|
|
Нина Черепенникова |
|
2009 г. |
МОЛОКО |
|
О проекте "МОЛОКО""РУССКАЯ ЖИЗНЬ"СЛАВЯНСТВОРОМАН-ГАЗЕТА"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"ГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Нина ЧЕРЕПЕННИКОВАДва рассказаПрогулка накануне Ивана Купалы Я – ученый сухарь. Таким считают окружающие меня люди: на работе, родственники, друзья. Я не оспариваю их. Действительно, я привык как в своей научной работе, так и в общении с людьми делать выводы, опираясь на веские аргументы и проверенные факты. Все, что связано с необоснованными предположениями, вызванными фантазиями человеческого ума, мне чуждо. Моё ироничное отношение к фантасмагориям нравится далеко не всем. Что поделаешь, если я педантичен и всё люблю расставлять по местам. Непонятное явление вызывает у меня желание выявить его источники, а выводы, основанные на чувствах и эмоциях, я не признаю. И, конечно же, у меня сложные отношения с религией. Однако события одной ночи произвели на меня столь сильное впечатление, что пришлось всерьёз подумать и о собственной вере. Разговаривая с верующими людьми, я всякий раз отмечаю про себя, что люди веруют по разному. Я не принимаю всерьёз рефлексирующих интеллигентов, потому что, истинная вера исключает сомнение. Настоящая вера слепа, а там, где начинается сомнение, там кончается вера. История, о которой я хочу рассказать, произошла со мной несколько лет назад, во время вечерней прогулки с собакой. Последствия ее неожиданны: мои атеистические взгляды дали серьёзную трещину, теперь я ближе к вере, чем когда либо в своей жизни. Полгода назад, на международном симпозиуме вертлявый журналюга спросил меня: «Вот вы, серьезный авторитет в вопросах религоведения, скажите откровенно: сами - то вы верующий, или все еще атеист совковых времен?». Я проигнорировал вопрос и даже невежливо от него отвернулся, потому что не люблю, когда вместо прилагательного «советский», иные развязные журналисты всё чаще употребляют слово «совковый».К тому же, мне неприятно было видеть, как корреспондент немецкой газеты, с особым старанием выпячивая толстые губы, напирал на букву «ф», произнося слово «совковый». На следующий день, я прочитал о себе следующее: «Ученый П.,с мировым именем, дожил до седин, но все еще никак не может сориентироваться в вопросах собственной веры. О таких, как он, сами русские говорят: ни Богу свечка, ни чёрту кочерга». Болтуны и невежды! Разве им дано понять диалектику русской души? Этой публике неведомо, что иногда к вере приходят даже перед смертью. Между тем биография у меня самая, что ни на есть атеистическая. Посудите сами. Отец мой перед войной закончил знаменитый ИФЛИ, а точнее – его философский факультет. Люди оттуда выходили хорошо образованными : большая часть профессуры состояла из царских кадров, обладавших завидной эрудицией. Студентами же в основном были выходцы из низов. Отец родился в рабочей семье, и именно из этой среды после революции нередко выходили чрезвычайно одаренные в различных сферах жизни люди. Придавленные нуждой и средой обитания, рабочие, тянущиеся к знаниям, как бы до времени таили свои таланты. Те же, кто были слабее духом, не выносили подобной жизни и спивались. После революции многие из русских самородков обрели достойную жизнь. Я люблю общаться с людьми из народа и часто отмечаю, как разносторонне они одарены: умеют работать не только руками, но часто обладают необыкновенной творческой фантазией и светлым умом. А сколько из рабочего сословия вышло прекрасных художников, артистов, писателей, ученых! Впрочем, моя родословная наполовину рабочая, чем я горжусь. Все эти метаморфозы, произошедшие после революции с людьми, с годами все больше утверждали меня во мнении, что социализм самый справедливый и, пожалуй, единственно правильный путь развития всего человечества. Отец мой был чрезвычайно жизнелюбивый, общительный человек. В нашем доме часто собирались его товарищи. Конечно же, они все любили рассуждать на темы социального неравенства. Я вечно крутился возле них, и многие высказывания запомнились на всю жизнь. Как сейчас слышу отцовские слова: «В нищете родиться, там и гноиться, а в богатстве родиться – жизнью насладиться? Нет, я с этим не соглашусь ни-ког-да. Откуда могли появиться Платоны и Невтоны? Да их дальше конюшни не пускали! Что вы мне всё про Ломоносова? Он – один на миллион, потому что гений. А нам нужно много талантливых, даровитых, смекалистых, чтобы учились и приносили пользу России! А для этого нужна одинаковая стартовая площадка для каждого ребёнка, в какой бы среде он не родился!» В революцию отец верил искренне, до самозабвения и готов был отдать за неё жизнь. Собственно, так и получилось…Его ум и яркие ораторские способности, проявляющиеся на собраниях и конференциях, обращали внимание многих видных деятелей партии. Так он оказался одним из первых студентов нового Института философии, литературы и искусства. Сейчас стало модным вспоминать о своих предках, как о людях глубоко верующих, которым, только революция мешала открыто проявлять свою набожность. Но я твердо знаю, что отец мой был убежденным атеистом, хотя, как и многие рабочие – выходцы из деревни, был человеком крещёным. Учился он с большим удовольствием. Необыкновенно любознательный, отец обстоятельно штудировал историю философии: ему очень нравилось изучать системы и мировоззрения великих философов, он любил примерять «на себя» их взгляды, что в конечном итоге помогало ему корректировать и расширять собственные. В то же время он постоянно работал над собой: ликвидировал пробелы в образовании. Когда отец спал, для меня так и осталось загадкой. В редкие минуты отдыха он собирал своих и соседских детей. Как птички окружали мы отца, и в нашей маленькой пятнадцатиметровой комнатке становилось тесно. Наше общество ему было в радость, он очень любил ребятишек, и мастеря для нас деревянные игрушки, забавлял смешными историями из жизни философов. Где и когда он успевал находить эти занимательные истории, мне до сих пор непонятно. Скорее всего, он прямо в голове адаптировал для детского восприятия забавные моменты из биографии великих мыслителей. Когда из его уст звучали поражающие сказочным благозвучием имена Платона, Аристотеля, Канта, мы благоговейно умолкали. Эти истории можно было слушать часами .И ещё он очень любил петь с нами военные песни. Часто, просыпаясь среди ночи, я видел его, читающим книги при свете керосиновой лампы. При первом же проблеске рассвета, он задувал фитиль. В нашей большой семье знали цену керосину. Я обожал своего отца и страшно им гордился, мне он казался самым красивым человеком на свете. Изо всех сил я старался быть похожим на него, подражая ему в мелочах и даже в крупном- мои жизненные планы были связаны только с преподаванием философии. Таким образом, будущая профессия была определена. Так и получилось: как и отец, я получил специальность преподавателя философии, закончив Московский университет, ИФЛИ к тому времени уже был ликвидирован. Конечно, после войны стране были нужнее специалисты народного хозяйства, но преподавание марксистско-ленинской философии в те времена считалось тоже весьма почетной профессией. Диалектику я, конечно же, освоил, но меня безудержно притягивала история философии и религии. И вот почему. Моя бабушка, по материнской линии, родилась задолго до революции и успела получить гимназическое образование. Всех своих внуков, а нас у нее было четверо, бабушка нещадно мучила французским. У меня была великолепная память, к пяти годам я уже бегло читал по-русски, и пока двое старших братьев и сестра повторяли за бабушкой азы непонятного языка, я, вечно крутясь возле занимающихся, без особых усилий, быстро научился сначала болтать по- французски, а к семи годам уже смог читать французские книжки, оставшиеся у неё с гимназической поры. Надо сказать, книги оказались отменные: в основном классика. Там были Гюго, Мопассан, Жорж Санд, Золя, но самое главное – книга Ренана о Христе. Отец, увидев в моих руках книгу Ренана, сказал: «Вот тебе доказательство того, что Иисус Христос был человеком. Впрочем, тебе рано читать такие книги».Он был прав – я мало что понял. Но что я мог тогда ответить? Книгу же я не оставлял, с возрастом делая в ней все большие открытия, и именно она сыграла решающую роль в моей научной ориентации. Мать моя в девицах была особой романтической, чем и объясняется выбор жениха, к которому она воспылала «любовью с первого взгляда».Оба были поразительно красивы. Любовь разгоралась, по словам бабушки, на фоне «армады женихов», среди которых были и весьма состоятельные люди. Но деньги в нашей семье не были фетишем. Бабушка с дедом интересовались политикой и, будучи радикалами, в политических баталиях предреволюционного времени неизменно поддерживали социал-демократов. Они не стали возражать, когда красивый и волевой строитель нового мира без долгого ухаживания попросил руку дочери. Свадьбу сыграли скромно и отцу предоставили отдельную комнату в коммунальной квартире. И все было бы хорошо: и гражданскую отец пережил, хотя и был ранен, и дети нарождались здоровые, которых в тайне от отца старые дворяне окрестили одного за другим. Будучи русскими людьми, старики не могли себе представить, что по дому будут бегать «нехристи». Жить бы, да радоваться… Только так не бывает в тяжёлые времена … Одному отцовскому «соратнику по борьбе», частенько появлявшемуся в доме, наше семейное счастье не давало спокойно спать. Да еще жена из дворян! Я забыл сказать, что наша мать даже в старости оставалась красавицей. Хорошо образованная, при советской власти она стала учительствовать и своей неутомимой деятельностью приносила пролетариату несомненную пользу. Мать отмечали наградами, она считалась одним из лучших педагогов и писала умные книги на темы воспитания нравственности подрастающего нового поколения. Так вот, этот «соратник», с длинным носом, землисто-серым цветом лица и сверлящими, злыми черными глазами, которые резко добрели и становились масляными, когда в поле их зрения попадала наша мать, был одержим поистине сатанинской идеей. Вскоре он ее осуществил. Завистник запомнился мне мерзкой внешностью, вонючей кожаной курткой и тем, что постукивал костяшками пальцев по столу, во время чаепития. В любой ситуации его физиономия выглядела одинаково гадко. Цепкая моя память на всю жизнь запечатлела физиономию «соратника». Мы, дети, между собой называли его Карабасом. Перегруженный работой отец не придавал этим взглядам особого значения, а поганец терпеливо делал свое грязное дело. Успокоился же «соратник» тогда, когда отца неожиданно для всех объявили врагом народа, и он навсегда исчез из нашей жизни. Буквально через полгода после извещения о его смерти, мерзавец, соорудив на тёмном своём лице смесь скорби и любви, пришел к нашей матери с предложением выйти за него замуж, «чтобы объединить детей в одной пролетарской семье». Высокая и сильная, мать молча влепила крепкой, совсем не дворянской рукой, затрещину, да такую, что он не удержался на ногах, упал и покатился на нижнюю площадку. Она давно догадалась, чьих рук было «дело отца».Я всегда поспевал быстрее других детей, потому и увидел Карабаса, поднимающегося на лестнице с колен. Лик его был ужасен… Помнится, мы долго жили в страхе, что возьмут и ее, но, слава Богу, мать, работала не покладая рук и пользовалась большим авторитетом среди высокопоставленных людей. Наверху нашлись заступники, и её оставили в покое. Прошли годы… Один за другим ушли бабушка и дед, чуть позже я схоронил и мать, неутешную во вновь всколыхнувшемся горе, при известии о посмертной реабилитации отца…Все это уже в далёком прошлом… Я поступил в университет и окончил его с отличием. Меня оставили учиться в аспирантуре. После защиты я женился. Брак оказался удачным. Жена Люба была умная и энергичная женщина, у которой были две страсти : любимый муж и общественная деятельность. Так же как и я, Люба преподавала философию, но этого ей было мало. В результате любушкина бурная деятельность закончилась депутатством. Наша жизнь проходила на фоне постоянно трезвонящего телефона и визитов самых разных людей, которые шли и шли за помощью к своему депутату- Любе. Она не отказывала в помощи никому. Мне же хотелось тихого семейного уюта. Я часто просил её петь:у неё был прекрасный голос. В редкие минуты отдыха Любаша пела романсы, а я аккомпанировал ей на гитаре. Вот такая сложилась у нас идиллия. Несмотря на суету в нашем доме, я был счастливым мужем.. Но, увы, счастье продлилось всего десять лет. Жена умерла неожиданно, в расцвете сил. Детей у нас не было. Жениться второй раз я не собирался, ибо был уверен, что женщины, похожей на незабвенную Любашу, в природе быть не может. Решив, что все хорошее в моей жизни кончилось, я с головой ушел в науку. Книга Ренана, прочитанная в детстве на французском языке, повлияла на направление моей научной деятельности. Вопросы религии и веры доминировали в педагогической и научной работе. Сначала я работал преподавателем на кафедре научного атеизма философского факультета университета и довольно скоро стал одним из ведущих специалистов по вопросам истории религии и атеизма. После перестройки кафедру переименовали, и она стала называться кафедрой философии религии и религоведения. Многие члены кафедры вдруг оказались верующими. Я о своем вероисповедании молчал. К тому же, моя жизнь целиком была заполнена работой: я читал лекции в университете, писал книги и, как специалист, владеющий иностранными языками, постоянно выезжал на различные международные симпозиумы. Кандидатская диссертация была защищена еще в молодости. Была написана и докторская. Но защиту я постоянно откладывал: то нужно было ехать на конференцию, то на симпозиум. Так проходили годы…Однако этой весною, я твердо решил получить степень доктора наук. Тут со мной и произошла эта странная история. Все уже было решено, дата заседания Ученого совета была назначена, как вдруг за три дня до защиты мне позвонили из совета и сказали, что диссертация передана на рецензирование в другой институт .Более того, из-за болезни нескольких членов, совет не состоится , потому что не получается кворума. Я сильно расстроился, наскоро собрался и поехал на факультет выяснять подробности. Иду по длинному коридору факультета и вижу: из приемной декана, тяжело опираясь на палку, выходит сгорбленный старик с темным лицом и глазами навыкате. Я сразу узнал хищный взгляд, землистое лицо и резко отвернулся. Сомнений не было- это был сын отцовского «соратника». Мы с ним никогда не общались, но о существовании друг друга знали. -Зачем он приходил? Этот вопрос я адресовал нашему добрейшему декану- Василию Васильевичу, исполнявшему обязанности секретаря Ученого совета. Декана на факультете любили все: от преподавателей до студентов и за глаза ласково называли –«Вась-Вась». Декан выразил сочувствие по поводу несостоявшейся защиты, успокоив меня тем, что пообещал провести её осенью, на первом же заседании. Я вяло отмахнулся и, усмехнувшись, сказал: -Суждено, - стану доктором. Во всяком случае, присягу «уд» я не принимал. Мы посмеялись, так как присяга «уд» в расшифровке означала преподавательскую шутку- «умру доцентом».Вась-Вась обнял меня за плечи и посоветовал не расстраиваться, по старчески прошепелявив: «Лучше поздно, чем никогда.» У самой двери он прибавил: - Ты относительно молод. Со здоровьем у тебя, слава Богу, еще ничего. Сам знаешь, как от всех перипетий, у пожилых докторантов случаются инфаркты. Тебе это не грозит. Я возразил, что инфаркты нынче резко помолодели, и напомнил ему про старика, выходившего из его кабинета. - Он не намного меня старше, но как ужасно выглядит. - Да, хорошо что ты о нем заговорил. Меня, это тоже беспокоит. Он по твою душу приходил. Ты знаешь, что твой рецензент, профессор Радикян перенес инфаркт и лежит в больнице? Так вот, этот тип добился того, чтобы рецензирование поручили ему. Ну, это мы ещё посмотрим! Правда у него громадные связи, но, поверь мне, на факультете никто не рад его появлению: вредный и злобный человек. Уверяет, что знал тебя ребенком, а вопросы, которые ты освещаешь в диссертации, всегда входили в сферу его научных интересов. Хотя, сам работает в каком-то музыкальном вузе, где нет религоведения. Посмотришь на него – Кащей, а энергии хоть отбавляй: говорят, рвется в академики. На душе сделалось гадко. Жаль было бедного Радикяна, под руководством которого я в свое время написал хорошую кандидатскую диссертацию. Но почему не посоветовались со мной по поводу нового рецензента? - Он сказал, что с тобой все согласовано. -Ложь. Я сразу узнал этот стиль! Конечно, это верный продолжатель неутомимого во злобе Карабаса! Долгие годы мне удивительно везло не встречаться с ним. Он преподавал философию в сфере музыкальных вузов и, к счастью, наши дороги не пересекались. Дурное предчувствие на секунду охватило меня. Заметив это, Вась - Вась попытался меня успокоить: - Людей, которые тебя поддержат в Совете, большинство. И, вообще, Иван, ты всегда умел держать удары. Причин для волнений нет. Здоровье в норме. Прошу тебя, не дергайся. Неожиданная новость не сулила ничего, кроме треволнений. Я решил отложить поездку на дачу, ставшую постоянным местом отдыха всех родственников, оставшихся от нашего когда-то многочисленного семейства. Хотелось побыть одному. Восемь лет назад жена подобрала на улице щенка и назвала его Гаврошем . Из него вырос огромный пес, с большой кудлатой головой. Мелкие собаки от него шарахались, агрессивные борцовые псы посматривали с осторожностью, так как чувствовали - этот за себя постоит, что он и доказывал не раз. Любаши, увы, уже нет на свете, и мы коротаем время вдвоем с собакой. Обычно у нас две прогулки в день: до ухода в университет и после работы, уже поздно вечером. Можно, конечно, отправить его на дачу, там с ним будут играть племянники, но мне что-то не захотелось оставаться одному в большой, ставшей неуютной квартире. Мы с Гаврошем прекрасно ладили: в свободные от занятий дни я подолгу сидел в кабинете за работой, а он, через раскрытую дверь молча наблюдал за мной, расположившись на диване, в соседней комнате. Когда я, со словами: «На сегодня все!», выходил из комнаты, пес, несмотря на солидный возраст, начинал ходить колесом . Нам сразу становилось веселее, и мы в хорошем настроении отправлялись гулять. Таким образом, весь июнь я провел в городе, в котором мне всё тяжелее находиться. Я даже стараюсь реже ездить в центр: он раздражает меня наглыми и примитивными рекламами, обилием банков, алчной деловитостью, направленной исключительно на личное обогащение. Как и в других, в нашем районе также имеются несколько, огороженных трехметровыми кирпичными стенами коттеджей. Проходя мимо них, я всегда вспоминаю пословицу: «Богатые ворота бедных стесняются.» Ворота то, может и стесняются…Но не хозяева…Их лоснящиеся лица не сходят со страниц глянцевых пошлых журналов, которые рассказывают об их якобы полезной для общества, творческой жизни. Большей частью результатами их талантов становятся бездарные фильмы, спектакли и книги, о которых, захлёбываясь от восторга рассказывают с экранов телевизора такие же никчемные критики и искусствоведы.. А ночная Москва меня просто ужасает. Я называю ее Новым Вавилоном. Когда бываю за границей, тоскую по старой Москве. Однако, мысль навсегда покинуть Россию меня ужасает: здесь, на Немецком кладбище лежат мои дорогие родственники. И не только это. Я никогда не смогу стать эмигрантом: чувство родины развито во мне столь сильно, что невольно прорывается во всём, даже в моих публичных выступлениях и научных сообщениях. Однажды, обсуждая мой доклад на тему «Отношение Восточно-русской церкви к другим Церквам и исповеданиям», иностранный коллега начал, со слов: «В вашем патриотичном докладе…». На подобные замечания я всегда улыбаюсь и не возражаю. Итак, я остался в городе. И читал, читал, читал…Временами мне начинало казаться, что я – лучший специалист в мире по вопросам, которые собираюсь защищать в своей диссертации. Признаться, особой радости от достигнутого не было. После смерти верного единственного друга - жены Любы, меня больше не волновало ни признание моих коллег, ни похвалы родственников. В годы семейной жизни высшей наградой для меня был восхищенный взгляд моей Любушки. Ненавижу фразу: «Незаменимых людей нет!» Вздор! Каждый человек – это неповторимый микрокосмос. И чем человек сложней, тем более неповторим его внутренний мир, который уникален, и незаменим! Что мне до признания моего авторитета людьми, далёкими от меня, как звёзды! Те же, кто был мне близок по духу, на кого мог опереться в трудные периоды жизни, давно пребывают в мире ином…. Допускаю, что для гордыни имелись некоторые основания: мои книги получили общественное признание и переведены на несколько языков. Мною основательно изучена многочисленная литература на двух иностранных языках, так как я, кроме французского, за годы учебы неплохо освоил и английский. Все спорные моменты в диссертации подкреплены вескими аргументами. Уверенность то в себе была, но встреча с сыном Карабаса не выходила у меня из головы. Зачем ему нужно выступать на моей защите? О чем он будет говорить? Интуитивно я чувствовал, что ненависть к нашей семье ему передана по наследству. Но, однако, он уже профессор, я же – нет. Откуда зависть? Разве что, ещё раз свести счеты с нашим семейством … Вечером, как обычно, с желанными для Гавроша словами, я вышел из комнаты, и мы стали собираться на прогулку. Чаще всего мы гуляем в сквере, на котором пятьдесят лет тому назад обреталось кладбище. По прошествии стольких лет о нём напоминали только огромные деревья, да две-три безымянные плиты, которые не удалось извлечь из земли. Несколько лет назад, на одной из них я, с помощью Гавроша, с собачьим усердием отгребавшего землю передними лапами, обнаружил тускло проступающую надпись некогда позолоченных букв и прочитал: «Здесь покоится Статский советникъ Андрей Протасовичъ Козловъ».Сколько раз за это время перекапывалась вся земля на сквере, а этой плите – хоть бы что! Половина плиты с надписью упрямо торчала из-под земли. Во время наших прогулок мы с Гаврошем стали регулярно очищать ее. После защиты я собирался порыться в Московских архивах, чтобы узнать что-нибудь о Козлове, упрямо не желавшем пребывать в вечности безымянным. Но, сначала надо защититься… Когда мы вышли из дома, было что-то около одиннадцати часов. Отворяя дверь, я взглянул на висящий у двери календарь и ахнул: батюшки, да сегодня шестое июля - особенный вечер, когда вся славянская часть мира встречает день Ивана Купалы. Вспомнилось, как в бытность аспирантом занимался вопросами «Мифолого-лингвистических концепций в религоведении» и даже съездил в Белоруссию на праздничные дни, посвященные этому прекрасному летнему празднику. Я был молод и веселился во всю! Вместе с сельской молодежью прыгал через огонь и крапивные кусты, купался ночью в росе, искал папоротник. Я прекрасно знал, что этот день является днем памяти святого Иоанна Крестителя, в честь которого меня назвала бабушка. Вот почему для меня это был двойной праздник. Я знал, что с принятием христианства языческий праздник Купалы «присоединился», в силу традиции, к празднику святого Иоанна Крестителя, а народ дал святому Иоанну прозвание Ивана Купалы. Помнится, жена настояла на том, чтобы мои именины отмечались в этот день…А я и забыл… Выходя со двора, обратил внимание на то, что на улицах было довольно пустынно: погода установилась хорошая и народ, согласуясь со своими возможностями, разъехался кто куда. Только теперь, вместо затихающего к ночи воронья, Москве не дают покоя крикливые стаи молодежи, избравшие местом тусовок дворы и скверы. Вряд ли они знают, какое красивое празднество отмечается в этот вечер в далеких северных деревнях, в которых еще остались старики, знающие ему цену. У меня даже появился задор рассказать какой-нибудь молодежной компании о необычном дне. Подходя к темному скверу, я взял Гавроша на поводок, и мы побрели по знакомым тропинкам. Сделал я это своевременно, так как почти под каждым кустом в теплые летние вечера в сквере располагается много разного люда: бомжи, любовные парочки, «оттягивающиеся» компании. Я представил, как заглядывая под кусты и густые деревья, вызываю всех желающих на поляну послушать мою лекцию, и тихо засмеялся. Потом, загрустил: мне было искренне их жаль, ведь я по натуре человек незлобивый. Погуляв с полчаса и повернув в сторону дома, я неожиданно заметил, что к нам медленно приближается высокая женщина в длинном светлом платье. В темноте нельзя было рассмотреть, какого она возраста, к тому же её лицо закрывали длинные волосы, в отблеске дальних фонарей шоссе показавшиеся мне седыми. Поравнявшись с нами, она вдруг остановилась и сказала: «Сегодня вечер накануне Ивана Купалы. Говорят, что где-то здесь, на кладбище, растет разрыв-трава, но найти её трудно». Сказанное я расценил как хорошую и своевременную шутку. Однако, это было настолько неожиданно, что я на секунду опешил, не зная, как ответить. Женщина засмеялась и прошла вперед. Тут только я нашелся и крикнул ей в след: « Ищите лучше, потому что, тот, кто будет носить ее на себе, никогда не будет бояться ни дьявола, ни еретика, ни злого человека. Только кладбища то здесь нет уже много лет.. И папоротника здесь не найти». Это меня развеселило настолько, что я сделал несколько безуспешных попыток отпустить в «свободное плавание» Гавроша. Однако, каждый маршрут заканчивался плачевно: его появление вызывало крики ужаса, смех и ругательства. Я вынужден был взять собаку на поводок и сказал: - Сегодня здесь не удастся погулять. Пойдем, пошатаемся по улицам. Выходя из сквера, я увидел странную картину. На бровке тротуара, опустив ноги на проезжую часть, сидела та самая женщина в светлом платье. В руках у неё были какие-то цветы. Распущенные не то седые, не то светлые волосы по прежнему закрывали её лицо. Пока шли по тропинке, я увидел своеобразный спектакль. Возле женщины периодически останавливались машины, кто-то обязательно высовывался в окно и что-то говорил. Женщина отрывисто отвечала, при этом она резко взмахивала головой и приоткрывала свое лицо. Через секунду машина срывалась и исчезала. Мне все это показалось достойным внимания. Здесь я вынужден сделать небольшое отступление, чтобы кое-что объяснить читателю. Дело в том, что за время поздних прогулок с Гаврошем, я стал невольным участником нескольких ночных историй. Приставали, как правило, к одиноким девушкам. В советское время подобное хамство практиковалось редко, потому что кроме дежуривших милиционеров, по улицам ходили дружинники. Старое воспитание давало о себе знать, и я никогда не мог сдержать себя, чтобы не выступить в роли устаревшего благородного рыцаря. Несколько месяцев тому назад, я наблюдал за девушкой, шедшей несколько впереди нас, по другой стороне улицы. Машины, притормаживая возле неё, настойчиво предлагали «подвезти». Однако она, не обращая внимания и ускоряя шаг, упрямо шла вперед. Когда же крутые молодцы, вылезшие из машины, попытались затащить ее в кабину, я тихо сказал Гаврошу: «Помоги девушке!» и спустил его с поводка. В несколько прыжков Гаврош достиг машины и ситуация резко изменилась. Отталкивая друг друга, вся шантропа втиснулась в кабину и машина сорвалась с места. Я подошел и поинтересовался, почему столь юная особа подвергает себя опасностям, прогуливаясь одна в поздний час. Девушка объяснила, что работает в парикмахерской, что в конце сквера и ей просто не на чем ехать до дома, который находится с другой стороны того же сквера. -Тогда вас кто-то должен встречать, ведь поздние возвращения могут плохо кончиться. Времена нынче лихие – назидательно заметил я. -С вечерней смены меня обычно встречает мама. Но она вот уже месяц не встает с постели. Вы не думайте, что я не могу постоять за себя: у меня в кармане газовый пистолет. -И часто приходилось им пользоваться? - ехидно поинтересовался я. -Пока ни разу, но если бы не вы, пришлось бы сегодня- призналась незнакомка. - Лучше не надо. Я вам объясню, почему этого не стоит делать. Во-первых, вы не успеете его даже вытащить, как будете обезоружены. Не забывайте, что, в машине всегда находится как минимум трое подвыпивших парней, которые скрутят вас как птичку. Осмелюсь дать вам совет. У парикмахерской живет стая собак. Они не раз бросались на Гавроша. Так вот: прикармливайте их, и они будут послушно провожать вас до дома. На своем опыте я уже убедился, что «крутые» оболтусы боятся собак, как дети. Когда им противостоит серьёзная сила, они становятся трусами на глазах. -Спасибо. Мне это не приходило в голову. Но вот и мой дом. До свидания, рыцарь. Последнее слово предназначалось собаке. Девушка погладила Гавроша, который в ответ благодарно покрутил хвостом. Такая вот произошла встреча. И что же вы думаете? Я совсем забыл об этой девушке, когда мы, возвращаясь с Гаврошем домой, наткнулись на четырех собак, сопровождавших нашу знакомую. Собаки так дружно набросились на нас, что пришлось спасаться бегством, хотя храбрый мой пес отчаянно упирался, желая ответить на вызов. Случилась у нас и другая история, прямо противоположная предыдущей. Поздним вечером утомленные, но довольные хорошей прогулкой, мы еле плелись домой. Впереди, по краю асфальта шла девица, возле которой постоянно притормаживали машины. Уже полюбившийся опыт защитника сработал, я догнал девушку и спросил: - Хотите проводим, чтобы вас не обидели. Девица расхохоталась. - Вы чё, всерьез думаете, что я нуждаюсь в защите? Дед, да ты, типа того, ко мне клеишься? - Никогда не думал, что похож на лейкопластырь. Я, типа того, защитник слабых. – съязвил я. Она ускорила шаг и пошла, возмущенно подергивая плечами. Нужды «клеиться» на улице не было. У меня одних только аспиранток пять человек и все женского пола. Имеются незамужние и разведенные, среди которых есть очень красивые женщины. Я не отвечаю на их пламенные взгляды, а когда они приглашают меня в гости, далеко не в научных интересах, решительно отказываюсь. Одна шустрая аспирантка ухитрилась через третье лицо навязать мне переговоры о прописке в Москве, естественно, на моей жилой площади. Я довольно жёстко сказал им, что на подобный поступок меня не подвигнут даже самые бешеные деньги. Вскоре у меня сложилась устойчивая репутация непробивного хмыря и учёные дамы перестали ко мне приставать. К тому же, одна из аспиранток, принесшая мне домой рукопись статьи, проходя в кабинет, увидела готовившую в кухне молодую племянницу. Моя тяжело больная сестра, считает необходимым регулярно посылать ко мне дочь готовить «горячие обеды». Естественно, что распространяться на предмет своих родственных связей я не стал. Весть об очаровательной блондинке облетела всех претенденток на мою квартиру и меня надолго оставили в покое. Женское общество решило, что я не так прост, как кажусь. Встречались среди аспиранток и весьма приятные девушки, однако при всей тонкости они все равно не могли понять, что я безнадежно старомоден, и к тому же биологический однолюб. Я поджарый, спортивного вида, высокий пожилой человек и для своего возраста, наверное, выгляжу неплохо. Но, иллюзий на свой счет нет. У меня едва хватает времени и сил справляться со своими болезнями, чтобы работать, обеспечивая себе весьма скромное существование. Впрочем, я не сержусь на современную молодежь, потому что большинство из них считаю потерянным поколением. Тем не менее, когда дело касается науки, я охотно протягиваю руку помощи. От этих мыслей меня отвлекли заскрипевшие тормоза. Очередная машина открыла дверь, из кабины громыхнуло что-то вроде музыки, и в результате недолгих разговоров, молодая незнакомка, сравнившая меня с клейким пластырем, с кошачьей легкостью запрыгнула на заднее сиденье. Вот такие разные случались у меня приключения, но сегодняшняя молодая женщина была явлением аномальным. Своим поведением она не вписывалась в предыдущие истории. Какими словами можно было подействовать на пьяную компанию, чтобы они стремительно исчезали из виду? Какой-то особой бранью? Пожалуй, только раззадоришь. Тогда как она их «отшивала»? Неужели ее лицо так страшно? Наш путь проходил мимо нее. Женщина вдруг встала и торопливой походкой зашагала в нашем направлении, только несколько впереди. Меня одолело любопытство: очень захотелось увидеть ее лицо, но значительное расстояние отделяло нас друг от друга. Тихо сказав Гаврошу: «вперед», я прибавил шагу, чтобы ее обогнать. Странная женщина и поведение необычное… Было очень интересно узнать, сколько ей лет, в темном сквере я этого не разглядел. Резко прибавив шагу, и, обогнав ее приблизительно на метр, я решил обернуться ,но в тот же миг почувствовал что падаю, а лучше сказать –лечу вниз, хотя дорогу, по которой мы шли недавно покрыли свежим асфальтом и она была очень ровной. Не было ни одного камня, ни одной ямы или неровности…Да и падение было каким-то странным… Его даже нельзя было назвать падением, так как в каких то тридцати сантиметрах от земли, я удержался на ногах, схватившись за ошейник Гавроша. Приземление не состоялось. А лица я всё же не увидел…Позади раздался смех, а затем женщина сказала довольно внятно, чтобы я услышал: - Ничего, с любопытными это бывает. Зато потом будет все хорошо. Схватившись другой рукой за ограду моста, по которому мы шли, я все-таки опять оглянулся и стал смотреть ей вслед. Женщина стремительной походкой шла в обратном направлении. Гаврош, с поджатым хвостом, скулил, натягивал поводок и тянул меня в сторону дома… Почувствовав мой взгляд, она обернулась и погрозила мне пальцем…Волосы опять закрывали лицо., а ее странные слова не выходили из головы… Что за фамильярность по отношению к пожилому человеку? Подойдя к фонарю, я взглянул на часы. Шел первый час ..…Наступила Ивановская ночь… - время ведьм, оборотней, колдунов…Да, в современной Москве, нельзя удивляться ничему… Несколько дней я жил под впечатлением этой истории, вспоминая слова женщины…О чем это она? Что «будет хорошо»? Поскольку я жил ожиданием защиты, слова решил отнести на этот счёт. Так и получилось. В конце августа позвонил Радикян . Бодрым голосом он доложил, что после санаторного лечения чувствует себя вполне прилично и будет рецензентом на моей защите. «Я с вами, как всегда!» - прибавил он оптимистично. - А как же сын Карабаса? – вдруг вырвалось у меня. - Какого Карабаса? Если вы про профессора Х., то, ходят слухи, что этим летом он скончался. Личность с темным прошлым… Вы знаете, что на его совести не одна сломанная судьба? Непонятно только, почему именно вы привлекли его своей темой, ведь он ни к научному атеизму, ни к истории религий не имел никакого отношения. -Я думаю, что ему очень хотелось напоследок поломать еще чью-нибудь судьбу. - Может, вы и правы –ответил задумчиво Радикян. После странной ночной встречи с молодой женщиной, которую в мыслях называл колдуньей, я впервые задумался о собственной вере. Никакого чуда, разумеется, не было, и за колдунью я принял странную маргинальную женщину. Однако, встреча произвела на меня большее впечатление, чем я ожидал…В этот вечер почему то разрушилась моя налаженная модель жизни, я как будто прикоснулся к какому- то другому миру, и этот мир не укладывался в привычные параметры: наука, работа, дом. Всё, произошедшее той ночью послужило толчком к размышлениям о моей собственной вере. Совершенно неожиданно для себя, через три месяца, находясь на международном симпозиуме, на вопрос корреспондента: «Вы, конечно, человек верующий, православный?», я лаконично ответил: « Как и подобает русскому человеку»… Я не солгал ни ему, ни себе… Что касается защиты, то она прошла превосходно. Теперь я – доктор философских наук и скоро получу звание профессора.
Не хочу После ужина Максим Петрович Аверочкин вымыл руки, смазал их кремом, а затем тщательно высушил. Приготовив таким образом руки, накинул на плечи старую, вязанную покойной женой фуфайку и, аккуратно придвинув крутящийся стул к фортепиано, бережно открыл крышку инструмента. Сегодняшний вечер, а точнее оставшиеся два часа, потому что позже десяти вечера Максим Петрович, как человек законопослушный, старался не производить шума, он решил посвятить просмотренным накануне этюдам Шумана. Ах, до чего же хорошо, придя вечерком с работы и поужинав, сесть на крутящийся стул и открыть любимые ноты! Забывались все болячки, скачущее давление, давние и свежие обиды, одним словом, все жизненные неприятности. Максим Петрович страстно любил музыку, хотя профессиональным музыкантом ему стать не удалось. «Не судьба»- говорил он тихим голосом, когда друзья, умиленные его игрой начинали приставать к нему с вопросами. «То, что на свете существует такое чудо, как музыка - большое счастье для человечества. А что я не стал музыкантом, это не страшная потеря для музыки. Главное – она есть, а с нею и жизнь терпимей» - говорил смиренно Максим Петрович. Уже просмотренный этюд пошел легко, музыка оказалось удивительно мелодичной. «Вот что значит великий композитор. Простой учебный материал, а как звучит!» - восторг переполнял душу Максима Петровича. Он был счастлив. Неожиданно позвонили в дверь. Максим Петрович продолжал играть, не торопясь открывать. « Кто бы это? Я никого не жду… Наверное, ошиблись… Только отвлекают.» Не торопясь, Максим Петрович снял кофту и пошел открывать. На пороге стоял лысый здоровенный мужчина в спортивном костюме. «Сейчас, зима, а он раздетый,- мелькнуло в голове Аверочкина. – Наверное, сосед». Мужчина, не спрашивая разрешения, широко шагнул в квартиру. Аверочкину пришлось посторониться и пропустить. Вошедший сложил руки на груди, обещая долгий разговор. На лице Аверочкина выразилось ожидание. - Моя квартира под вами, а зовут меня Евдокимов Владимир Иванович. Сосед снизу протянул руку, Аверочкин, как человек воспитанный тоже представился и пригласил войти в комнату. -Наверное, помешал игрой? Так я всегда играю строго до десяти часов, - начал немного заискивающе Максим Петрович. Оглядевшись, мужчина плюхнулся на крутящийся стул, жалобно скрипнувший под его тяжестью. - А вот и не угадали! – притворно радостно воскликнул сосед.- В этом плане никаких претензий. Скажу больше – с детства обожаю классическую музыку. - Вы что же, пришли послушать – совсем по - детски вырвалось у Аверочкина. - Я вас уже наслушался снизу. Скажу сразу – восхищен! Увы, в наше время классическая музыка звучит в квартирах не часто. У меня именно по этому поводу имеется до вас дело. Мой сын, вы, наверное, встречали его в подъезде, такой полненький девятилетний блондинчик, хочет заниматься игрой на фортепиано. - Вы хотите, чтобы я рекомендовал музыкальную школу - мгновенно сообразил Аверочкин.- Да, в этом районе я – старожил и с удовольствием посоветую вам школу, которую сам окончил сорок лет назад. Представьте, она еще функционирует. А какие там были преподаватели! Впрочем, кое-кто еще остался. -Хорошо, что остались. Пусть себе старички работают. Они сами по себе, да и мы с усами. Объясняю. Возить мальчишку в школу мне некогда. Я предлагаю вам стать педагогом моего сына. Платить буду столько, сколько скажете. Аверочкин смутился. -Во-первых, я не могу, потому что закончил всего лишь музыкальную школу. Так сказать, простой любитель. А во-вторых, школа совсем недалеко и мальчик сможет прекрасно ходить в нее сам. Зачем же обязательно возить ребенка на машине? - Ну, это уж предоставьте решать мне. У меня пока нет охранника, а враги, уже имеются. Куда проще - я вас теперь знаю и вижу, какой вы надёжный человек. Евдокимов с восхищением оглядел скромно обставленную комнату Аверочкина. - Да, вы тот самый человек, которому я могу доверить ребенка. Все просто: вы занимаетесь и потом провожаете его этажом ниже, домой, к матери. В результате все спокойны. - У меня нет достаточной квалификации для того, чтобы обучать детей. - Не скромничайте, уважаемый. Так, как вы играете, нас вполне устраивает. Фортепиано нужно сыну для общего развития. Аверочкина осенило. - Так найдите ему учителя музыки. У меня, к сожалению, нет знакомых педагогов, но вы только откройте газету «Из рук в руки» и десятки квалифицированных людей к вашим услугам. Аверочкину показалось, что лицо Евдокимова слегка покривилось. - Вот учить меня не надо. Повторяю: мне нужен человек, которого я хорошо знаю. Посторонние, а тем более, по объявлению, люди мне не нужны. Вы меня очень устраиваете. Аверочкин почувствовал, что от досады начинает краснеть. - Как уважающий себя человек, я решительно отказываюсь. - Это ваше последнее слово? В последних словах Аверочкину послышалась угроза. Тем не менее, он мужественно повторил. - Да, последнее. Я не какой-нибудь прохиндей и потому решительно отказываюсь заниматься с вашим сыном за любые деньги – твёрдо добавил он. Сосед с трудом выбрался из узкого кресла. - Будем считать, что мы не поняли друг друга. Пока. С первого раза это бывает. Где у вас дверь? На следующий день, когда вернувшийся с работы и совсем успокоившийся после вчерашнего визита Аверочкин, наливал вторую чашку чая, громыхнул звонок в дверь. Максима Петровича охватило дурное предчувствие. Так и есть: на площадке стоял участковый. - Разрешите войти? Аверочкин нашёл силы приветливо улыбнуться и даже предложил вошедшему милиционеру стул. - Я, извините, сразу перейду к делу. Тут на вас поступило заявление от соседа снизу. Он пишет, что вы очень поздно играете на пианино и мешаете спать его ребенку. Аверочкин опять выдавил улыбку. - Это неправда. Я действительно играю каждый вечер, но заканчиваю всегда в десять. Можете поинтересоваться у соседей справа и слева. Участковый поднялся. - Напишите объяснение и принесите мне завтра в милицию. Участковый ушёл. Аверочкин сразу же сел писать обяснительную. В голове крутились мысли: «Здесь какое-то недоразумение. Наверное, сосед чего-то не понял. Может он написал его раньше, чем заходил ко мне? Может был под хмельком?» На следующий день, сразу после работы, Аверочкин забежал в отделение милиции и оставил свое объяснение. Вернувшись домой, попил чаю и решил вопреки плохому настроению, немного порадовать себя музыкой. Выбрал грустную осеннюю песню из «Времен года» Чайковского. Максим Петрович всю жизнь следовал принципу: клин клином вышибает. Раньше помогало, но сегодня не сработало. Аверочкин закрыл пианино, взял книгу, разобрал постель, выпил успокоительного и не прочитав одной страницы, заснул. Ночью он два раза просыпался и на работу пришёл совсем разбитым, хотя спать лёг раньше обычного. После обеда его позвали к телефону. - Из милиции – шепнул начальник отдела. Казённый голос сообщил Максиму Петровичу что после работы необходимо явиться на приём к начальнику отделения милиции. У Аверочкино заныло под ложечкой. Давление полезло вверх и заболела голова. В назначенный час он постучал в дверь начальника. - А, пришли…Дисциплинированный вы человек, Аверочкин, это видно. Тем более непонятно, почему вы, вопреки своему объяснению, демонстративно играли всю ночь на пианино и не давали спать соседям. У Аверочкина подкосились ноги, ему захотелось присесть. - Это ложь – с трудом выдохнул он, примостившись на краешке стула. Начальник развёл руками. - Кому прикажете верить? Уважаемый человек, директор солидной фирмы, звонит рано утром лично мне и просит принять меры. -Сейчас я всё объясню. Дело в том, что это - сознательная ложь и ваш директор преподносит её для того, чтобы досадить мне, потому что я отказался заниматься с его сыном музыкой. Я и после ваших вызовов не соглашусь заниматься с ним, потому что не имею на то достаточной квалификации - мужественно добавил Аверочкин. -Ну, хорошо, не занимайтесь, никто вас насильно не заставит, но зачем же играть по ночам? - Да не играю я по ночам! Это поклёп! Начальник поднялся из-за стола. - Поклёп не поклёп, а чтобы с конфликтом было кончено. Иначе мы вас оштрафуем. Аверочкин не помнил, как дошёл до дома. Разогрел ужин и не притронулся к еде. «Что ему нужно от меня? Взять измором и заставить заниматься с сыном? Или это месть? Но за что?» - от неразрешённых вопросов голова пошла кругом. В дверь позвонили. Аверочкин не взглянув в глазок, отчаянно открыл дверь. На площадке стоял сосед. Он улыбался. Аверочкин очень пожалел о том, что никогда не занимался борьбой самбо или, на худой конец, боксом. Впрочем, слишком разные весовые категории…Сосед развязно, без приглашения прошёл в квартиру. - Ну, а теперь, столкнувшись с моими серьёзными намерениями, вы ответите мне положительно? Заметили, что я не люблю, когда кто-то меняет мои планы? Аверочкин отступил на один шаг и молча оглядел Евдокимова. В груди заклокотало. «Аритмия, на нервной почве» - мелькнуло в голове. Евдокимов попытался пройти без приглашения в комнату, но Максим Петрович решительно преградил ему путь. - Слушайте, Евдокимов, вы можете меня размазать по стене, так как вы намного меня сильнее. Вы можете засадить меня в тюрьму за мелкое хулиганство. Вы можете сбить меня своей машиной на улице. Ударить по голове в подъезде. Выбор у вас большой, потому что у вас много денег и нынешний день принадлежит таким, как вы. Но зарубите себе на носу, что заниматься с вашим сыном я не буду ни- ког- да. Не могу, не хочу, не буду! А сейчас прошу выйти вон! Не проронив ни слова, сосед вышел. Закрыв за Евдокимовым дверь, Аверочкин набрал трубку и позвонил своему единственному приятелю, с которым учился в институте. Через час он сидел в уютной кухне друга, где бойкая жена приятеля – Лиза- собирала на стол, изредка корректируя грозные протесты возмущённых мужчин. -Ты меньше реагируй на эту сволочь – учил Сергей. Они ведь получают удовольствие, издеваясь над такими, как ты. У тебя на лице написано, что тебя можно обидеть и не получить сдачи. На твоем месте, я бы ни за что не прекратил играть на пианино. Тут не выдержала Лиза. - И опять получил бы приглашение в милицию! И платил бы ни за что штрафы? Так что ли? Нет, пока у Евдокимова не уляжется кураж, Макс должен переехать к нам, успокоиться и переждать. Всё само и рассосётся. - Это называется оставить поле боя противнику, - отпарировал Сергей. - А что предлагаешь ты? - Я вообще допускаю, что у Евдокимова более крутые планы. Например, выселить под любым предлогом Макса и занять его квартиру! Что вы лыбитесь? Мало вам в газетах историй о хамстве новых русских? – опять завёлся Сергей. Наконец, два часа жарких разговоров кончились. Остановились на том, что семья Шутовых организует группу поддержки, для чего завтра же переселится в квартиру Аверочкина, чтобы в случае лживых заявлений соседа, писать встречные, как очевидцы. На том и порешили. Максим Петрович пошёл домой. Во дворе стояла милицейская машина. Из окна машины выглянул участковый. - Аверочкин, присядьте-ка со мной. Максим Петрович немного помедлил, но потом решительно открыв дверцу, уселся на заднем сиденье и забился в угол. Участковый минут пять молчал, глядя перед собой, потом, закрыв окно, повернулся к Максиму Петровичу. - Два часа назад был звонок дежурному о нарушении тишины. Вы, конечно, догадываетесь, от кого. Я приехал. Долго стоял под вашей дверью – тишина. Честно говоря, думал, вы притаились. Теперь вижу, вас в квартире и не было. - Теперь-то вы всё поняли, лейтенант? – не выдержал Аверочкин.От волнения он вспотел. - Я- то понял. Теперь давайте вместе подумаем, как объяснить это моему начальнику, который не хочет понимать. Аверочкину стало легче, но в душе заскреблось сомнение: не разыгрывают ли его? - Давайте подумаем - осторожно поддержал Максим Петрович. Вдруг всплыла фраза из хорошего советского фильма: « Счастье – это когда тебя понимают!». - Для начала отъедем от дома, чтобы Евдокимов не заподозрил меня в соучастии и содействии нарушителю порядка - засмеялся участковый. – А, вообще-то, не до смеха. Евдокимов не только наглый, он еще и очень настырный, злобный человек. -Чего ему не хватает? – простонал Аверочкин. - Я думал об этом. Сдается мне, что люди, подобные Евдокимову могут быть счастливы только среди себе подобных, для которых деньги - высшая цель и смысл жизни. Когда же на их пути появляются люди с другими ценностями, они хотят их унизить и заставить поверить в то, что их правда - единственная, и на ней держится весь мир. Но, подсознательно они чувствуют, что Господь их обделил, заменив обычную человеческую радость бытия радостью обладания вещами, деньгами – чем угодно. И, они, конечно, злятся, завидуют, их гложет собственная неполноценность: ведь за деньги не купишь ни ума, ни таланта. Есть такая песня: «Богачу-дураку в роскоши не спится. Бедняк гол как сокол – поёт, веселится.» Вашему соседу не дано понимать, а тем более, любить музыку. Это его бесит. Он хочет взять реванш на сыне, который, как я полагаю, недалеко ушёл от отца по музыкальным способностям, если не был принят в обычную музыкальную школу. Об этом я узнал специально. Аверочкин поймал себя на мысли о том, что участковый напоминает ему умного оперативника из скучных сериалов о героической и бескорыстной работе милиции. Лейтенант как будто подслушал его мысли. - Максим Петрович, у вас, безусловно, есть основания сомневаться в искреннем моём участии. Такая у нас, к сожалению, теперь жизнь. Но, поверьте, всё не так уж безнадёжно, как вам кажется. И, прошу вас, продолжайте верить людям, как вы делали это всю жизнь. А то ведь, что получается: из хороших людей всего то и осталось – только вы и Шутовы. Так ваша храбрость может перерасти в гордыню, а это по православным канонам является грехом. - Откуда вы знаете Шутовых? – встревожился Аверочкин. - Они позвонили мне перед самым выездом. Волнуются. Однако я за вас и ваших друзей спокоен, потому что уверен: чем убийственней становится действительность, тем сильнее сопротивляются ей такие как вы и ваши друзья. Этот закон жизни не хотят понять Евдокимов и мой начальник… Аверочкин, вперив горящий взгляд в участкового, хранил молчание. Машина тихо выехала из двора.
|
