> XPOHOC > РУССКОЕ ПОЛЕ   > БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ

№ 04'08

Рустам Ильясов

XPOHOC
ФОРУМ ХРОНОСА
НОВОСТИ ХРОНОСА

 

Русское поле:

Бельские просторы
МОЛОКО
РУССКАЯ ЖИЗНЬ
ПОДЪЕМ
СЛОВО
ВЕСТНИК МСПС
"ПОЛДЕНЬ"
ПОДВИГ
СИБИРСКИЕ ОГНИ
Общество друзей Гайто Газданова
Энциклопедия творчества А.Платонова
Мемориальная страница Павла Флоренского
Страница Вадима Кожинова

 

Рустам Ильясов

МОЖЕТ БЫТЬ

(эпикриз)

Время известно мне, оно идет. Я сижу и думаю что-то. Думы бывают тяжки, и я плачусь себе в футболку, а время идет. Знаю, плакать не надо: и праздники бывают тоже. Бездумье наступает оттого, что сумерки затягиваются, а мрачность эпохой бьет между глаз. Болезнь моя не хороша, она особенно опасна. Ведь я не понял свой принцип.
…Хождение по горам было отличным, и я радовался этому хождению. Я смотрел на горы во все глаза и был доволен горами. Это был счастливый двухтысячный год, счастливый горами, где я бродил, а потом осенью я лег в психбольницу.
Меня мучили голоса — говорили, что я болею своим существованием. Один голос остался потом со мной надолго, но об этом расскажу позже.
В больнице меня могли продержать до года, и я мог там окоченеть мозгами. И еще я испугался, что если меня продержат тут долго, я умру от заворота кишок. Мне давали слишком много таблеток, я заболел сильно животом, и никакие слабительные мне не помогали, а наоборот усугубляли болезнь.
И вот тогда я взвыл и стал просить помощи. Меня отвезли в реанимацию, которая была в том же здании, где я лежал, а зданий там было много — с отделениями для психбольных; там был целый психиатрический городок.
После того, как в реанимации сказали, что зря меня туда доставили, меня повезли в другую больницу — в ту, где занимались внутренними органами. Там у меня, в конце концов, определили заворот кишок. Дали бритву, и я себя побрил на месте последующей операции. Потом положили на операционный стол, и скоро я забылся в анестезии.
Очнулся я на кровати в реанимации той же больницы, где мне сделали операцию, и стал постепенно приходить в себя. Первое время меня не кормили — было запрещено есть. Однако, несмотря на запрет, когда меня переложили в общую палату, меня накормил следящий за мной санитар из психбольницы, и меня стало рвать. И потом мою маму отругали, когда она приехала, что будто бы она меня так накормила. Но это был лишь эпизод моего выздоровления.
Меня сторожили — из психиатрического отделения приходили санитары и по одному сидели возле меня. Приходила и заведующая отделением, где меня держали, она переживала, как бы ей не влетело за то, что я так занемог в ее отделении. Мне вырезали два метра кишок, благодаря тому, что меня залечили лекарствами, которые ослабляют кишечник. Но мне нравилось лежать в этой больнице, я лежал там больше недели и однажды немного общался с санитаркой Айгуль, а она была молодая. Она сказала, что ей не идут очки, и в доказательство показала, как она выглядит в очках, а так на ней были контактные линзы. Мы вместе ходили есть в столовую, и она как будто привязалась ко мне. Что, впрочем, входило в ее обязанности.
Когда меня привезли обратно в психиатрическую больницу, мама потребовала, чтобы меня поместили в хирургическое отделение. И никакой обман вроде того, что, мол, временно заведут в прежнее отделение, а потом переведут в другое, им не помог. Из хирургического отделения психиатрической больницы я быстро выписался. После наркоза у меня исчезли голоса, и их не было где-то полгода.
Летом я поехал в Екатеринбург, а оттуда через Карпинск совершил путешествие в горы, — мое новое путешествие. В Карпинске все говорили о покончившем самоубийством мужике и сказали, что именно хорошие так кончают с собой.
В Кытлыме возле гор, которые я хорошо видел, я стал готовиться к восхождению. Мне выделили место для того, чтобы я переночевал, и я был благодарен им. Позже хотел задержаться дольше, но мне не разрешили. Потом я зашел в дом к одним незнакомым женщинам и попросил позволения оставить у них рюкзак. Оставил, а сам начал восхождение на гору Косьвинский камень, высота которой 1519 метров. Я поднялся на эту гору с трудом, хотя не таким уж невозможным. Она была несколько сложна для подъема, и бывали там крутые увалы. С горы через каждые двадцать метров по окружности стекали ручьи, этих ручьев было очень много. Я стоял на самой вершине и читал на скалах надписи, оставленные солдатами, ведь рядом был военный городок. Потом я с осторожностью спустился и, вернувшись в поселок Кытлым, зашел за рюкзаком.
Я пошел пешком в сторону приюта для туристов, где надеялся переночевать — около Конжаковского камня, а эта гора была чуть повыше Косьвы. Но я так и не нашел приют. Тогда я решил вернуться в поселок, видел много зайцев, но не добрался до поселка и лег у стога сена. Там я и переночевал, хотя было холодно. Утром вышел на дорогу и стал сигналить проезжающим автомобилям. Вскоре меня подобрала «Волга» с каким-то начальником, я немножко с ним поговорил и рассказал о своих путешествиях. Он дал мне сто рублей, чего мне хватило на обратную дорогу в Екатеринбург.
Приехав в Екатеринбург, я тут же позвонил домой и сказал, что был в горах. Я решил вернуться домой двадцать второго июня — в день моего рождения. Выехал рано утром и к вечеру был дома, родные забрали меня на природу, и там мы отдыхали вместе.
В это лето я опять сильно занемог. Опять пошли голоса — заговорила одна особа из потусторонних краев, она говорила что-то мне, и я слушал ее. Этот кризис случился оттого, что я общался с наркоманами: у меня был знакомый Айдар, а у него — приятель Радик, намного его старше. Так я гулял с ними и заходил на квартиру, отданную одним человеком на время Айдару. Однажды мы пригласили туда молоденьких девушек, еще школьниц. И выпили при них вино, а они отказались пить, испугавшись чего-то. Потом мы с ними пошли на Белую и там допили вино, а после провожали их домой. Та, что шла со мной, сказала, что не любит татарский язык, я с ней не стал спорить, а сам я татарский язык не знаю.
Несколько дней спустя я зашел к ней домой, что было неправильно, ведь она еще школьница, а родители меня не хорошо поняли. Хотя как еще тут понять? Я общался с наркоманами и все более погружался в боль.
У меня была такая фишка — что меня загоняет весь город. И наркоманы способствовали этому моему убеждению. Я и без них видел подтверждение своим мыслям, ведь меня сделали главным лохом города, и какое-то время я им был. Я знаю, что главный лох города есть в Туймазах, и слышал случайно, как про него говорили перед нашим с Сергеем отъездом в Москву, где нас разбили враждебные силы.
Я, конечно же, грешен, но понятие главного лоха тоже грешит.
Одно время я даже считал, что я — главный лох России, это когда я ездил с Сергеем в Москву. Именно тогда в две тысячи первом году я прыгнул с пятого этажа. Меня снова начали доставать голоса, и опять чуть-чуть сдвинулась крыша. Я видел, как мне казалось, что меня обсуждали с балконов молодые люди как главного лоха и смеялись надо мной. Я опять стал выделывать из себя крутого, но только потому, что меня что-то гвоздило. И поехал в Уфу к критику Касымову, а там, в связи со странным характером наших отношений, тоже стал сходить с ума. Я испугался, что сделаю что-то очень уж плохое, и плохо себя почувствовал.
Приехав из Уфы, я вновь заметался, попав на крючок враждебных сил, словно они держат меня на примете и ведут на меня постоянную охоту. Снова пришли голоса, и опять я стал с ними бороться, доказывал, что я круче лоха — им и себе, в то же время настаивая, что есть и крутые лохи. С голосами я проговорил где-то неделю, хотел было поехать на Каспийское море, но не выдержал и прыгнул с пятого этажа, из моей родной квартиры.
Я помню момент, когда летел, а потом очнулся уже в больнице. Слышал сквозь забытье, как у меня вытаскивали разбитые косточки на лице и что-то падало в железную чашу. Мне зашинировали челюсти, и я стал чувствовать себя. Я лежал в реанимации и думал о том, что со мной случилось. Хотя был спокоен. На третий день я попробовал приподняться и, увидев себя в боковое зеркало, лег, убедившись, что с моим лицом что-то произошло. Потом у меня снимали швы на обросшем бородой лице.
А еще была борьба, борьба с Песочком, она хотела меня убить, сама же попадала во что-то смертное и оттуда, из холода, говорила со мной. Песочком я назвал пришедший ко мне голос — она немного бесом была этот Песочек.
Мне разбило при падении коленкой лицо, и у меня было четыре перелома на челюстях. Потом мне сказали, что кровь остановили с трудом и считали, что я не выживу, но я выжил. Мои зубы были обвиты железками с крючками, и на крючки были надеты резинки, таким образом, у меня не было возможности шевелить челюстями. Меня кормили через трубку, пропущенную через нос. Я чувствовал очень неприятно эти металлические шины во рту языком. Ко мне приходила зубной врач, она являлась словно ангел, и я каждый день с нетерпением ждал ее появления. Она приходила и чистила мне зубы чем-то, название чего я уже позабыл. Я просил ее: снимите, мол, шины, а зубы мне потом вставят, пусть мне после сделают вставную челюсть. Однажды после ухода врача я стал снимать резинки с челюстей, а потом мне начало казаться, что челюсти крутятся — это было очередное бесовское наваждение. Позже я узнал, что челюсти крутятся в запредельных местах у безликих.
Каждый день я играл с Песочком в смертельную игру, где она меня хотела убить, — она наступала на меня, а я оборонялся. Это было похоже на игру в шахматы, мне кололи морфий, и тогда игра шла бессознательно. Один раз Песочек мне остановила дыхание, и я тогда попросил что-нибудь стимулирующее легкие.
А потом я ее победил. И тогда она подходила ко мне и говорила: «Где я? Кто я?» Так она спрашивала про себя, и ей становилось очень холодно, а я тоже испытывал смертный холод. Я видел, как из реанимации на каталке вывезли нечто. «Сегодня кто-то умер?» — спросил я, написав в тетрадке, а спрашивать я мог только так. Мне ответили, что да, тогда я понял, что вывезли мертвеца. И что моя игра с Песочком действительно кончена. Мне стало не по себе, и я выдернул из шеи трубку, через которую дышал, и бросил; но мне вставили новую трубку. Ее постоянно чистили втягивающим воздух агрегатом, заходя во внутрь — вплоть до горла внутри шеи, и это было очень неприятно. Одна из врачей меня невзлюбила и сказала: когда же меня заберут, так я им надоел — я постоянно стучал и вызывал кого-то.
Я писал в тетрадке разные вопросы и пытался разговаривать с кем-нибудь. Однажды мне вкололи морфий, и я пошел по-маленькому под себя, меня тогда сильно отругали. Когда мне сделали последний укол морфия, пришел вопрос из запредельных мест, он был брошен в меня, как в компьютер: «Кто лох, если лучший друг — лох?» От этого вопроса заболела голова, несмотря на лекарство, и я чувствовал головную боль довольно долго.
Еще шел бред от морфия, будто я учусь в колледже в Англии, и меня непонятно почему привязали: ведь я был намертво пристегнут к койке из-за того, что сломанная нога лежала на растяжке с гирями. И вот я думал: «Кто-то меня связал», и я видел медсестер и удивлялся, почему эти мальчики — учащиеся колледжа — так похожи на девочек.
Потом я стал слушать купленное мне радио, и оно, наверное, немного мешало больным в реанимации. С особым интересом я слушал одну радиопьесу про любовь. Потом меня попросили сделать потише, и скоро я начал уже читать, тогда и пошел на поправку, и меня из реанимации перевели в травматологию. Когда меня перевозили, гири ослабили, и было больно ноге. Я стонал, а отец, который присутствовал здесь, побледнел.
В травматологии мне лежалось неплохо, я читал много книг и смотрел и говорил с людьми. Там лежал Рифкат с открытым переломом ноги, он был весь в зеленке, и моя племянница из-за него боялась зайти в палату. Сначала я не разговаривал, потому что у меня были шинированы челюсти. Но потом зубной врач Альбина сказала, что мне же можно говорить, и я стал говорить. Я болтал с Рифкатом, и мы часто смеялись с ним. Он рассказывал, как его сбила машина, как он перелетел через нее и упал на дорогу.
В травматологии я мало думал о лохе и не болел особо этим смыслом. Я много общался с больными, и мне больше не казалось, что я главный лох города.
Привезли пацана тринадцати лет, который упал с мотоцикла и разбил голову. Его перевели из реанимации на место человека с раной в животе — его порезал ножом друг, а потом они опять помирились, что показалось мне странным. Еще в травматологии оказался Реша — тот парень, в связи с которым я как-то сошел с ума, правда не совсем: я его избил, когда он назвал меня лохом, причем при особых обстоятельствах. После он меня избил втроем с другими, и тогда-то я свихнулся, став слышать, как все меня обсуждают и загоняют всем городом за то, что я такой лох.
Я постоянно поднимаю тему лоха — иногда это похоже на какую-то нелепую веру. Почему-то тема лоха у нас по России, да и по всему миру, ходит особо. Кроме того, это древнее слово, ведь был же поэт Архилох.
По-моему, слова «лохмотья», «лохматый» и «плохо» — все это связано с лохом. И «полох», и «долох» тоже связаны с лохом. А если читать «полох» и «долох» наоборот, то получится «холоп» и «холод».
А вообще, лох — это сложный феномен, описать который можно, но непросто.
Так вот, в травматологии я не думал о лохах и о себе как о лохе. Тем более что там ко мне почему-то с особым интересом отнеслась одна молодая женщина по имени Роза. Я слышал, что ранее она была «крутая»: мне об этом сказала девушка, с которой я немного ходил. У этой Розы были знакомые криминальные авторитеты откуда-то из Уфы. Но в травматологии один парень отнесся к ней хуже — это тот, кто лежал после Рифката. Ее прежний знакомый сказал, что не узнает ее теперь; а мне кажется, у нее просто кончились особые сроки «цветения». А впрочем, она не так уж плохо выглядела, но теперь она была замужем и с ребенком.
Еще в травматологию положили одного парня, у которого, как и у меня, оказалось укорочение ноги на пять сантиметров. Его сбросили с пятого этажа наркоманы в Екатеринбурге, он ходил с костылями и хотел получить первую группу инвалидности. Я подумал, что, может быть, и мне положена первая группа, но оказалось, что нет. Вообще-то, группу инвалидности я имею по психиатрии.
В травматологии меня немного помучили, разминая отекшую ногу, я при этом сильно кричал. Рифкат еще сказал тогда: бичара. А «бичара» значит «бедненький». Тринадцатилетний пацан, упавший с мотоцикла, постоянно приговаривал: «Ноль-ноль», это у него значило что-то вроде «ничего и никуда». И, когда его сравнивали со мной, он опять так сказал: видимо, я, все-таки, похож на ноль. Но это ничего — зато я живой и, таким образом, я сейчас верю в жизнь.
В свое время я часто выезжал из Дюртюлей, пытаясь из них вырваться. Уезжал автостопом и объездил весь регион, но самый большой маршрут по всем советским республикам я так и не сделал; только однажды добрался автостопом из Башкирии в Москву и ехал двадцать семь часов.
Так я выписался из травматологии и на какое-то время город оставил меня в покое.

  

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

 

 

Rambler's Top100 Rambler's Top100

 

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2008

Главный редактор - Горюхин Ю. А.

Редакционная коллегия:

Баимов Р. Н., Бикбаев Р. Т., Евсее­ва С. В., Карпухин И. Е., Паль Р. В., Сулей­ма­нов А. М., Фенин А. Л., Филиппов А. П., Фролов И. А., Хрулев В. И., Чарковский В. В., Чураева С. Р., Шафиков Г. Г., Якупова М. М.

Редакция

Приемная - Иванова н. н. (347) 277-79-76

Заместители главного редактора:

Чарковский В. В. (347) 223-64-01

Чураева С. Р. (347) 223-64-01

Ответственный секретарь - Фролов И. А. (347) 223-91-69

Отдел поэзии - Грахов Н. Л. (347) 223-91-69

Отдел прозы - Фаттахутдинова М. С.(347) 223-91-69

Отдел публицистики:

Чечуха А. Л. (347) 223-64-01

Коваль Ю. Н.  (347) 223-64-01

Технический редактор - Иргалина Р. С. (347) 223-91-69

Корректоры:

Казимова Т. А.

Тимофеева Н. А. (347) 277-79-76

 

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев

Русское поле