и ценный минерал: поэзия. Перефразируя Паскаля: «Хороший стихотворец – плохой человек».

Что ж, есть поэты и ПОЭТЫ. Их различает не только мера таланта, но и отношение к таланту. Любое истинное творчество – это поиск себя, поиск в себе Бога, попытка вспомнить, кто ты и зачем пришел в этот мир. Момент истины наступает тогда, когда человек видит «Божий замысел о себе». Может, потому поэзия во все времена – один из труднейших  путей эволюции души человека, познания им жизни и самого себя. Причём, скорость этой эволюции может оказаться для него смертельной. Не оттого ли  великие поэты сгорают быстро,  а вопрос об их «личном спасении» остаётся открытым?

«Специальность поэта заключается в добыче и обработке звуков, и он, увлекаемый честолюбием, захваченный азартом литературной борьбы с её жестокой внутренней логикой, способен принести в жертву… и собственную внутреннюю крепость, и мир душевный своих близких, и многое другое, без чего человеку трудно обойтись».

Профессионалов, «специалистов» в сфере духовного строительства нет, это такой же абсурд как советский штамп «инженеры человеческих душ». Николай Калягин, человек верующий и воцерковленный, искренне переживает за поэтов, и уже одним этим вызывает сопереживание читателя. Но вспомним Достоевского, который утверждал, что ангелы и бесы не вне человека, а внутри его: «Здесь Бог с Дьяволом борются, а поле битвы – сердца человеческие». Может, вся трудность спасения в том и состоит, что у каждого из нас – «свои» бесы,  а религия даёт для всех людей один и тот же рецепт, ответ и утешение? Что до поэтов – им, по словам философа Михаила Капустина, «дан особый дар поведать миру, как страждет, мучается и растёт индивидуальная душа, какой ответ она даёт на вечные вопросы жизни и смерти».

Поэт в России всегда был громоотводом, притягивая на себя всю тьму,  морок и грозовые разряды эпохи. Пушкин  знал, чего будет стоить ему ода «Вольность». Лермонтов понимал цену стихотворения «На смерть поэта», Есенин – поэмы «Страна негодяев». Но даже не в репрессиях дело. Поэт задаёт Богу и власти запретные вопросы, он идет по минному полю времени. И чем сильнее талант, тем глубже прорыв за пределы дозволенного. Эта ходьба по краю, по лезвию всегда была свойственна поэтам – русским в особенности. Вот почему судить о поэте по внешним событиям его жизни – всё равно, что ценность книги измерять  ценой  бумаги. «Дух и буква истории совсем не тождественны», – замечает Калягин, и с ним трудно не согласиться. Остаётся только продолжить мысль: история жизни и история души поэта не только не совпадают, но зачастую идут наперерез друг другу.

Коренной порок искусства автор «Чтений» видит в том, что  потрясение, вызванное стихами даже «сверхчеловеческой» пушкинской силы и совершенства, не приводит к улучшениям в духовной жизни. А кто сказал, что стихи должны быть панацеей от всех пороков человечества? Это очень индивидуальный рецепт: стихи услышит душа, которая прошла тем же путём, выстрадала те же мысли и чувства, которые поэт излил на бумаге. Возможно, не все поэты – люди самодостаточные, и автор прав, когда говорит, что любая книга, дошедшая до нас из глубины времен, является просьбой о помощи: «Каждую книгу следовало бы открывать так, как открывают выловленную в море бутылку с письмом: ведь слова, которые вы сейчас прочтёте, обращены именно к вам, и только к вам». Но именно «Чтения» лишний раз подтверждают, что стихотворения, вошедшие в золотой фонд русской классики – это формулы преодоления, победы человека над самим собой. Писатель-философ Станислав Минаков точно заметил, что литературное творчество есть, прежде всего – «духовное делание», и путь этот – «самый трудный, сиречь подлинный в русском писательстве».

Насколько помнится, история не знает примеров, чтобы поэт стал святым или святой – поэтом. У них разное «задание на жизнь» и разные пути, хотя цель одна: одухотворение окружающего мира, возвращение ему «возможной живой целостности», по слову православного поэта Юрия Кабанкова.

Переделать мир поэт не может. Людей – тем более. Только непрестанно работая над собой, над каждым стихотворением, словно над последним, не поддаваясь унынию, усталости, лести,  не страшась цены своих прозрений – может он сказать то, что говорит ему сердце. Только так придут к нему слова, которые уменьшат боль одиночества и непонимания в сердцах других людей. И они откликнутся. Если стихотворение вспомнят столетья спустя, – значит, Бог через поэта сказал людям нечто важное, а поэту удалось в точности донести Его слово.

Пожалуй, особое недоумение могут вызвать в «Чтениях» страницы,  повествующие об отношении к литературе православного духовенства. Если «отдельные богословы, пастыри и архипастыри Русской Церкви» отзываются о классическом литературном наследии вполне лояльно, то, по мнению автора, лишь оттого, что «не хотят напугать и оттолкнуть нас раньше времени». Вот когда мы вернёмся в лоно Церкви, тогда и узнаем, что «величайшие творения Пушкина, Гоголя, Достоевского на внутрицерковном жаргоне называются «молоком». А взрослые члены Церкви в классике просто не нуждаются. Они читают книги более полезные, Псалтирь к примеру (хотя даже канонизированные оптинские старцы, Амвросий и Нектарий, как упоминается далее, любили в минуты отдыха слушать басни Крылова).

            Даже если читателя не волнуют литературные пристрастия отцов православной Церкви, то ход мысли автора изумит наверняка. Да он и сам застывает над разверзшейся бездной: «И вот куда нас завело наше исследование! «Вечная русская слава», великая поэзия великой России оказалась, на поверку, ложным светом – изделием древнего демона…»

            А дальше – самое интересное. Не успеваешь подобрать слова для возражения, как Николай Калягин… сам вступается за поэзию и поэтов, причём, с непревзойдённым темпераментом.  Его сарказм не щадит «передовых литераторов», наших современников, которые,  из классических текстов (блоковских, например), умудряются извлечь  целые «фонтаны жидкой грязи»: «Невзыскательная публика ликует, не замечая, что источником грязи в этой ситуации служит сердце «фокусника», а не беззащитный текст. Но, Боже мой! Какой унылой пошлостью веет от подобных открытий!». Экспрессия приведённой выше цитаты не оставляет сомнений в том, что человек верующий ни на минуту не перестаёт быть в писателе человеком читающим. Да оно и  понятно: откуда бы в противном случае взяться самим «Чтениям»?

А между тем в разговор вступает Калягин-физик, давая бой ортодоксальным православным публицистам: «Вы отрицаете петровскую реформу, вы гремите против «секуляризации», вы смотрите свысока на весь петербургский период русской истории и при этом до небес прославляете Ивана Шмелева, ездите на метро на работу, носите в кармане российский паспорт, пользуетесь современной бытовой техникой… А вы знаете, отчего работают ваши электронные устройства? Как физик по образованию шепну вам на ухо: все благонамеренные разговоры про «дырочную проводимость», про р-n переход и т.п. – эти разговоры не о реальных, а о вероятных вещах… Но чёрт его знает, отчего электронные устройства работают – в глубине-то вещей».

            Это чертыхание вызывает читательскую улыбку своим интонационным родством со знаменитыми строчками Маяковского: «Поэзия – пресволочнейшая штуковина: существует – и ни в зуб ногой…».  А что если и рассуждения о «демонах» поэзии – тоже подгон «теории под результат»? Ведь иначе, слегка перефразируя автора, можно заявить, что Святой Руси словесность не нужна.

Вера мертва без дел, а душа –  без поэзии… Впрочем, нет причин убеждать в этом Калягина, который пишет, что «отмахнуться от петербургского периода русской истории… оставив русскому православному читателю восемь томов Шмелёва, – это не только преступно, но и глупо». Который говорит, что «святые подвижники, сами побеждая «естества чин», для других его не отменяли – не налагали на обычных людей своих сверхчеловеческих подвигов». Который призывает: «Друзья! Дерзайте! Не судите других – сами делайте… в той минуте, которую сейчас показывают ваши часы, ровно столько же важности и смысла для судеб России и русской культуры, сколько было в тех минутах, в ходе которых принимали свои решения Пушкин и Пётр». Читая это, удивляешься и радуешься: «рассчитывал на знакомство только с автором, а познакомился с человеком». Слова писателя, философа и физика Блеза Паскаля в полной мере можно отнести к его коллеге, Николаю Калягину.

Неблагодарное дело – на нескольких страницах пытаться охватить весь масштаб, всю динамику и тематику «Чтений о русской поэзии».  Но сделаю попытку осветить хотя бы  круг основных вопросов. Это история России, её культура и философия  на протяжении ближайших к нам четырёх столетий. Это диалектическая оценка петровской эпохи и декабристского восстания, движения разночинцев и революционного Октября. Это размышления о природе классицизма, романтизма и сентиментализма, о противоречиях эпохи Просвещения и Великой Французской революции, которые пронизаны трудной думой о вечном противостояния России и Запада. Отдельная глава посвящена поэту и царю, сформировавшим новую Россию: Петру и Пушкину. А между ними – страшный звёздный час Отечества: «гроза двенадцатого года»… На фоне штормовых эпох неспешно разворачивается свиток летописи, повествующей о жизненной драме и духовном подвиге Ломоносова, Державина, Тредиаковского, Сумарокова, Кантемира, Пушкина, Жуковского, Дениса Давыдова, Карамзина, Баратынского, Грибоедова, Крылова, Батюшкова… блистательным именам несть числа.

Особое место в этом ряду занимает Павел Катенин, которого Пушкин и Грибоедов называли своим учителем. Личность интереснейшая!  Великая душа, где «спаялись деятельная доброта и  жестокая гордыня». Дворянин, который, испытав крушение всех творческих надежд,  сохранил до конца жизни «главное сокровище русского человека – нравственную стойкость». Литератор, перу которого, помимо поэтических и драматических произведений, принадлежит трактат «Размышления и разборы» По оценке нашего современника, он «лет на восемьдесят опередил своё время», а потому… остался непрочтённым. Думается, что катенинский трактат оказался близок автору «Чтений» не только по жанру, но и по духу. Именно  литературная беседа, не особо популярная в России, по признанию учёного и издателя Олега Коростелева, сегодня начинает возрождаться. Свидетельством тому – петербургский издательский проект собрания сочинений Георгия Адамовича, аналога катенинским «Размышлениям». И, конечно же, сами «Чтения о русской литературе», которые, хочется верить, дождутся своего мецената-издателя в ближайшем будущем.

             Не могу удержаться, чтобы не привести в заключение ещё одну цитату, высвеченную уникальной исповедально-проповедческой  калягинской интонацией: «Россия – не «тёмная страна». Россия – это мы… Если вам некогда читать старые книги – не читайте их. Но тогда уж не называйте Россию тёмной страной».

            Не верится, что бутылка с таким посланием затеряется среди пластикового мусора и исчезнет в песке литературного безвременья. Наклонитесь: вот она, перед вами…                  

Владивосток

 

 

 

 

 

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ

МОЛОКО

Гл. редактор журнала "МОЛОКО"

Лидия Сычева

Русское поле

WEB-редактор Вячеслав Румянцев