Ольга Боченкова
         > НА ГЛАВНУЮ > РУССКОЕ ПОЛЕ > МОЛОКО


МОЛОКО

Ольга Боченкова

2009 г.

МОЛОКО



О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Книжн. шкаф
Архив 2001 г.
Архив 2002 г.
Архив 2003 г.
Архив 2004 г.
Архив 2005 г.
Архив 2006 г.
Архив 2007 г.
Архив 2008 г.
Архив 2009 г.
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.
Архив 2012 г.
Архив 2013 г.


"МОЛОКО"
"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"
СЛАВЯНСТВО
РОМАН-ГАЗЕТА
"ПОЛДЕНЬ"
"ПАРУС"
"ПОДЪЕМ"
"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"
ЖУРНАЛ "СЛОВО"
"ВЕСТНИК МСПС"
"ПОДВИГ"
"СИБИРСКИЕ ОГНИ"
ГАЗДАНОВ
ПЛАТОНОВ
ФЛОРЕНСКИЙ
НАУКА

Суждения

Ольга Боченкова [*]

Сага о саге

Василий Дворцов. «Terra Обдория»

Сага не может быть ложью. Есть правда буквальная, историческая, и правда художественная, их надо различать. Но правда саги – нечто третье, она богаче и содержательнее их обеих. Учёные называют её ещё «синкретической правдой». Это правда воспоминаний, правда неспешных рассказов у очага о том, что видел, или правда пересказанного сновидения. Никто ведь не записывал за конунгом, никто не вёл в походе дневник. Ну а со сновидениями и того сложнее - плохо они удерживаются в памяти. И когда люди слушают скальда, никто не усомнится в правде того, что он рассказывает. Потому что именно такая правда, правда воспоминаний людям дороже всего.

Обдория – счастливая земля. И в ней живут самые счастливые дети, которые читают самые лучшие на свете книги (саги, конечно!), дружат, путешествуют и живут одной жизнью с природой. Да и всё вокруг них, и сами они – природа, естественная, полнокровная жизнь. И хотя и рядом с ними, и между ними – и ссыльные («огромная, пугающая и восхищающая своей безбрежностью география Советского Союза – от Беломорья до Средней Азии»), и «химики» - юные зэки с покалеченными судьбами, и фронтовики, и вдовы – нет в их жизни ни надрыва, ни трагедии. «Вам повезло: вы родились и выросли в первой в мире Советской стране», - говорит Галина Григорьевна. И нет в её словах и не может быть ни грамма лжи.

Когда-то давным-давно, за тысячи километров от Обдории, на другом, противоположном, конце страны, у автора этих строк была своя сага. Старая, потрёпанная книжка о храбром викинге с рыжей бородой. В районной библиотеке она была единственной, её передавали из рук в руки, давали почитать – «дашь на дашь» - за списанную контрольную или домашку по математике. Название её давно стёрлось с обложки (или из памяти), а фамилия автора, тем более переводчика, вообще никого не интересовала. Ну какой автор может быть у саги, не всё ли равно, кто рассказывает?

Но вот, много-много лет спустя, когда автор этих строк выучился читать по-шведски, в руки ему как-то попала книга Франса Г. Бенгтссона под названием  «Röde Orm», «Рыжий Орм», тоже история викинга. И тогда в памяти всплыла прежняя история. Нет, память не воскресила ни названия, ни имени героя. (Уж не та ли самая книга?) Всплыло другое: серебристая гладь северного моря, змееглавые дракары под потрёпанными парусами и сказочный город на берегу.

Заря моя заряница -

Шатры Золотого Рога…

Или это уже другая, третья сага? А потом, когда появилась книга Василия Дворцова, всё вдруг стало на свои места. Потому что уже совсем другая, моя, личная, сага отразилась в истории двух сибирских мальчишек, и все эти саги, одна за другой, потянулись струящейся серебряной нитью через пространство и время, соединяя людские судьбы.

Заодно пришло вдруг и осознание того, что сага – не просто рассказанная история. Само слово «сага» обозначало раньше не только повествование о событиях, письменное или устное, но и сами события («он был стар, когда случилась эта сага», sja saga), а кроме того – нарушение мира, распрю. Потому что о чём же ещё повествовать, если не о распрях? А коль скоро так – сага не исчерпывается рассказом о ней. Она одновременно - и слово, и событие, она – слово воплощённое и воплощающее, слово, которое не может принадлежать одному человеку и не может относиться к кому-то конкретно. Сага – об общем, обо всех. А говорить о конкретном человеке стихами вообще опасно, слишком велика их магическая сила. «Если мужчина сочиняет мансёнг о женщине, он может быть объявлен вне закона», - говорится в «Сером гусе», исландском своде законов. «После этого Ингольф сочинил драпу с мансёнгом о Вальгерд. И Отар, её отец, очень на это рассердился» («Сага о Халльфреде»).    

И когда Олег и Лёха отправляются за Золотой Бабой по следам викинга Торира по кличке Собака, что плавал за ней же в страну Биармию, сага о Торире-Собаке становится и сагой об Олеге и Лёхе, а сага об Олеге и Лёхе – немного сагой о Торире-Собаке. И весь мир будто пронизывается единым лучиком: от Обдории и Биармии до Норвегии, от легендарного времени северных морских разбойников до чьей-то комсомольской юности в семидесятых годах прошлого века. И в основании мира вдруг проявляется та самая история, из тех, что повторяются вечно и не имеют ни конца, ни начала.

 

Выйду на остров без страха,

Острый клинок наготове.

Боги, даруйте победу

Скальду в раздоре стали!

 

Странная всё-таки штука – поэзия. Разнимая вечную тишину на тысячи и тысячи предсмертных стонов, выворачивающих душу, тишины этой не нарушает. Только делает глубже, значительнее. Вечная гармония довлеет над миром саги. Потому что сага – она не о частном, она – обо всём.

«Всё сломилось лесоповалом. Миллионные выбросы спецпереселенцев из России, Украины и Белоруссии тысячами заживо погребаемых снегом, досуха высасываемые гнусом и поглощаемые растревоженными топями, неведомо откуда налетевшей сатанинской силой по конвойным путям партиями вжимались, вдавливались и втискивались в Восток и Север эСэСэСэРа. Тогда мошкара Тайги вдосталь напиталась человеческой кровью».

«Тишина. Только первый ветерок затяжно посвистывал в хвое и ершил высокую, жёсткую осоку».

Тишина.

 

Хегни сразил мечом семерых

Восьмого спихнул в огонь пылающий.

Так должен смелый биться с врагом,

Как Хегни бился,

Себя защищая.

 

Мир саги жесток. «Зимой же Верхняя Анга разделялась на мальчишеские охотничьи участки». Что на тех участках? Массами вымывает половодье на более высокие берега «кротов» - водяных полёвок и крыс, шкурки их принимают на заготпункте по сортам. Там же «давятся» в стальных капканах «колонки» и зайцы, а синички идут на приманку. «Синичек, конечно, жалко, мышеловка убивает их сразу не всегда, но колонок идёт на них смелее». Жестока природа, а человек саги един с ней. Не любоваться ходит он в лес, нет в саге любования пейзажами. «Глупая сага, - сказал бы викинг, читая популярный в наше время роман. - Здесь написано, что солнце сияло, трава была зелёной, а сено приятно пахло. Как будто солнце может не сиять, трава иметь другой цвет, а сено пахнуть иначе, чем сено!»[**] Любование природой подразумевало противопоставленность её человеку, а этого человек саги не знает. Он един с природой и не судья ни ей, ни самому себе. И Олег с Лёхой природой вовсе не любуются. Они в лесу только по делу: на промысел выходят за шкурками, за щукой, на медведя. А что читатель любуется – так это его дело, личное.

 

Жук ел траву, жука клевала птица,

Хорёк пил мозг из птичьей головы,

И страхом перекошенные лица

Ночных существ смотрели из травы.

Природы вековечная давильня

Соединяла смерть и бытие

В один клубок, но мысль была бессильна

Соединить все таинства её.

 

Вообще сага – не творит идеалов. В основе её – суровая правда. Другое дело, что она – не о частном, а об общем. Поэтому репутация её героя может совершенно не соответствовать тому, что, собственно, о нём говорится. Героями в саге не становятся, а рождаются. И если уж конунг добр и славен по замыслу, доказывать это не за чем. Он остаётся добрым, даже если кровь рекой льётся с его меча, славным – даже если терпит поражение в битве, благородным, даже если подличает и предаёт. Ведь из саги слова не выкинешь – что было, то было. А скальд конунгу не судья.

Мир Обдории – мир саги, его нужно принимать таким, каков он есть. И верить скальду, который любит своих героев. И на этой вере, неосознанной, естественной, какой только и бывает вера, – держится красота мира.

Верить положено даже самым невероятным вещам. В самом деле, разве нет в сагах, повествующих о древних временах, великанов и других сказочных существ, могильных жителей, сторожащих клады, волшебных мечей и разных заколдованных предметов? Разве не встречается там неправдоподобная сказочная концовка, когда герою достаётся в жёны не больше не меньше – королевская дочь?

Но и этому положено верить. Потому что, во-первых, сказкой содержимое саги не исчерпывается, сквозь её прозрачное покрывало просвечивает реальная жизнь: быт и походы викингов, языческие верования, родовые и племенные распри. А во-вторых, все понимают, что речь идёт о давних временах, когда всё было не так, как сейчас, и люди были крупнее и сильнее, и колдуны – могущественнее. 

Нечисто на Большом озере, куда собрались за Бабой Олег с Лёхой. В сорок девятом, дед рассказывал, двое взрослых мужчин там сгинули. А потом и топографы… Вообще, всё, что вокруг Бабы – нечисто. Ещё в Петровские времена сгинул отважный полковник Григорий Новицкий, упорно искавший в Тайге Золотую Бабу.  Погиб при загадочных обстоятельствах, так и не успев окончить «Краткое описание о народе остяцком».

Спорит дух болезней Кынь-Кон со стариком-шаманом Колькетом за Лёшкину душу. И ещё – «дуркует» в Лаврове вдова-ведьма. А загадочный оборотень в плаще с капюшоном спасает Лёху от клыков страшной собаки. Как не верить всему этому? От неверия, как от заклинания, рассыпаются чары, а с ними и сага перестанет быть сагой, становится обычной сказкой.

«Эту сагу рассказывали королю Свериру, и он говорил, что также лживые саги [lygsögur] всего забавнее». Но настоящая сага не может быть лживой. То, о чём говорил король Сверир – уже разрушение, преодоление «синкретической правды» вырождение саги в волшебную сказку. Да и потом, вспомните детство. Не прятались ли по тёмным углам вашей комнаты домовые? А может, ведьма жила на соседней улице? Саге перестаёшь верить, когда перестаёшь верить себе.

«Зенитное солнце мелко дробилось в слепящих зайчиках вздутого переизбытком сил простора, от бескрайности которого даже влажный ветерок очумел и несколько суток только тупо толкал, гнал по стрежу водяные валы к далёкому Северу, взбивая на непокорных скорые пенные барашки. Сила. Всё без меры. Волнующая красотой мощь». А у глубоко задавленного в ил якорного тройника стоит… Вика Лазарева. «В синем, с крупными ромашками, слишком лёгком для начала мая платьице»…

Что это? Не нарушение ли законов жанра? Ведь сага – не рыцарский роман. Это только в Новое время, к примеру, «Сага о Фритьофе» стала считаться трогательной историей любви доблестного Фритьофа и добродетельной Ингеборг. Это – от романтизма, от шведского поэта Тегнера. А в оригинале – нет ничего о чувствах. Что Фритьоф добивается руки Ингеборг  - так она же королевская дочь, как не добиваться! Да и ей самой, похоже, всё равно за кого выходить…

«А дева русская Гаральда презирает», - перевёл Батюшков. Неправильно перевёл! – кричат специалисты. Общую фразу, формульный припев принял за выражение чувств викинга! Нет и не может быть такого в саге! Не положено викингу сохнуть от любовной тоски, равно как и женской красотой любоваться! Да и Олег ею не любуется. А если и любуется читатель – так это его дело, личное.

Но Вика Лазарева… Не смотрела ли так на воду Ингеборг? Не её ли видит Вика в своём отражении в озере в виде «девушки непередаваемой красоты»? «Длинноволосая, в свободной белой рубахе, она лежала «там» с закрытыми глазами и чуть улыбалась уголками плотно сомкнутых губ. Жёлтые цветы кубышек колыхались в зеленовато-русых локонах. Красный, с блеском, плетённый поясок мелкими складками обжимал тонкий белёный лён под просвечивающимися сосцами. Когда до поверхности оставалось совсем немного, девушка вдруг широко открыла светло-ледяные глаза и медленно-медленно приложила палец к бледным губам».

Два мира, как два зеркала, глядятся друг в друга, две саги отражаются одна в другой. Была ли любовь у викинга, не было ли – что за беда. Есть вечная история, из которой каждая новая эпоха черпает своё. Есть герой, подобный зеркалу, в котором каждый мальчишка видит своё отражение. И героиня…

Так что же получается, Василий Дворцов сагу написал? Да не писал он саги, к чему писать то, что уже написано, да и нет и не может быть у саги автора. Василий Дворцов просто рассказал красивую, очень красивую, историю. А уж откуда эта красота – Бог весть…

 

Примечания

[*]Автор - кандидат филологических наук.

[**] Подобную сцену «разбора» викингом популярного современного романа представил М.И. Стеблин-Каменский в работе «Мир саги. Становление литературы». (Л., 1984. – 246с.)

 

 

 

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ

МОЛОКО

Гл. редактор журнала "МОЛОКО"

Лидия Сычева

Русское поле

WEB-редактор Вячеслав Румянцев