   |
| |
Станислав Куняев |
|
|
РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ |
|
О проекте
XPOHOCРусское полеМОЛОКОБЕЛЬСКПОДЪЕМЖУРНАЛ СЛОВОВЕСТНИК МСПС"ПОЛДЕНЬ""ПОДВИГ"СИБИРСКИЕ ОГНИРОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАРОССИЯМГУСЛОВОГЕОСИНХРОНИЯ |
Станислав КуняевЛейтенанты и маркитантыТяжёлая резная дверь отворилась со скрипом, и на пороге появился человек низенького роста, в махровом халате, в домашних шлёпанцах, с выпученными веселыми глазами. Его крупная облысевшая голова была обрамлена рыжеватым венчиком волос, и весь он излучал приветливость. – Заходите, Станислав! Слуцкий мне хвалил Ваши стихи. Давайте знакомиться. Я буду Вас называть Стахом, а Вы меня Дезиком... Дезик Самойлов – впоследствии я обнаружил, что его никто почему-то не звал по отчеству, – жил в громадном доме, видимо, выстроенном в начале XX века для того, чтобы сдавать квартиры внаём. Дом стоял на площади, именуемой Александровской, а в те времена, когда я пришёл к Дезику, она именовалась площадью Борьбы. Квартира Самойловых , в которую я вошёл в сопровождении радушного и слегка хмельного с утра хозяина , показалась мне необъятной – многокомнатной , с высоченными , потемневшими от времени потолками , украшенными то ли виньетками , то ли барельефами . Много лет спустя , уже после смерти Самойлова, в книге его воспоминаний " Перебирая наши даты " ( М ., 1999 г .) я нашёл особую главу , которую автор так и назвал : " Квартира ". " Квартира на Александровской площади досталась нам вот таким образом . С 1915 года в ней жил варшавский коммерсант Вигдорчик , муж маминой сестры . Помню старую фотографию , где изображён упитанный мальчик в форме бойскаута и девочка в кружевных панталонах — мои двоюродные брат и сестра . Вигдорчики были беженцы , так назывались тогда люди , эвакуировавшиеся из Варшавы перед приходом немцев . После замирения с Польшей семья тётки , запихав в мыло бриллианты , отбыла в Варшаву , а квартира , обстав ленная мебелью красного дерева в стиле Нп de siecle , досталась нам . Отец , как врач при действующей армии , получил охранную грамоту на жилплощадь и имущество бывших буржуев . С нашим въездом в квартиру совпал распад провинциального гнезда . В Москву из Борисова приехали дед , тётка и дядька . Они заняли две комнаты , в двух других поселились мы ". Вот таким образом заселялась Москва после революции , крушения " чер ты оседлости " и Гражданской войны . Еврейская родня Дезика, естественно , была не единственной , перелетевшей в Москву 20- х годов . В сущности , вся " одесская школа " русскоязычных литераторов перекочевала в столицу , не отставали от одесситов и киевляне , и харьковчане , и прочие деловые люди из западных и юго-западных местечек . Картина людских потоков была по своим масштабам грандиозной . Вот как об этом " переселении народа ", начавшемся во время Первой мировой войны , пишет А . Солженицын : " За счёт беженцев , выселенцев , но и немалых добровольных переселенцев — война значительно изменила расселение евреев по России , образова лись большие еврейские колонии в городах дальнего тыла , (...) да не меньше того в столицах . Тянулись в них к родственникам или покровителям , уж дав но осевшим на новых местах . В случайных мемуарах прочтём о петербургском зубном враче Флакке : квартира в 10 комнат , лакей , горничная и повар – та ких основательных жителей — евреев было немало , и в годы войны при край нем жилищном стеснении (...) они открывали возможность вселения для при езжающих евреев " (" Двести лет вместе ").
После революции ситуация с заселением Москвы " малым народом " стала просто катастрофической .
" Сотни тысяч евреев переселились в Москву , Ленинград и другие крупные центры ", " в 1920- м в Москве проживало около 28 тысяч евреев , в 1923- м – око ло 86 тыс ., по переписи 1926 года – 131 тыс ., в 1933 – 226, 5 тыс ." ( Краткая Ев рейская энциклопедия . Иерусалим . 1976-2001 гг ., т . 1, стр . 235, 477-478).
Миллионы евреев после страшных западноевропейских погромов Сред невековья , Реформации и Возрождения , изгнанные из Англии , Испании , Франции и германских княжеств ( словом , после первого Холокоста XII — XVI веков ), сгрудились в Восточной Европе — в Галиции , Австро - Венгрии , Поль ше . В начале XX века , в эпоху , о которой Осип Мандельштам писал :
Европа Цезарей ! С тех пор , как в Бонапарта Гусиное перо направил Меггерних . Впервые за сто лет и на глазах моих Меняется твоя таинственная карта — они хлынули , окрылённые социалистическими идеями , в пошатнувшуюся Россию .
Александр Межиров в 60- х годах так вспоминал о своих родителях , прошедших этот маршрут :
Их предки в эпохе былой ,
из дальнего края (! — Ст . К . ) нагрянув ,
со связками бомб под полой
встречали кареты тиранов .
Впрочем , в те времена подобные действия назывались не " международным терроризмом ", а " борьбой за освобождение рабочего класса " или " наци онально - освободительным движением ". Однажды , разглядывая подробную карту Восточной Европы , я наткнулся на обозначение маленького городка в Галиции — " Межиров " и сразу понял , откуда , из какого " дальнего края " " нагрянули " в Россию и Москву предки Александра Пинхусовича Межирова . А недавно — в январе 2006 года в какой - то телевизионной передаче известная пи сательница - феминистка Мария Арбатова рассказала , что во время Первой мировой войны оба её прадедушки перекочевали в Москву — один из Литвы , а другой из Польши и , естественно , поселились на Арбате . Отсюда , видимо , у потомков и пошла " географическая " фамилия Арбатовы . Так же , как у Шкловского из Шклова , у Пинского из Пинска , у Варшавера из Варшавы , у Ржевской — из Ржева и т . д . и т . п . Да и поэма Павла Антокольского также не случайно называлась " Переулок за Арбатом ", как и роман Рыбакова " Дети Арбата ". Место , так сказать , " намоленное "...
Столица перенаселялась , стремительно разбухала от потока , прорвавше го черту оседлости , уплотнялись многокомнатные квартиры , становившиеся коммуналками , на строительство новых жилищ у государства средств не бы ло , и к концу 20- х годов в Москве образовалась громадная разветвлённая метастаза , называемая квартирным вопросом , который , по словам Михаила Булгакова , " испортил москвичей ".
Но в то давнее посещение дезиковской квартиры ( а было это в июне 1960 года ) я ничего ещё не знал о великом переселении семей и племён и с интересом слушал Дезика , который в халате и тапочках , похожий на героя одного из полотен русских художников ( по - моему , " Свежий кавалер "), с пафосом читал мне свои стихи о судьбе поэта , об одиночестве , о позднем признании , о стоицизме , о терпении :
Телеграфные столбы , телеграфные столбы , в них , скажу без похвальбы , простота моей судьбы .
Однако простота эта , как я понял много позже , была ролью , которую разыгрывал всю жизнь Давид Самойлов . На самом же деле его жизнь была да лека от аскетического идеала , нарисованного им в этом стихотворении .
***
В конце 20- х годов прошлого века мой отец и его брат Николай стояли в бесконечных очередях на бирже труда и перебивались случайными заработ ками на волжских пристанях Нижнего Новгорода . Им было уже по двадцать лет . Парни в расцвете сил . Время беспризорщины , наступившее после смер ти обоих родителей от тифа , слава Богу , они пережили . Но в нэповскую эпоху у них , как и у многих молодых людей , не было будущего . Биржа труда – и всё . При нэпе индустриализация страны , без которой невозможно было дать работу и хлеб десяткам миллионов безработных , была невозможна . Частники не хотели , да и не могли вкладывать деньги в чуждые им планы .
В материнской Калуге дела обстояли не лучше . Неграмотная бабка , вче рашняя крестьянка , после смерти моего второго деда от того же тифа в 20- м году , не знала , что станет с её детьми . Слава Богу , старшая дочь Поля выучилась на портниху и вышла замуж , следующая по возрасту Дуся пристрои лась какой - то мелкой сошкой в управление железной дороги . Младший сын – дядя Серёжа , будущий сталинский ас - лётчик , бомбивший в 1941 гдду Берлин и награждённый в октябре 1941 г . (!) орденом Боевого Красного Знамени ,– чтобы прокормиться , в 13 лет начал сапожничать , и лишь моя энергичная и волевая мать , благодаря калужским почётным грамотам за спортивные успехи , поступила после рабфака в один из первых советских вузов в Москве – в институт физкультуры . Да и то без бабкиных деревенских гостинцев — пиро гов и бутылок с молоком – ей было бы трудно прожить в первые времена об - щежитской московской жизни .
Я рос в кругу своих родных , как дитя городского простонародья , и до сих пор помню ощущения полуголодного быта , которым мы все жили до середины тридцатых годов , до отмены продовольственных карточек . Я родился в разгар коллективизации . У матери вскоре пропало молоко , и бабка выкормила меня , как выкармливали деревенских детей в голодные времена – пережёвывала хлеб в тягучую клейкую массу , заворачивала в марлю – это была моя младенческая соска , к которой добавлялось разбавленное коровье молоко и сладкий холодный чай . Как тут было не заболеть ребёнку разными недугами , следы ко торых я ношу на своём теле всю жизнь . Так что я с малых лет узнал цену куска хлеба и чугунка картошки и до сих пор помню , с каким восхищением году в 36- м , после отмены карточной системы , попробовал первые лакомства : белый хлеб с маслом , шипучее ситро , чашку холодного густого кефира .
Иная жизнь была у настоящего баловня нэпа — Дезика , сына врача - венеролога и матери – сотрудницы Внешторгбанка . Вот как он вспоминает о своём детстве :
" Папа консультирует на кондитерской фабрике Андурского. Он приносит громадные торты и плетёные коробки с пирожными . У папы лечится рыбник . Жирные свёртки с икрой остаются в передней после его посещений . Приносят сало , ветчину , виноград , оливки , телятину , цвет ную капусту ... Я испытываю отвращение к еде ".
Жаль , что воспоминания Дезика о том , как он жил и что он ел в голодную эпоху 20- х годов , уже не прочитают его соратники по военному поколению – Михаил Алексеев и Виктор Кочетков, жившие в вымиравших от голода во вре мя коллективизации поволжских сёлах, деревенские парни из "раскулаченных семей" – Виктор Астафьев, Фёдор Сухов, Сергей Викулов, выросшие в бес паспортной колхозной жизни.
Но почему при таком роскошном питании Дезик вырос маленьким и тщедушным? Наследственность, что ли? Или городская жизнь с грязным воздухом? Да нет, была у них и прекрасная загородная дача, о которой Самойлов вспоминает:
"27 год. На открытой террасе, выходившей прямо в поле, уже стоял готовый завтрак: яйца, лишь утром снятые с лукошка, тёплый ржаной хлеб, удивительно душистый, только что вынутый из печи, масло тоже душистое, жёлтое, пахнувшее ледником, со студёной слёзкой, творог– синоним белизны, слоистый и тоже душистый, похожий на слоистые об лака. Всё было неповторимого вкуса и запаха".
Эта картина похожа на гастрономические грёзы Генриха Гейне из его "Мыслей, заметок, импровизаций":
"Я человек самого мирного склада. Всё, чего я хотел бы: скромная хижина, соломенная кровля, но хорошая постель, хорошая пища, очень свежие молоко и масло, перед окном цветы..." Даже Гейне только мечтал о такой жизни, которой жил Самойлов.
Я несколько раз бывал и на другой самойловской даче, построенной в модном дачном посёлке Мамонтовка тестем Дезика врачом-кардиологом Ла зарем Израилевичем Фогельсоном. Думаю, что эта дача была не хуже, чем дача Кауфманов, на которой у Дезика прошло безмятежное гастрономическое детство. Приехав в Мамонтовку в первый раз (кажется, в том же 1960 году), я поразился обширности сада, архитектуре и изысканности самой дачи, обильности угощения, которым хозяева встречали гостей, и главное, атмо сфере – смеху, веселью и какому-то особенному устоявшемуся пониманию друг друга, конечно, с полуслова, а также обилию разнообразной выпивки, множеству анекдотов и изощрённому фрондёрству, которое лилось рекой:
– Так выпьем же, братия, за партию, – вдохновенно провозглашал Де зик и, поднимая к подслеповатым глазкам вырезку из газеты "Вечерняя Москва", с восторгом добавлял, вглядываясь в текст какой-то информации:– За партию лимонов, доставленную к нам из солнечной Грузии!
В ответ, конечно же, раздавался гомерический хохот, и все дружно выпивали – и Павлик Антокольский с очередной пассией, и Боря Грибанов – крупный издательский работник, и будущий уполномоченный по правам человека в Госдуме Владимир Лукин, и молоденький Юлий Ким, и чтец-декламатор Яков Смоленский, и поэты Виктор Урин с Вероникой Тушновой, а также полузабытое или почти забытое мною множество довольных жизнью представите лей еврейской творческой интеллигенции.
Конечно, такие застолья, сохранившиеся несмотря на все тяготы эпохи, можно было устраивать, имея немалые деньги и прочнейшие гастрономиче ские традиции, корнями уходящие в нэповские времена...
...К середине дня народ разбредался по участку – кто на волейбольную площадку, кто к настольному теннису,лкто в беседку, увитую хмелем... Ближе к вечеру часть гостей разъезжалась, а все отяжелевшие от общения располагались ночевать в комнатах и на террасах, чтобы утром снова сесть за стол, уже прибранный и вновь накрытый трудолюбивой русской домработницей Марфой Тямкиной.
***
В 60-е годы я ещё не был столь суров и ожесточённо требователен к сво им товарищам-современникам. Историческая трагедия, в которой мы живём, начиная с конца 80-х, ещё не просматривалась на горизонте, а всякие част ные разногласия? – да, они были, но чтобы из-за них отворачиваться друг от друга, не видеть в упор, презирать, обличать... О том, что такое время насту пит, я даже подумать не мог...
В те годы я подарил одному молодому поэту свой стихотворный сборник "Метель заходит в город", который сейчас выставлен на стенде, посвященном лауреату Нобелевской премии в Ленинградском музее Анны Ахматовой на Фонтанке с надписью: "Иосифу Бродскому с нежностью и отчаяньем книжку, совершенно чуждую ему. Станислав Куняев".
В эти баснословные времена Андрей Синявский с Марией Розановой за хаживали в гости к Вадиму Валериановичу, и Розанова дала Вадиму Кожинову за шрам на переносице шутливое прозвище "штопаный нос", прилип шее к нему.
В эти времена Анатолий Передреев бывал в салоне Лили Брик, куда ему "выписал пропуск" Борис Слуцкий, а Коля Рубцов, работавший в Ленингра де на Кировском заводе, встречался с завсегдатаями питерской богемы Кузьминским и Юппом, ныне живущими в Америке, писал стихи, посвящен ные Глебу Горбовскому и Эдику Шнейдерману, который через 40 лет отплатил ему страницами воспоминаний, полными ядовитой зависти к посмертной рубцовской славе. А Глеб Горбовский вместе с компанией Евгения Рейна и Оси Бродского навещал Ахматову.
Да и я сам безо всякого душевного стеснения застольничал в Тбилиси в кругу грузинских поэтов рядом с Евтушенко, вместе с ним летал в северные края на Бобришный Угор к могиле Александра Яшина, где, впрочем, у нас уже произошла первая серьёзная размолвка...
***
– Стах! – Дезик встаёт из-за стола и радушно распахивает объятья... – Я поэму закончил. Хочешь прочитаю? Садись! Валя, ещё триста граммов конь ячку и по бутерброду с осетринкой. Я буду Стаху поэму читать!
Мы со вкусом выпиваем и в предвкушении чтенья раскрасневшийся, вдохновенный Дезик склоняется ко мне и таинственно шепчет:
– Поэма называется "Струфиан!" – Откинувшись, он оценивает эффект, произведённый волшебным названием, и начинает чтенье:
Дул сильный ветер в Таганроге —
Обычный в пору ноября.
Многообразные тревоги
Томили русского царя.
Он выходил в осенний сад
От неустройства и досад.
Он читает, самозабвенно жестикулируя, счастливый от слов и звуков, оттого, что написал, как ему кажется, нечто выдающееся да ещё и слушателя благодарного нашёл. А поэма – о русской истории, о загадочной смер ти императора Александра Первого в Таганроге, о слухах, витавших вокруг этой якобы смерти, и, конечно, не мог Дезик обойтись без обаятельного ёр ничанья, когда, похохатывая, подошёл к финалу, где речь шла о том, что император на самом деле и не умер, и не скрылся в Сибири, а его похити ли какие-то инопланетяне и увезли на космическом корабле под названием "Струфиан".
С лукавым пафосом, щедро пересыпанным высокопарной иронией, Дезик прочитал "крещендо": "— А неопознанный объект летел себе среди комет",– и тут же потребовал выпить за успех своей гениальной выдумки.
Я благосклонно хвалю поэму, разыгрываю искреннее восхищение – по эты ведь не могут жить без похвалы, особенно Дезик, который первую кни жечку стихов издал в сорок лет. Мне приятно его общество, и ежели я выскажу нечто желчное, то потеряю обаятельного собеседника. И всё-таки я чуть-чуть нарушаю правила нашей игры:
– Русская история посленаполеоновской эпохи, если верить "Струфиану", становится игровым абсурдом и обаятельным поэтическим фарсом, по сле которого о ней и рассуждать всерьёз совершенно необязательно, – вот что я говорю Дезику. Говорю мягко, раздумчиво... Он удивляется:
– Всякая история, Стах, достойна лишь иронии!
– Не всякая, Дезик, особенно русская.
– Ну прочитай что-нибудь антиироническое, — поддразнивает он меня.
Я читаю:
Россия, ты смешанный лес.
Приходят века и уходят,
то вскинешься ты до небес,
то чудные силы уводят
бесшумные реки твои,
твои роковые прозренья
в сырые глубины земли,
где дремлют твои поколенья.
Дезик на мгновение опускает глаза, задумывается и подводит черту под наш им осторожным спором:
– Ну, ладно... Давай лучше, Стаж, выпьем!
В очередную встречу он был настолько возбуждён, что сразу прижал меня к стойке буфета:
– Стах, слушай! — И развернул предо мной картину своего детства. Я разил из себя само внимание, и стихи стоили того:
Помню — папа ещё молодой,
Помню выезд, какие-то сборы,
И извозчик – лихой, завитой.
Конь, пролётка, и кнут, и рессоры.
Помню — мама ещё молода,
Улыбается нашим соседям,
И куда-то мы едем. Куда?
Ах, куда-то, зачем-то мы едем!
А Москва высока и светла.
Суматоха Охотного ряда.
потом – купола, купола.
И мы едем, всё едем куда-то.
Звонко цокает кованый конь
О булыжник в каком-то проезде.
Куполов угасает огонь,
Зажигаются свечи созвездий.
Папа молод. И мать молода.
Конь горяч. И пролётка крылата.
И мы едем незнамо куда, —
Все мы едем и едем куда-то.
Пафосные стихи редко удавались Дезику , он по натуре был печальный шут , талант вольтерьянского склада , скептик , иронист , но это стихотворенье тронуло меня . Какими - то эпическими , почти величественными интонациями : лихой , завитой извозчик , горячий , звонко цокающий копытами конь , огонь и золото куполов , крылатая пролётка . И , конечно , красивая пара — родители . А главное – таинственность езды – " незнамо куда ", в какое - то сказочное пре красное будущее ... Романтические стихи ! И мне так захотелось в ответ прочи тать Дезику стихотворенье о своём детстве – недавно написанное и не читан ное ещё никому :
Свет полуночи . Пламя костра .
Птичий крик . Лошадиное ржанье .
Летний холод . Густая роса .
Это — первое воспоминанье .
В эту ночь я ночую в ночном ,
Распахнулись миры надо мною ,
Я лежу , окружённый огнём ,
Тёмным воздухом и тишиною .
Где - то лаяли страшные псы ,
А луна заливала округу ,
И хрустели травой жеребцы ,
И сверкали , и жались друг к другу .
Дезик удивлённо спрашивает :
– А что , Стах , ты жил в деревне ?
— Да , детство прошло в калужской деревне , а отрочество – в эвакуации , в костромской ...
Потом , прочитав новую стихотворную книгу Дезика , я понял его удивле ние : " Я учился языку у нянек , у молочниц , у зеленщика ". Всё , как у Ходасе вича : " Не матерью , но тульскою крестьянкой я вскормлен был ".
... Я был рад , что ему понравилось моё стихотворенье . Мы тут же выпили за оба наших шедевра и расстались довольные друг другом . К этому времени я уже знал , что можно читать Дезику , а что – нельзя . " Кони НКВД ", где мелька ет еврейская фамилия полковника Шафирова – нельзя . " Реставрировать церк ви не надо " – о разорении церквей в 20- ЗО - е годы – тоже лучше не читать , как и стихи об еврейском исходе — с последней строчкой " вам есть , где жить , а нам , где умирать ". Не хотелось прерывать нашу увлекательную и почти искрен нюю игру в ученика и учителя ...
Много лет спустя , когда вышла посмертная книга воспоминаний Самойлова " Перебирая наши даты ", в которой было несколько фотографий , я вгляделся в одну из них . 1927 год . Дезик с отцом и матерью . " Папа молод и мать молода "– летучая , вдохновенная строка . А на фотографии на вид немолодая толстая ев рейка , сотрудница Внешторгбанка . Рядом такой же толстенький , короткорукий папа – врач - венеролог , стоят , словно пара пингвинов , и мальчик , упитанный , безмускульный , узкоплечий , на тоненьких слабых ножках с развёрнутыми в сто роны ступнями . Такой чарличаплинской походкой – носки в сторону – Дезик и проходил всю жизнь , словно ковёрный в цирке . Никакой сказочности , никакой лихости , никакого полёта на горячем коне и крылатой пролётке в таинственное будущее . Всё – нэповское , заурядное , вышедшее из дореволюционного мес течкового быта , но облагороженное до неузнаваемости стихотворной фантазией Дезика . Земля эстонская ему пухом ... Лучше бы я не видел этой фотографии .
По прошествии нескольких лет наши отношения с Дезиком изжили себя , ис трепались , но поскольку он не мог пребывать в одиночестве , то окружил себя свитой молодых учеников – Серёжа Поликарпов , Вадим Ковда , Алёна Басило ва , Олег Хлебников , да разве всех упомнишь ! Он с наслаждением витийствовал в их кругу , читал стихи на " bis ", чаще других – " Пестель , поэт и Анна " или " Не верь ученикам , они испортят дело ", непрерывно хохмил , острил и дотягивал время до закрытия ресторана , когда его , маленького , обмякшего , красноносо го , свита выводила на улицу , сажала в такси , и кто - нибудь из особенно предан ных учеников отвозил его , но уже не на площадь Борьбы , а на Красноармейскую улицу или в его последнюю московскую квартиру – в Безбожный переулок .
Борис Слуцкий , как правило , проходил мимо этого шумного поэтического улья не задерживаясь . Его раздражало легкомыслие Дезика , он фыркал в усы и не подсаживался к застолью , несмотря на театральные жесты.. .
Чаще других мэтром номер два в этом кругу появлялся Юра Левитанский , который после двух - трёх рюмок по просьбе Дезика и всей прилипшей к нему молодёжи , к их восторгу , читал свои знаменитые пародии . С особенным вдохновением вот эту :
А это кто же ? — Слуцкий Боба ,
А это кто ? – Самойлов Дезик ,
И рыжие мы с Бобой оба ,
И свой у каждого обрезик .
Дальше — не помню , помню только восторги самойловского семинара и усатого Левитанского , который раскланивался и благодарил слушателей , как дама – сочинительница романов из чеховского рассказа " Ионыч ".
***
" Сороковые , роковые " – благодаря именно этой буквальной цитате из Блока , до блеска замусоленной апологетами самойловского творчества , Дезик в истории советской поэзии , во всех учебниках и антологиях аттестуется как один из главных поэтов Великой Отечественной . Однако в его военной судьбе есть немало странностей .
Ближайший друг Дезика из довоенной юности Борис Грибанов , вспоми ная о своих ифлийских " друзьях , писал : " Среди них был и пулемётчик ; фрон товой разведчик Давид Кауфман . Как подшутил один из его друзей в те годы , когда шла оголтелая борьба за мир : вы , главное , берегите Дезика , а то он однажды вышел из дома и дошагал до Берлина ..."
" До Берлина ", конечно , Дезик " не дошагал ", и вообще его " военные до роги " были совсем не такими прямыми и героическими , какими их изобразил журналист Грибанов .
16 октября 1941 года в роковой , в самый панический и бесславный день бегства населения Москвы от наступающей на город немецкой армады , когда все московские обыватели были уверены , что город вот - вот падёт , 22- летний студент , вполне здоровый молодой человек Давид Кауфман уплывает по Москве - реке пароходом на Восток , в глубокий тыл . Из книги Д . Самойлова " Перебирая наши даты ":
" Пришла Л . и сказала , что есть билеты на пароход , отплывающий из Юж ного московского порта в Горький . Решили ехать . Необходимые веши были уже связаны в большие тюки . Прогулочный пароход , куда нам удалось втис нуться , долго стоял у причала и , наконец , отвалил . В небольшом салоне раз местились все мы : мои родители и тётка ; Л . с офицером и мачехой ; и , наконец , В . с тёткой и другом детства Женей ..."
... Я помню нашу эвакуацию из Ленинграда в августе 1941 года , помню в 1944 году обратный путь со станции Шарья на запад . Залезть в вагон с веща ми было невозможно . А с детьми и подавно . Хорошо , что помогли офицеры , увидевшие женщину с двумя детьми на перроне .
Избежать в то время мобилизации было непросто . Моя мать в 1941 - 1942 годах работала врачом в призывных комиссиях при военкоматах – в первый месяц войны под Кингисеппом в Эстонии и после эвакуации — в костромском селе Пыщуг .
Меня ей не с кем было оставить , и я порой сутками был при ней и ноче вал на диванах , обтянутых коричневым дерматином , рядом с призывниками , спавшими вповалку на полу на призывных пунктах .
До сих пор помню , что всем более или менее здоровым молодым мужикам на этих медосмотрах ставился только один диагноз : " Годен "... Как за не сколько первых тяжелейших месяцев войны Деэика не призвали в армию — можно только удивляться .
Да и погрузиться на " прогулочный пароход " для громадной семьи с вещами , " заранее связанными ", в дни всеобщей паники тоже было делом чрезвычайным и сказочным . Мы с беременной на шестом месяце матерью бежали из - под Кингисеппа в Ленинград , когда услышали , что немцы уже в двадцати километрах , бросив всё имущество , " в чём мать родила ". Точно так же уезжали в эвакуацию из Ленинграда с одним чемоданчиком — больше в последний эшелон , битком набитый детьми и женщинами , брать не разре шалось . И пропустили нас в этот последний эшелон только потому , что мать была " в положении ".
Но вернусь к Самойлову .
По пути в сторону от фронта впечатлительное нэповское дитя , видимо , насмотревшись на ужасы эвакуации , заболевает нервной горячкой настолько серьёзно , что остаётся на лечение в Куйбышеве и догоняет после выздоров ления отца с матерью и остальных родственников даже не в Ташкенте , а ещё дальше от фронта — в Самарканде , и это в то время , когда все его ровесни ки или уже были на передовой или тряслись в воинских эшелонах , громыха ющих на пути к фронту ".
И это — в самые тяжёлые дни войны .
Из воспоминаний Давида Самойлова : " Мы прибыли в Куйбышев , и там я свалился в болезни , которую в прошлом веке называли " нервной горячкой ", " Недели через две , едва оправившись , принял решение следовать дальше — в Самарканд ", " В Ташкенте неожиданно встретил Исаака Крамова "...
Вот где встречаются молодые 22- летние " ифлийцы ", мечтавшие в стихах " умереть в бою " и " дойти до Ганга ", – в глубине советской Азии . Поневоле , читая это , вспомнишь стихи Константина Симонова :
" На память хоть шоры наденьте , но всё же поделишь порой // друзей , на залегших в Ташкенте и в снежных полях под Москвой "...
О своём тыловом периоде жизни Самойлов пишет в воспоминаниях так : " Полгода в Самарканде оказались для меня большим везением ", " вся моя жизнь сплошное везение ". В Самарканде он поступил в пединститут , быстро нашёл близких по духу людей , из которых и в этой глубочайшей эвакуации образовалась дружеская компашка – художник Тышлер , еврейский поэт Моргентай , литераторша Надежда Павлович ... Но уйти от войны полностью не удалось – во енкомат всё - таки обязал студентов пединститута поступить в офицерское училище , и , не доучившись в нём , Дезик через полтора года после начала войны , осенью 1942- го , наконец - то попал в действующую армию под Тихвин . Как он сам пишет : " Самые напряжённые месяцы войны я провёл на " тихом " фронте в болотной обороне ". В этой " болотной обороне " в марте 1943 года он и получил лёгкое ранение в руку , после которого попал в Красноуральский госпиталь , а выздоровев , обретается в Горьком , служит писарем в Красных Казармах , вы пускает стенгазету , сочиняет стенгазетные стихи , фельетоны и передовицы под псевдонимом Семён Шило . Стряпает стихотворные конферансы для праздников в Доме Красной Армии , встречается то с друзьями , то с родственниками , даже к своим эвакуированным однокашникам ифлийцам приезжает повидаться в Свердловск . Всё это изображено им самим в воспоминаниях , и об этом пери оде его жизни Солженицын с иронией написал в " Новом мире ", что Самойлов был " отправлен на северо - западный фронт , рядовым , там ранен в первом же пехотном бою , за госпиталем — полоса тыла , писарь и сотрудник гарнизонной газеты , в начале 1944- го по фиктивному " вызову " от своего одноклассника , сы на Безыменского " ( тоже эстафета литературных поколений ) и вмешательством Эренбурга был направлен в разведотдел 1- го Белорусского фронта , где стал комиссаром и делопроизводителем разведроты (" носил кожаную куртку " – тоже традиционный штрих )".
Таким образом этот " везунчик " дожил до нового 1944 года , потом навес тил Москву , встретился с родителями , благополучно вернувшимися из эваку ации в свою роскошную квартиру , и предался в их доме гастрономическим утехам , как в баснословные времена нэпа (" и уже мне несут довоенные блин чики и наливочку , и ещё что - то жарят , пекут ... бесконечные расспросы , я сол дат - фронтовик со шрамом на левом предплечье ").
Вскоре Самойлов встречается с Семёном Гудзенко , который ведёгего к самому Эренбургу в гостиницу " Москва ", где они пьют коньяк , закусывают трюфелями и где одновременно решается дальнейшая фронтовая судьба " ве зунчика " Дезика Самойлова .
На встрече со всемогущим Эренбургом следует остановиться особо , по скольку она проясняет мысль Грибанова о том , как Дезик " вышел из дома и дошагал до Берлина ". Проницательный и расчётливый Эренбург спрашивает своего юного соплеменника , сознавая , что вечно такое волонтёрство длиться не может – и на передний край загреметь недолго :
" Ну что ж . Ведь Вы туда проситесь , а не обратно , но куда именно Вы хоте ли бы поехать ?" ( прямо как во время студенческого распределения . – Ст . К .).
Дезик готов к ответу : " У меня при себе было письмо , где товарищ мой Лев Безыменский прислал нечто вроде вызова из разведотдела 1- го Белорус ского фронта . Я попросился туда " ( желчный Солженицын назвал эту бумажку " фиктивным вызовом ". – Ст . К .).
" Эренбург снял трубку и запросто поговорил с начальником Главразведу - пра Генерального Штаба генералом Кузнецовым "... Вот что такое связи , вот что такое " кому война , а кому мать родна ". Что же случилось в итоге ?
Из воспоминаний Самойлова : " Вздохнув , возвращаюсь в февраль 1944. Эренбург мне помог (! – Ст . К .) уехать на фронт . В разведотдел штаба фронта ".
Из воспоминаний Самойлова о жизни весной и летом 1944 года :
" Штаб фронта в ту пору представлял собою большое слаженное учрежде ние , располагавшееся километрах в ста , а то и больше от передовой ".
" Дня три я прожил в полном безделье . Валялся на койке , читая Гоголя , и поедал шоколад из домашних посылок запасливого Лёвы Безыменского ..." " Организовал самодеятельность , начал писать стихи ..."; " До лета 1944 года жили мы в прекрасном лесу среди сосен и орешников , вместо занятий дре мали полдня на полянках в отдалении от войны ".
Оставшиеся несколько месяцев войны поэт вместе со штабом фронта двигался на Запад в ста километрах от передовой и докатился не до Берли на , конечно , а до Польши и до восточной Германии . Но его " нэповское " или " ифлийское " " волонтёрское ", " инфантильное " состояние , в котором он про жил всю войну , за исключением нескольких месяцев " болотного сиденья " на Волховском фронте , наложило неизгладимую печать на всё стихотворное наследие , посвященное войне . Этот отпечаток , это ощущение не " великой всенародной беды ", а личного " веселья ", некоего праздника жизни – " война гу ляет по России , а мы такие молодые ", " да , это я на белом свете худой , весёлый и задорный ", " и я с девчонкой балагурю " – позволило Татьяне Глушко - вой проницательно заметить :
Гуляет ", " гуляешь ", " гулянье " – слова весёлые . Они сопрягаются в рус ской речи и русском сознании с праздником , радостью , молодечеством , торжествующей раскованностью , вольною , удалою силою ... в них звучит увлече нье , некое восхищение тем , кто " гуляет ", – и потому вряд ли приложимы к " священной войне " – как сурово пел народ о Великой Отечественной , ведь тут " смертный бой ", а не " простор жизни ".
Об этой суровой , но справедливой статье Самойлов отозвался в дневни ках с крайним раздражением : " Статья Глушковой против меня . Глупо , без дарно . Грязное воображение ..."
Но Глушкова была права , потому что каждым своим новым поэтическим свершением Самойлов подтверждал тезисы её статьи .
В самой значительной своей поэме " Ближние страны " герой Самойлова с таким же " весельем " и " балагурством ", так же " гуляючи ", вслед за частями , взявшими город штурмом , входит в него и , как хозяин , диктует свою волю ме стным обывателям , крутит романы с немками , особенно податливыми , поскольку у победителя есть и " тушёнка ", и " водка ", и " папиросы "... " Инге нра вится русская водка ". Роман развивается на глазах у жениха Инги – букини ста из Потсдама , Ингина тётка просит " один бабироса " – " Папироса 1. — цежу я с ухмылкой "; " мы сидим с женихом , словно братья "... Но герой поэмы ух мыляется над глуповатым женихом , который очарован коварным хлебосоль ством " победителя ", покупающего " фрейлину " разгромленного народа за банку тушёнки и рюмку водки ... А что записывает победитель барышне в аль бом , услужливо преподнесённый ему ? – нечто глумливое : " Фроляйн Инге ! Любите солдат , всех , что будут у Вас на постое "...
Именно в этой поэме , написанной в 1954 году , у Самойлова окончательно прояснились подлинные черты его любимого героя , облик которого он в полный рост нарисовал в стихотворении " Маркитант " ( середина 70- х годов ).
Фердинанд , сын Фердинанда ,
Из утрехтских Фердинандов
Был при войске Бонапарта
Маркитант из маркитантов .
Впереди гремят тамбуры ,
Трубачи глядят сурово ,
Позади плетутся фуры
Маркитанта полкового .
Бонапарт диктует венским
И берлинским , и саксонским ,
Фердинанд торгует рейнским ,
И туринским , и бургундским .
Бонапарт идёт за Неман ,
Что весьма неблагородно .
Фердинанд девицу Нейман
Умыкает из - под Гродно .
Русский дух , зима ли , бог ли
Бонапарта покарали .
На обломанной оглобле
Фердинанд сидит в печали .
Вьюга пляшет круговую .
Снег валит в пустую фуру .
Ах , порой в себе я чую
Фердинандову натуру !..
Я не склонен к аксельбантам ,
Не мечтаю о геройстве .
Я б хотел быть маркитантом
При огромном свежем войске .
Фердинанд имел реального прототипа . В своих воспоминаниях , рисуя родословное древо Кауфманов , поэт писал : " За прадедом начинается некий генеалогический туман , откуда выплывает фигура Рафаэля Фердинанда , солдата или маркитанта наполеоновских войск . Маркитант сей , по легенде , отступал с Великой армией , застрял в городе Борисове , где осел , женился и прославился основанием обширного рода ..."
Но стихи – убедительней воспоминаний . Стихотворение " Маркитант " отозвалось в литературной судьбе Самойлова неожиданным образом и опреде лило его взаимоотношения и с миром , и с Юрием Кузнецовым .
Вначале Самойлов принял появление Кузнецова с восхищением и опас кой : " Стихи Ю . Кузнецова в " Новом мире ". Большое событие . Наконец - то пришёл поэт . Если мерзавцы его не прикупят и сам не станет мерзавцем , че рез десять лет будет украшением нашей поэзии . Но что - то и тёмное , мрач ное " (1975 г .).
Помню , как однажды , прочитав стихотворение Кузнецова " За дорожной случайной беседой ", он в цэдээловском ресторане , схватив Юрия Поликарпо - вича за грудки , начал чуть ли не со слезами на глазах уговаривать последнего :
– Юра , не пытайтесь быть сверхчеловеком !
Но у Кузнецова , к тому времени знавшего самойловское стихотворение " Маркитант ", уже была написана отповедь всей философии и практике " мар - китантства ".
Чтобы не цитировать стихотворение целиком , напомню , что речь в нём идёт о том , как сблизились на равнине два войска , ведомые лейтенантами (" маркитанты в обозе "), как с обеих враждебных сторон навстречу друг другу тайно вышли разведчики - маркитанты , посланные на разведку лейтенантами :
Маркитанты обеих сторон ,
Люди близкого круга ,
Почитай , с легендарных времён
Понимали друг друга .
Через поле в ничейных кустах
К носу нос повстречались ,
Столковались на совесть и страх ,
Обнялись и расстались .
Воротился довольный впотьмах
Тот и этот крапивник *
И поведал о тёмных местах
И чем дышит противник .
А наутро , как только с куста
Засвистала пичуга ,
Зарубили и в мать и в креста
Оба войска друг друга .
А живые воздали телам ,
Что погибли геройски .
Поделили добро пополам
И расстались по - свойски .
Ведь живые обеих сторон —
Люди близкого круга ,
Почитай , с легендарных времён
Понимают друг друга .
То , что в стихах Самойлова было водевилем , то под пером Юрия Кузнецова стало всемирно - исторической драмой . Этого толкования Дезик простить Юрию Кузнецову не мог , и несколько его дальнейших записей , сделанных в дневнике , — тому свидетельство :
" Сотворив из Ю . Кузнецова кумира , эта шатия будет искать ему жертву . Скорей всего , это буду я " (1979 г .).
" Злобный выпад Ю . Кузнецова против меня в альм . " Поэзия . Комплексы . Сальеризм " (1981 г .).
" Кажется , большего , чем он написал , не напишет " (1983 г .).
Но как бы то ни было , если перевести родовую фамилию Дезика " Кауф ман " на более понятный язык , то она будет звучать , как " торговец ", " рыноч ник ", то есть " маркитант "...
Да и , честно говоря , в предвоенные годы ифлийцы больше " играли в войну " в своих стихах и песнях о " флибустьерах и авантюристах ", нежели были готовы к настоящим , а не выдуманным войнам . Вот почему они не выдержали первого испытания финской войной .
Из воспоминаний Самойлова , написанных в 80- е годы :
" В первый же раз в лоб предложенный историей вопрос поверг почти всех нас ( выделено мной . – Ст . К .) в смущение . Это было в начале незна менитой финской войны . Почему на фронт пошёл тогда без колебаний один Наровчатов ? Кажется , Слуцкий был решительно лучше нас подготовлен к вой не . А он , говорят , ушёл из добровольческого батальона . Почему не пошёл Па вел ( Коган . — Ст . К .), чья храбрость ярко проявилась в большой войне . Не пошёл и Кульчицкий ..."
" Тогдашнее наше мировоззрение оказалось во многом слабым , ложным и постепенно распалось "; " Я поздно созрел для войны ", – честно напишет о себе Самойлов . А об ифлийце Михаиле Львовском говорит ещё круче : " А он не созрел никогда ". Михаил Львовский был автором многих военных песен . Писать восторженные оды грядущим боям оказалось легче , нежели принять общенародную судьбу , как свою . Эту судьбу сумели без лишних слов возло жить на юношеские плечи призывники из простонародья , в основном из кре стьянства , а не ифлийцы , которые по какому - то естественному отбору стано вились военными журналистами ( Л . Безыменский ), военными юристами ( Б . Слуцкий ), агитаторами ( Л . Копелев ), комсоргами при штабе фронта ( Д . Самойлов ) и т . д . Именно о таких , как они , Александр Твардовский в письме к Л . Разгону писал : «Терпеть не могу , когда литераторы и журналис ты , прошедшие войну в этом качестве , говорят : " Я воевал и т . п . " »
***
В далёком 1987 году я опубликовал в журнале " Молодая гвардия " статью о поэтах , вошедших в литературу перед войной и в первые годы войны , где , отдавая дань их талантливости , их гражданскому и человеческому мужеству (" отряд высокоодарённой поэтической молодёжи ", " бескомпромиссный та лант ", " абсолютная искренность поколения ", " романтическое бесстрашие ", " жертвенность " — характеристики из моей статьи ), тем не менее спорил с принципами романтизации войны , оспаривал книжные романтические схемы " земшарной республики Советов ", абстрактно понятого интернационализма , ярче всего , пожалуй , выраженного в формуле М . Кульчицкого : " Только совет ская нация будет и только советской расы люди ". Цитируя строки , воспевающие ход мировой революции :
Но мы ещё дойдём до Ганга ,
но мы ещё умрём в боях ,
чтоб от Японии до Англии
сияла Родина моя .
( П . Коган )
Я романтик разнаипоследнейших атак .
( М . Кульчицкий )
Выхожу двадцатидвухлетний
и совсем некрасивый собой ,
в свой решительный и последний
и предсказанный песней бой .
( Б . Слуцкий )
" Песня " – это " Интернационал ", сущность которого , к сожалению , вы дохлась с первого же дня Великой Отечественной ), я доказывал , что именно такие агрессивно - романтические формулировки , унаследованные ифлийцами от поэтических учителей старшего поколения , помешали им понять характер начавшейся войны , как " Отечественной ", " народной ", " священной ".
Выросшая на стихах крупнейших поэтов - романтиков революционного поколения – Маяковского , Антокольского , Багрицкого , Светлова , Сельвин - ского – довоенная ифлийская молодёжь жаждала видеть начинавшуюся вой ну как продолжение мировой революции ...
После моей молодогвардейской статьи по ней сразу же был выдан " ар тиллерийский залп ". Меня заклеймили О . Кучкина в " Комсомольской правде ", Е . Евтушенко в " Советской культуре ", А . Турков в " Юности ", Ю . Друни на и Л . Лазарев - Шиндель в " Знамени ". Следом подали свои голоса " Книжное обозрение ", " Огонёк ", " Литературная Россия ".
Каковы же были главные аргументы моих критиков ? Прежде всего , в ход шло простое житейское правило , действующее на читателя : люди погибли на войне , и потому их творчество не подлежит обсуждению . " Если он способен поднять руку на павших " ( Л . Лазарев ); " клевета на честных писателей , павших на Великой Отечественной войне и не имеющих возможности защититься " (" Книжное обозрение "). И т . д .
Но житейская мудрость – " о мёртвых или хорошо , или ничего " – годится только на гражданских панихидах , тем более что я не говорил ничего плохого о личностях , а не соглашался лишь с идеями . Идеи переживают людей , и , когда изнашиваются , время сбрасывает их . Такое всегда происходит в исто рии культуры . Вспомним , какие споры бушевали , да и ещё бушуют вокруг имён Достоевского , Маяковского , Есенина ...
Я писал о том , что в стихах Кульчицкого " Не до ордена – была бы роди на с ежедневными Бородино " меня коробит слово " ежедневными ". Как - то не укладывалась в моём уме эта лихость : ну , представьте себе желание видеть ежедневное взятие Берлина или ежедневную Курскую дугу ? В ответ Л . Лаза рев гневно упрекал меня : " Для того , чтобы как - то объединить очень разных поэтов ( иные из них и знакомы не были друг с другом ), о которых он ведёт речь , создать видимость группы , кружка или чего - то вроде масонской ложи , Куняев именует их " ифлийцами ", всё время говорит об " ифлийском братст ве ", " ифлийской молодёжи ", " ифлийцах старшего поколения ", даже об " иф - лийстве " как о некоем идейно - художественном направлении ..."
Но вот что писала о духовно - мировоззренческом единстве ифлийцев са ма бывшая ифлийка Елена Ржевская , вдова Павла Когана , в статье " Старин ная удача ", опубликованной в " Новом мире ", № 11 за 1988 год .
" Что такое ИФЛИ ? Произнесённая вслух одна лишь аббревиатура сигналит , что - то излучает . Незнакомые до того люди , обнаружив , что они отту да , из ИФЛИ , немедленно сближаются . Может , оттого , что там прошла юность ? Так , но не только . А может , ИФЛИ вообще иллюзия , хотя и устойчивая . Но тогда такая , о которой умный английский писатель сказал : иллюзия — один из самых важных фактов бытия .
Мне кажется , ИФЛИ — это код , пока не поддавшийся раскодированию . ИФЛИ был новью , чьим - то неразгаданным замыслом , намере нием , на краткий миг замерещившейся возможностью , коротким просветом в череде тех жестоких лет . И ещё : ИФЛИ – это дух времени , само протекание которого было историей ".
По - моему , характеристика Е . Ржевской сути ифлийства была куда ближе к понятию масонской ложи , нежели моё истолкование .
За истекшие 20 лет сущность ИФЛИ настолько " раскодирована " и разгадана , что всё тайное , на что намекала Ржевская " посвященным ", давно уже стало явным .
Из воспоминаний Д . Самойлова 80- х годов :
" ИФЛИ был задуман как Красный лицей , чтобы его выпускники со вре менем пополнили высшие кадры идеологических ведомств , искусства , куль туры и просвещения . Это осуществилось только отчасти . Помешала война , на которую пошло много ифлийцев , а также старомодный ( сложившийся в 20- е годы . – Ст . К .) подбор студентов , где почти не учитывался националь ный признак ..."
Туманно выразился Д . Самойлов . С одной стороны , национальный при знак не учитывался , в том смысле , что об этом не принято было говорить . С другой стороны , он на деле присутствовал , поскольку добрая половина ифлийцев были еврейского происхождения . Об этом Самойлов , с присущей ему толерантностью , даже в дневниках не стал говорить открытым текстом , а на писал так : " Компанию сейчас кое - кто называет " ифлийцами " ( думаю , что он имел в виду меня . – Ст . К .), вкладывая в это понятие оттенок социальной и даже национальной неприязни ".
А вот что уже совершенно открыто , безо всяких намёков , пишет об ИФЛИ в сентябрьском номере журнала " Знамя " за 2006 год закадычный друг Дави да Самойлова Борис Грибанов (1920-2005):
" Об ИФЛИ написано и рассказано многое . Этому способствовало то об стоятельство , что , когда началась Великая Отечественная война , институт был ликвидирован , слит с Московским университетом . Уход в небытие такого известного и престижного института , каким был ИФЛИ , породил немало легенд .
Кое - кто даже сравнивал ИФЛИ с Царскосельским лицеем . Впрочем , воз можно , что такая параллель мелькала в мозгах тех немногих образованных людей , стоявших у власти , которым была поручена организация этого института . Это были единицы в толпе малограмотных вождей , у которых за плеча ми было в лучшем случае два - три класса церковно ~ приходского училища ..."
Не нужно иметь семи пядей во лбу , чтобы сообразить , что ИФЛИ , создан ный в сентябре 1934 года , строился не по воле " малограмотного вождя " ( Ста лина . – Ст . К .). Но по чьей ? Может быть , по чертежам " образованных " профессиональных революционеров – Зиновьева , Каменева , Бухарина ?. Или по разработкам деятелей Коминтерна Карла Радека , Бела Куна , Иосифа Пятниц - кого - Тарсиса ?
Как бы то ни было , с первых же лет институт стал необычайно популяр ным . Из воспоминаний Бориса Грибанова :
" Место для института нашли не в ' центре , а за городом , за Сокольниками , был отобран первоклассный профессорско - преподавательский состав — из числа тех , кто не был расстрелян в годы Гражданской войны и не уехал в эми грацию <...> ( о любимом профессоре ифлийцев Л . Пинском Самойлов пишет в своих воспоминаниях так : " В старину он стал бы знаменитым раввином , где - нибудь на хасидской Украине " (! – Ст . К .). Была в ИФЛИ ещё одна отли чительная черта — обилие среди студентов детей высокопоставленных партий ных руководителей : институт был элитный , и в него поступали сыновья и до чери наркомов , деятелей Коминтерна , комкоров ".
А дальше Грибанов говорит вроде бы странные вещи : институт , созданный для воспитания государственной элиты , правящего сословия , вдруг на чинает уничтожаться самой властью .
" Расплата не заставила себя долго ждать . Родители исчезали в чёрной дыре Лубянки , а детям оставалась постыдная участь : подниматься на трибу ну 15- й аудитории ИФЛИ , где проходили главные лекции и комсомольские со брания , и отрекаться от своих отцов и матерей ".
Кто же были эти " отцы и матери ", и каким детям приходилось отрекаться от них ? Об этом вспоминает ещё одна ифлийка , которую я знал по писатель ской жизни 60 - 70- х годов , Раиса Либерзон - Орлова , чьим последним мужем был известный публицист Лев Копелев . Их обоих уже нет на этом свете . Пла менные ифлийские революционеры 30- х годов , ставшие эмигрантами в 80- х , нашли успокоение в немецкой земле . Но их книги , недавно вышедшие в Рос сии , проясняют многое из жизни ифлийства .
Из мемуаров Р . Орловой :
" В ИФЛИ поступали сыновья и дочери высокопоставленных тогда отцов – Лев Безыменский , Хана Ганецкая , Ирина Гринько , Муза Егорова , Наталья Зал - ка , Марина Крыленко , Агнесса Кун , Олег Трояновский . Для сегодняшних чита телей скажу без подробностей , что это были дети высших деятелей Коминтер на , наркомов , дипломатов ". А ещё Орлова - Либерзон вспоминает Чаковского , Самойлова , Солженицына . Самойлов в своих воспоминаниях дополняет этот список именами Юрия Левитанского , Елены Ржевской , Исаака Крамова , Се мёна Гудзенко , Григория Померанца , Льва Осповата , Александра Крейна , Льва Копелева , Павла Когана , Игоря Черноуцана и тем самым подтверждает своё же наблюдение о том , что при наборе в ИФЛИ " почти не учитывался на циональный признак ", что можно понимать лишь таким образом : русских студентов в ИФЛИ или почти не было ( по крайней мере в " самойловском " списке ), или они представляли в нём крохотное нацменьшинство .
" У нас , — вспоминает Раиса Орлова - Либерзон , — царил культ дружбы . Был особый язык , масонские знаки , острое ощущение " свой ". Сближа лись мгновенно , связи тянулись долго ..."
" Необъяснимо , чем влекли слова " флибустьеры ", " весёлый Роджерс ", " люди Флинта ". Они перекликались с Гумилёвым , Грином , Киплингом , но всё это про нас ".
Поразительно , что ифлийцы жили Киплингом и Грином , но не вспомина ли ни о Шолохове , ни о Есенине , ни о Булгакове , ни о Платонове . Словно ино планетяне . Даже Блок и Ахматова , даже Клюев с Мандельштамом не интересовали их . Более того , как откровенничает Самойлов : " У нас заканчивали образование Твардовский и Симонов , но не они нравились ифлийской элите . Больше нравились свои ". ( Вот так - то . Даже Симонова , видимо , за его " госу дарственничество " ифлийцы не считали своим .)
" Марк Бершадский был принципиальным носителем ифлийского вкуса . В прозе это были Бабель , Олеша , Ильф и Петров и Хэмингуэй . В поэзии Пас тернак ..." " В ИФЛИ знание Пастернака было обязательным признаком интел лигентности ". ( Из воспоминаний Д . Самойлова .)
***
Выбор работы и условий жизни даже после 1937 года для уцелевших иф - лийцев был просто роскошным . Из воспоминаний Р . Орловой - Либерзон : " Выпускники 1939, 1940, 1941 годов не искали работы – работа искала выпускников . Я заполняла анкеты в десяти учреждениях , среди них ЦК , Наркомин дел , Совнарком . У меня , как и у большинства из нас , была возможность вы бора ".
Условия жизни нэповского детёныша Самойлова не были для ифлийской элиты какими - то исключительными . Семья Раисы Орловой - Либерзон жила не хуже – в одном из лучших по тем временам домов Москвы ( ул . Горького , д . № 6, напротив телеграфа ). По словам Орловой , квартира была в " сто квад ратных метров ", несколько комнат . В одной из них , естественно , жила рус ская няня - домработница .
" Звали её классическим именем Арина , но для всех в доме она была про сто " няня ". Она прожила у нас 20 лет ". Конечно , обихаживать стометровые квартиры и дачи , накрывать яствами столы в Москве и за городом , а во вре мя нашествия гостей с утра до вечера мыть посуду , что делала на моих глазах в Мамонтовке женщина в белом платочке , — было непосильным делом для ма тери Дезика Кауфмана или Раисы Либерзон . А потому еврейские состоятельные семьи той эпохи обязательно имели домашних работниц . Их можно было выбирать из женщин , толпящихся в очередях на биржах труда , они сами бро дили по городу , стучались в двери хороших домов и , выброшенные , вытеснен ные из своих деревень железной метлой коллективизации , голодом 1931-33 года , напрашивались на любую работу , даже за харчи ... Да и многие девушки Мне кажется , ИФЛИ — это код , пока не поддавшийся раскодированию . ИФЛИ был новью , чьим - то неразгаданным замыслом , н а м е р е н и е м , на краткий миг замерещившеися возможностью , коротким просветом < череде тех жестоких лет . И ещё : ИФЛИ – это дух времени , само протекание к оторого было историей ".
По - моему , характеристика Е . Ржевской сути ифлийства была куда ближе : понятию масонской ложи , нежели моё истолкование .
За истекшие 20 лет сущность ИФЛИ настолько " раскодирована " и разга д ана , что всё тайное , на что намекала Ржевская " посвященным ", давно уже тало явным .
Из воспоминаний Д . Самойлова 80- х годов :
" ИФЛИ был задуман как Красный лицей , чтобы его выпускники со вре менем пополнили высшие кадры идеологических ведомств , искусства , культуры и просвещения . Это осуществилось только отчасти . Помешала война , на которую пошло много ифлийцев , а также старомодный ( сложившийся в 20- е годы . — Ст . К .) подбор студентов , где почти не учитывался национальн ый признак ..."
Туманно выразился Д . Самойлов . С одной стороны , национальный при з нак не учитывался , в том смысле , что об этом не принято было говорить . С д ругой стороны , он на деле присутствовал , поскольку добрая половина иф -ли йцев были еврейского происхождения . Об этом Самойлов , с присущей ему толерантностью , даже в дневниках не стал говорить открытым текстом , а на - п исал так : " Компанию сейчас кое - кто называет " ифлийцами " ( думаю , что он и мел в виду меня . — Ст . К .), вкладывая в это понятие оттенок социальной и д аже национальной неприязни ".
А вот что уже совершенно открыто , безо всяких намёков , пишет об ИФЛИ в сентябрьском номере журнала " Знамя " за 2006 год закадычный друг Дави д a Самойлова Борис Грибанов (1920-2005):
" Об ИФЛИ написано и рассказано многое . Этому способствовало то об стоятельство , что , когда началась Великая Отечественная война , институт был л иквидирован , слит с Московским университетом . Уход в небытие такого из м естного и престижного института , каким был ИФЛИ , породил немало легенд .
Кое - кто даже сравнивал ИФЛИ с Царскосельским лицеем . Впрочем , воз можно , что такая параллель мелькала в мозгах тех немногих образованных л юдей , стоявших у власти , которым была поручена организация этого инсти т ута . Это были единицы в толпе малограмотных вождей , у которых за плеча ми было в лучшем случае два - три класса церковно - приходского училища ..."
Не нужно иметь семи пядей во лбу , чтобы сообразить , что ИФЛИ , создан н ый в сентябре 1934 года , строился не по воле " малограмотного вождя " ( Ста л ина . — Ст . К .). Но по чьей ? Может быть , по чертежам " образованных " про фессиональных революционеров — Зиновьева , Каменева , Бухарина ? Или по р азработкам деятелей Коминтерна Карла Радека , Бела Кука , Иосифа Пятниц к ого - Тарсиса ?
Как бы то ни было , с первых же лет институт стал необычайно популяр н ым . Из воспоминаний Бориса Грибанова :
" Место для института нашли не в центре , а за городом , за Сокольниками , был отобран первоклассный профессорско - преподавательский состав — из ч исла тех , кто не был расстрелян в годы Гражданской войны и не уехал в эми г рацию <...> ( о любимом профессоре ифлийцев Л . Пинском Самойлов пишет о своих воспоминаниях так : " В старину он стал бы знаменитым раввином , где - нибудь на хасидской Украине " (! — Ст . К .). Была в ИФЛИ ещё одна отли -ч ительная черта — обилие среди студентов детей высокопоставленных партий -н ых руководителей : институт был элитный , и в него поступали сыновья и до - ери наркомов , деятелей Коминтерна , комкоров ".
А дальше Грибанов говорит вроде бы странные вещи : институт , созданн ый для воспитания государственной элиты , правящего сословия , вдруг на ч инает уничтожаться самой властью .
" Расплата не заставила себя долго ждать . Родители исчезали в чёрной д ыре Лубянки , а детям оставалась постыдная участь : подниматься на трибу н у 15- й аудитории ИФЛИ , где проходили главные лекции и комсомольские со брания , и отрекаться от своих отцов и матерей ".
Кто же были эти " отцы и матери ", и каким детям приходилось отрекаться т них ? Об этом вспоминает ещё одна ифлийка , которую я знал по писательской жизни 60 — 70- х годов , Раиса Либерзон - Орлова , чьим последним мужем был известный публицист Лев Копелев . Их обоих уже нет на этом свете . Пла менные ифлийские революционеры 30- х годов , ставшие эмигрантами в 80- х , нашли успокоение в немецкой земле . Но их книги , недавно вышедшие в Рос сии , проясняют многое из жизни ифлийства .
Из мемуаров Р . Орловой :
" В ИФЛИ поступали сыновья и дочери высокопоставленных тогда отцов – Лев Безыменский , Хана Ганецкая , Ирина Гринько , Муза Егорова , Наталья Залка , Марина Крыленко , Агнесса Кун , Олег Трояновский . Для сегодняшних чита телей скажу без подробностей , что это были дети высших деятелей Коминтер на , наркомов , дипломатов ". А ещё Орлова - Либерзон вспоминает Чаковского , Самойлова , Солженицына . Самойлов в своих воспоминаниях дополняет этот список именами Юрия Левитанского , Елены Ржевской , Исаака Крамова , Се мёна Гудзенко , Григория Померанца , Льва Осповата , Александра Крейна , Льва Копелева , Павла Когана , Игоря Черноуцана и тем самым подтверждает своё же наблюдение о том , что при наборе в ИФЛИ " почти не учитывался на циональный признак ", что можно понимать лишь таким образом : русских сту дентов в ИФЛИ или почти не было ( по крайней мере в " самойловском " спис ке ), или они представляли в нём крохотное нацменьшинство .
" У нас , – вспоминает Раиса Орлова - Либерзон , – царил культ дружбы . Был особый язык , масонские знаки , острое ощущение " свой ". Сближа лись мгновенно , связи тянулись долго ..."
" Необъяснимо , чем влекли слова " флибустьеры ", " весёлый Роджерс ", " люди Флинта ". Они перекликались с Гумилёвым , Грином , Киплингом , но всё это про нас ".
Поразительно , что ифлийцы жили Киплингом и Грином , но не вспомина ли ни о Шолохове , ни о Есенине , ни о Булгакове , ни о Платонове . Словно ино планетяне . Даже Блок и Ахматова , даже Клюев с Мандельштамом не интере совали их . Более того , как откровенничает Самойлов : " У нас заканчивали образование Твардовский и Симонов , но не они нравились ифлийской элите . Больше нравились свои ". ( Вот так - то . Даже Симонова , видимо , за его " госу дарственничество " ифлийцы не считали своим .)
" Марк Бершадский был принципиальным носителем ифлийского вкуса . В прозе это были Бабель , Олеша , Ильф и Петров и Хэмингуэй . В поэзии Пас тернак ..." " В ИФЛИ знание Пастернака было обязательным признаком интел лигентности ". ( Из воспоминаний Д . Самойлова .)
***
Выбор работы и условий жизни даже после 1937 года для уцелевших иф лийцев был просто роскошным . Из воспоминаний Р . Орловой - Либерзон : " Выпускники 1939, 1940, 1941 годов не искали работы – работа искала выпускников . Я заполняла анкеты в десяти учреждениях , среди них ЦК , Наркомин дел , Совнарком . У меня , как и у большинства из нас , была возможность вы бора ".
Условия жизни нэповского детёныша Самойлова не были для ифлийской элиты какими - то исключительными . Семья Раисы Орловой - Либерзон жила не хуже — в одном из лучших по тем временам домов Москвы ( ул . Горького , д . № 6, напротив телеграфа ). По словам Орловой , квартира была в " сто квад ратных метров ", несколько комнат . В одной из них , естественно , жила русская няня - домработница .
" Звали её классическим именем Арина , но для всех в доме она была про сто " няня ". Она прожила у нас 20 лет ". Конечно , обихаживать стометровые квартиры и дачи , накрывать яствами столы в Москве и за городом , а во вре мя нашествия гостей с утра до вечера мыть посуду , что делала на моих глазах в Мамонтовке женщина в белом платочке , — было непосильным делом для ма тери Дезика Кауфмана или Раисы Либерзон . А потому еврейские состоятель ные семьи той эпохи обязательно имели домашних работниц . Их можно было выбирать из женщин , толпящихся в очередях на биржах труда , они сами бродили по городу , стучались в двери хороших домов и , выброшенные , вытеснен ные из своих Деревень железной метлой коллективизации , голодом 1931-33 года , напрашивались на любую работу , даже за харчи ... Да и многие девушки из дворянских фамилий , лишённые многих прав из - за классового происхожде ни я , готовы были на всё и становились няньками , кухарками , экономками , со де ржанками сначала нэповской , а потом и вообще советской чиновничьей зна ти . ( Читайте роман " Побеждённые " И . В . Римской - Корсаковой . — Ст . К .)
Отец самой Раисы Орловой - Либерзон был крупным издательским чиновником . Ездил в 20 — 30- е годы для переговоров к Горькому на Капри , потом работал во Всесоюзном обществе культурных связей с заграницей ( знамени е м ВОКСе ), куда к нему после окончания ИФЛИ пришла в сотрудники дочь , у него , как вспоминает она , " был пистолет ", " в период хлебозаготовок , к уда его посылали , он получил право на владение оружием ". Последний м уж Орловой Лев Копелев так же , как и ещё один ифлиец Александр Чаков ск ий , " раскулачивал " русское крестьянство и тоже " имел право владеть лич н ым оружием " ( Р . Орлова ). Чувства вины перед своими собратьями по перу э раскулаченных семей — Михаилом Алексеевым , Александром Яшиным , В иктором Астафьевым — Копелевы и Либерзоны никогда не испытывали , ни с XX съезда партии , ни в " оттепель ", ни в 60- е годы , ни в перестройку ,
Честная исследовательница советской истории еврейка Соня Марголина в книге " Конец Лжи : Россия и еврейство в XX веке " писала об этой трагедии ik : " В конце 20- х годов немалая часть еврейских коммунистов выступила в сельской местности командирами и господами над жизнью и смертью . Толь ко в ходе коллективизации окончательно отчеканился образ еврея , как нена вистного врага крестьян – даже там , где до тех пор ни одного еврея и е лицо е видели '".
" Раскрестьянивая " крестьянство , эти " комиссары коллективизации " воль но или невольно создавали армию беженок из русской деревни , которые и становились их бесправными домработницами . Одной из них была и моя мать Александра Никитична Железнякова , оставившая мне в наследство после сво е й смерти несколько страничек воспоминаний .
" Моему сыну Станиславу .
Это было трудное время . Первые годы после революции . 1920 год . У нас у мер отец от сыпного тифа , а мать переболела им и стала разъезжать по Рос сии и менять одежду и вещи на хлеб . Даже в Ташкент ездила . Нас у неё бы л о четверо детей . Мне в это время было 12 лет . Жили в Калуге . И вот однаж д ы к нам приходит еврейка , молодая женщина , и просит мать отдать меня к ей в няньки . Эта еврейка была женой бывшего владельца кожевенного заво д а , Кусержицкая Евгения Александровна . Муж её Яков Захарович уезжал из К алуги часто по каким - то делам в Москву . Моя мать обрадовалась , что меня н е надо кормить дома , так как мы голодали , голодала вся страна , а у Кусер ж ицких я за хлеб стала нянькой . Девочке Розе было три года , а Рите что - то о коло года , она ещё не умела ходить . Мне приходилось рано вставать и бе ж ать к Кусержицким , заниматься с детьми .
Кормили меня отдельно от детей , но я была и этим довольна , так как до м а , когда мать уезжала на долгое время , у нас , кроме картошки , ничего не было . У Кусержицких же я даже узнала вкус сыра . Очень чёрствого , но вкусного , ходила с Розой к раввину , когда резали кур , но самое неприятное было в т ом , что Евгения Александровна всегда заставляла меня караулить квартиру из трёх комнат , хорошо обставленную мягкой мебелью , с большими зеркалами , очень красивыми кроватями , с подушками в кружевах . Она , видимо , боя л ась , что кто - нибудь залезет к ним , и потому я почти не гуляла по улице , а сто р ожила квартиру , сидя на большом сундуке , покрытом ковром . Иногда летом не очень хотелось на улицу , и тогда я , забрав Розу и Риту , отправлялась к се б е домой , там мы играли во дворе вместе с моим братом Сергеем и двоюрод ным братом Васькой . Так продолжалось больше двух лет . За всё это время я то лько завтракала и обедала у Евгении Александровны . Никакой платы она за м еня моей матери не платила . В 1924 году они уехали в Москву . Яков Захаро в ич был там каким - то акционером . Евгения Александровна и я с тремя детьми (у них родился сын Илья ) жили на даче в Мытищах . Занимали дом с мезони н ом из четырёх комнат с террасой и садом . Иногда из Москвы приезжал Яков З ахарович с какими - то мужчинами , хорошо одетыми , и долго о чём - то сове тов ались , спорили . Я с Розой и Ритой занимала комнату , куда каждый вечер Евгения Александровна приносила большую шкатулку , очень тяжёлую , и ста вила её на мою постель под подушку . Мне было неудобно спать , и я передви гала шкатулку выше подушки к стенке кровати . Но Евгения Александровна сер дилась и говорила , чтобы я не трогала шкатулку .
Утром она убирала шкатулку в свою комнату . Однажды Роза , которой уже было около шести лет , открыла шкатулку , и я увидела в ней очень много зо лотых монет , цепочек , браслетов и колец . Откуда всё это у них было – я не знаю . В Калуге этой шкатулки не было . И всё же кто - то знал , что они живут богато . Однажды ночью к нам забрались жулики , украли из буфета всё столовое серебро , что - то украли из комнаты Якова Захаровича . Вот тогда я поня ла , под какой угрозой находилась моя жизнь . Ведь если бы жулики проникли в нашу комнату , то , конечно бы , могли найти шкатулку с золотом , которая на ходилась в моей кровати . После ограбления Евгения Александровна меня , девчонку , не знавшую дороги в Москву , послала на станцию Перловка , отку да я дала по её записке телеграмму Якову Захаровичу в Москву . Но никаких украденных вещей они не нашли , а в сентябре - месяце собрались уезжать в Германию и начали уговаривать меня поехать с ними , обещая меня учить и сделать членом своей семьи . Я разревелась — соскучилась по Калуге , по сво им домашним и отказалась ехать в Германию . Тогда Яков Захарович велел жене меня собрать , дал мне какое - то платье Евгении Александровны , несколько пар чулок , резиновый мяч — вот и всё , и меня отвезли на Киевский вокзал , откуда я добралась до Калуги .
В 1928 году Кусержицкие вновь приехали в Калугу и сняли первый этаж из шести комнат на Смоленской улице .
Я уже была студенткой Института физкультуры . Они пришли к нам и опять начали уговаривать мою мать , чтобы мне ехать в Германию . Мать , конечно , отказала им , сказав , что я уже большая и учусь в институте , получаю стипен дию и сама зарабатываю во время каникул деньги . Евгения Александровна стала мне рассказывать , как хорошо они живут в Германии , что Яков Захаро вич имеет собственную фабрику , но я была уже комсомолкой , и меня совершенно не интересовали ихние собственные фабрики в Германии . Прожив око ло одного года в Калуге , когда нэп пошёл на убыль , Кусержицкие уехали в Германию , и я о них уже ничего не слышала . А вот откуда у них было столько золота в шкатулке – чёрт их знает . Видимо , оно осталось у них с дореволю ционных времён , их совершенно не коснулись голод и разруха , которые ис пытывали в эти годы рабочие и интеллигенция России . И понятно , почему они сразу же после прекращения нэпа уехали в Германию . Те люди , которые при езжали к ним в Мытищи на дачу , по - моему , тоже были богаты . Они были хо рошо одеты , с кольцами на руках , с золотыми цепочками и часами на жиле тах . Помню , как однажды эти господа приехали даже на автомобиле . К сожа лению , я не понимала , На каком языке они разговаривали , так как я , кроме русского языка , никакого другого не знала ".
***
Однако " ифлийство " не было ни партией , ни масонской ложей . Оно бы ло кастой . Когда Сталин узнал , что осенью 1941 года в " запасной столице " СССР – Куйбышеве для эвакуированных школьников из семей столичного бомонда организуются такие же особые школы , как в Москве , он в сердцах про изнёс : " Каста проклятая !".
А между прочим , до 1937 года , и даже после него , " каста проклятая " наде ялась , что власть рано или поздно естественно и автоматически перейдёт к ней . Особые школы , особый " красный " лицей — всё , казалось , было на мази ", но закончилось , по словам Елены Ржевской , " неосуществившейся иллюзией ".
Эти потенциальные управители государства во второй половине 30 - х годов проглядели плавный поворот истории . Сталинская верхушка без гром ких деклараций отказалась от курса на мировую революцию , вполне резонно сообразив , что вместо " красной " Европы , во многом сочувствовавшей нам в 20- е годы , она , эта Европа , постепенно превращается в коричневый материк и готовится к " Дранг нах Остен ". А потому ставка на коминтерновскую часть советского истеблишмента бесполезна и даже опасна , учитывая , что она , эта часть , тайно молится на Троцкого . Отсюда следовало , что и дети " пламенных интернационалистов ", сгрудившиеся в ИФЛИ , лишены политического буду щего . Когда политические процессы 1936 — 1937 годов вызревали в чреве ис тории , Сталин в это время уже запустил механизм по созданию новой госу дарственной элиты из простонародья и сделал ставку на людей дела – Жукова , Чкалова , Шолохова , Стаханова , Косыгина , Байбакова , Судоплатова , Хренникова и им подобных . Надежды ифлийцев на то , что они скоро получат рычаги управления идеологией в свои руки , рухнули . А надежды эти были , ими питались даже такие " неполитизированные " люди , как Давид Самойлов :
" Чего мы хотели ? Хотели стать следующим поколением советской поэзии , очередным отрядом политической поэзии , призванным сменить неудавшее ся , на наш взгляд , предыдущее поколение ".
Далее Дезик перечисляет " неудачников " — Твардовского , Исаковского , Симонова , Смелякова , Павла Васильева . О Мартынове , Прокофьеве , Тихонове и даже Заболоцком он не вспоминает . Ифлийцы не любили советских по этов с русской национальной прививкой : " Все они для нас были одним миром мазаны , — продолжает Самойлов свои воспоминания . – Их мы собирались вытолкнуть из литературы . Мы мечтали о поэзии политической , злободнев ной , но не приспособленческой .
Нам казалось , что государство ищет талантов , чтобы призвать , пожать ру ки и доверить . Мол , действуйте , пишите правду , громите врагов , защищайте нас . Те не годятся . Но теперь есть вы . Входите , ребята , располагайтесь в ли тературе . Вот как мы представляли себе схему ближайшего будущего и тща тельно готовили себя к высокой службе государственных поэтов . Разочаро ваться не успели . С этими идеями ушли на войну ..." " В наибольшей готовнос ти находился Слуцкий . И долго ещё находился . Уже после войны сказал мне :
- Я хочу писать для умных секретарей обкомов ".
Конечно , эта программа уже была иной , нежели когановская – " Но мы ещё дойдём до Ганга ". Однако тот же Слуцкий , написавший в 50- е годах : " го товились в пророки товарищи мои ", вольно или невольно задним числом со грешил против исторической истины : в большинстве " товарищи " готовились не к тому , чтобы пророчествовать , а чтобы управлять и властвовать . Они , в сущности , жили теми же чувствами , что и предшествующее поколение , о ко тором Аделина Адалис в 1934 году с восторгом писала : " Мы чувствовали себя сильными , ловкими , красивыми . Был ли это так называемый мелкобуржуаз ный индивидуализм , актёрская жизнь воображения , " интеллектуальное пир шество " фармацевтов и маклеров ? Нет , не был . Наши мечты сбылись . Мы действительно стали " управителями ", " победителями ", " владельцами " шестой части земли "*.
Одним словом , самые " продвинутые " ифлийцы готовы были строить со циализм в отдельно взятой стране , но с условием , чтобы этот социализм был только для них . Идея " дойти до Ганга " зашла в тупик , куда её совершенно сознательно направил опытный стрелочник . А если кто - то из ифлийцев , к при меру Кульчицкий , еще приветствовал присоединение к СССР Прибалтики (" Ведь на карте , оставленной Сталиным , на ещё разноцветной карте за Тал лином пресс - папье покачивается , как танк "), то выглядела подобная картина историческим абсурдом . Место Троцкого в стихах Кульчицкого занял ... Ста лин : " Так встанут над обломками Европы прямые , точно Сталина доклад , конструкции , прозрачные , как строфы , из неба , стали , мысли и стекла ". Вот ка кими иллюзиями жили ифлийцы ! Если не до Ганга , то хоть до Таллина дошли . Однако когда самые умные из них поняли , что произошло , что Таллин — это не факт " мировой революции ", то Сталину за подмену коминтерновской идеи идеей патриотической они отомстили задним числом всеми средствами , ко торые остались у побеждённых .
***
Конечно , у вождя , как и у всех смертных , были слабые места . Какие ? Об этом даже Иисус Христос сказал : " Враги человеку близкие его ". Ну , понимать это надо в том смысле , что самые близкие человеку люди настолько отягощают человека своим кровным родством , что не дают ему осуществлять его выс шее личное призвание в жизни .
Сталин , как человек , изучавший в духовной семинарии и Новый и Ветхий заветы , знал эту истину . Но что он мог поделать , этот владыка полумира , ес ли ни жена , ни дети не понимали его ? Светлана Сталина , учившаяся в Мос ковском университете , где я не раз встречал её в коридорах филфака , всем своим складом натуры , привычками и образом жизни была близка " ифлийст - ву ". К тому же в начале войны ИФЛИ объединили с университетом , ифлий - ские нравы обрели новую территорию и новых неофитов . Наверное , и роман шестнадцатилетней принцессы с сорокалетним режиссёром Каплером завя зался на этом фоне . Уязвлённый отец после ссылки Каплера в Воркуту при лагал немало усилий , чтобы устроить семейную жизнь дочери , выдал её за сына Жданова , но она уже была поражена " вирусом порчи " и тянулась к свет ской жизни в ифлийском кругу . Там однажды она ненадолго нашла себе му жа — соплеменника Каплера по фамилии Мороз , сына начальника одного из лагерей ГУЛАГа , но вскоре разошлась с ним . Дальше события развивались по законам детективного жанра ...
Однажды — это были уже 70- е годы – Дезик в застолье прочитал мне не сколько стихотворений , объединённых одним женским именем :
" А эту зиму звали Анна , она была прекрасней всех ", " как тебе живётся , королева Анна , в той земле во Франции чужой ?", " Как живётся , Анна Яро славна , в тёплых странах , а у нас зима ".
Когда я вопросительно поглядел на него , маленький красноносый Дезик с самодовольной блудливой улыбкой уточнил , кто такая Анна :
— Светлана Сталина ... когда - то у меня с ней был роман .
Именно тогда я понял , как эти немолодые сердцееды , соблазняя некрасивую рыженькую дочку вождя , подхихикивали над ним , мстя ему за крах сво их ифлийских иллюзий , за " дело врачей ", за гонения на космополитов , мстили , радуясь бессилию всесильного человека . Наверное , они думали , что он из - за любви к дочери не посмеет взбунтоваться и поневоле смирится с уни жением ... Но они плохо знали его . А подробности этого романа я узнал лет че рез тридцать после вышеупомянутого разговора с Дезиком , когда прочитал воспоминания Бориса Грибанова о Самойлове (" Знамя ", № 9, 2006). Грибанов рассказывает о том , как невестка Анастаса Микояна , с которой он рабо тал в издательстве " Детская литература ", пригласила его с Дезиком на се мейный праздник в Дом на Набережной . Именно там Самойлов и познакомил ся с " принцессой ". Грибанов повебтвует о том , что минут через 15 после зна комства и Дезик и Светлана уже были влюблены друг в друга , не обращая внимания на Микояна , они уже " целовались взасос ", потом Грибанов уехал , а дальше я цитирую отрывок из его воспоминаний , поскольку пересказывать такие откровения неловко :
" На следующее утро не успел я войти в свой кабинет , как раздался телефонный звонок , и я услышал хихикающий голос Дезика :
— Боря , мы его трахнули ! ( Дезик употребил другое слово , более ёмкое и более принятое в народе .)
— А я - то тут при чём ? — возмутился я .
— Нет , нет , не спорь , я это сделал от имени нас обоих !"
Всё это происходило в конце 50- х годов . Сталин уже несколько лет как по коился в могиле . Бояться было некого . Дезику было лет под сорок , его новой пассии чуть меньше . Что бы ни писал Грибанов – трудно поверить в истинность и стихийность вечерних чувств со стороны ифлийца Дезика , если утром он до кладывает своему другу , тоже ифлийцу и убеждённому антисталинисту :
" Боря , мы его трахнули ... я это сделал от имени нас обоих ..." Дезик мог бы ещё добавить – и от имени всего нашего еврейского народа , поскольку ситуация зеркально копировала ветхозаветную историю о том , как еврейская девушка Эсфирь соблазняет персидского тирана Артаксеркса , чтобы тот раз давил антиеврейский заговор своего министра - антисемита Хамана , что и произошло , если верить Ветхому завету . Но в этом сюжете роль соблазнительницы Эсфири играет поэт Дезик Кауфман , роль соблазнённого царя Ар таксеркса – принцесса Светлана Сталина . А роль грозного Антисемита – врага еврейского народа – сам Сталин , уже лежащий в могиле , или тень его ... Месть совершилась . " Мы его трахнули ", – хоть посмертно , но отомстили ,– докладывает Дезик - Эсфирь своему народу ... Не просто её соблазнили , но через неё – ему отомстили .
В разведках всего мира есть агенты , которые работают " по женщинам ". Соблазняют их , чтобы куда - либо внедриться , крутят романы , чтобы вызнать вражеские тайны . Вот так один наш знаменитый чекист по фамилии Эйтингон закрутил в 30- е годы роман с некой испанкой Долорес – матерью Раймона Меркадера – будущего убийцы Льва Троцкого . Потом он докладывал своему начальству о том , что задание выполнено . Акция возмездия – завершена . Так и Давид Кауфман доложил своим : символическое возмездие тирану сверши лось . На другой день об этом знала вся еврейская Москва . Михаил Светлов глуповато шутил в рифму : " Трудно любить принцесс , ужасно мучительный процесс ". То , что Самойлов на другой день после своей " победы " доложил о ней ( не пожалев женской чести ) друзьям - соплеменникам , было его личным делом . Но знаменательно другое : окружающее поэта еврейство восприняло его победу как общее торжество . Свидетельством тому был литературный ве чер Самойлова , прошедший в Москве в конце 60- х годов . Когда один из выступавших ( кажется , тот же Грибанов ) сказал , что у Дезика в любовницах были три генеральских дочери и одна дочь генералиссимуса , сидевший в пре зидиуме Зиновий Гердт (" печальный и умный ", по словам Дезика ) вскочил , как на пружинках , и бросил в зал торжествующую и с его точки зрения остро умную реплику : " Этим генералиссимусом был отнюдь не Чан Кай Ши !" И зал , наполненный , в основном , " малым народом ", конечно же , взорвался аплоди сментами ... Пошлая сущность этого сюжета особенно стала явственна для ме ня , когда в воспоминаниях Самойлова я прочитал , как поэты двурушничали в начале 50- х годов — ещё при жизни Сталина : " подрабатывали мы более или менее регулярно на радио . Слуцкий создавал политические композиции типа : " народы мира славят вождя ". Это ему не в упрёк , я , например , начинал пе реводческую карьеру албанской поэмой " Сталин с нами " Алекса Чачи ..." Ну , у Самойлова дар артистического цинизма был естественен , а Слуцкого жал ко . В наших глазах – я имею в виду Кожинова , Передреева , себя – у него была репутация честного и не способного на циническую иронию человека .
В апологетических воспоминаниях Грибанова о Самойлове кроме достовер ных сведений содержится , к сожалению , немало пошлостей , а порой и просто глупостей . Женой Самойлова в то время была ифлийка Ляля Фогельсон , дочь известного московского кардиолога Лазаря Израилевича Фогельсона . Этот брак породнил две известные медицинские семьи Москвы – кардиологов и ве нерологов , но Борису Грибанову дал пищу для следующих размышлений :
" В любви Дезика к Ляле присутстёовал некий налёт тщеславия : смотри те , какая у меня красавица жена ! А может быть , где - то в подсознании мель кали тени Пушкина и Натальи Гончаровой ? Отношение Давида Самойлова к Пушкину вообще требует особого разговора . Это были отношения сугубо личные , доверительные . Между ними всегда существовала духовная , поэти ческая близость ..."
Дезик не раз амикошонски примерял себя к Пушкину – в стихах " Пестель , поэт и Анна ", где " Анна " была как бы и " королевой Анной ", и " принцессой Светланой ". А вспомним его известное изречение о себе и своих друзъях - иф - лийцах , что все они " из поздней пушкинской плеяды "; есть у него и стихотво рение о том , как Державин не желает никого рукоположить в " новые Пушки ны " и , думая , кому передать лиру , присматривается к некоему безымянному пулемётчику (" с пулемётом я лежал своим "). Это были не такие уж безобидные шутки , коль его друзья начинали всерьёз сравнивать Лялю Фогельсон с Натальей Николаевной Гончаровой .
Но я , цитируя эти смешные пошлости , отвлёкся от сюжета . О племянни ке Лазаря Израилевича Фогельсона и , следовательно , двоюродном брате Ля ли , не уступавшей в красоте Наталье Гончаровой , Грибанов слагает целую оду, как о " человеке необычном , образованном , крупном строителе , возглавлявшем трест по намывке плотин и получившем за это Сталинскую пре мию , что было в те годы явлением исключительным , учитывая его еврейскую национальность ".
Если бы Борис Грибанов был жив , я бы позвонил ему и сказал : " Боря ! Ну зачем ты так унижаешь еврейскую нацию ! Ничего исключительного в том , что Сергей Борисович Фогельсон получил Сталинскую премию в эпоху борьбы с космополитизмом , " дела врачей " и ликвидации антифашистского еврейско го комитета нет , поскольку в 1949-52 гг ., то есть во время " разгула антисе митизма ", лауреатами Сталинской премии стали писатели - евреи : А . Барто , Б . Брайнина , М . Вольпин , Б . Горбатов , Е . Долматовский , Э . Казакевич , Л . Кассиль , С . Кирсанов , Л . Никулин , В . Орлов ( Шапиро ), М . Поляновский , А . Рыбаков ( Аронов ), П . Рыжей , Л . Тубельский , И . Халифман , А . Чаковский , Л . Шейнин , А . Штейн , Я . Эльсберг ... Их число составляло почти одну треть от общего количества сталинских лауреатов , пишущих На русском языке . Сюда же надо прибавить режиссёров , получивших в те же " антисемитские годы " (1949-1952) те же Сталинские премии : М . Ромм , А . М . Роом , Р . Кармен , Л . Луков , Ю ,. Райзман , Г . Рошаль , А . Столпер , А . Файнциммер , Ф . Эрмлер . А если вспомнить , что Эрмлер получил 4 Сталинских премии , Ромм – 5, Райз ман – 6, – то лучше не поднимать разговора о том , что Сталинская премия еврею в ту эпоху была " исключительным явлением ".
***
Многие мои идейные противники в споре об ифлийстве пытались обви нить меня в том , что я зачисляю в эту семью литераторов , которые учились до войны в других вузах и не были студентами ИФЛИ . Но я всегда считал иф лийство не формальной принадлежностью к знаменитому институту , а особым мировоззрением молодого поколения второй половины тридцатых и начала сороковых годов .
Александр Межиров (1924 года рождения ), конечно , до войны не мог по возрасту учиться в ИФЛИ , но по мировоззрению он типичный ифлиец . Во - первых , он всегда боготворил пламенных рыцарей мировой революции . Да же в начале 80- х годов прошлого века Александр Петрович всё ещё клялся в преданности представителям этого клана :
Но сегодня Соня Радек ,
Таша Смилга снятся мне ...
Слава комиссарам красным ,
Чей тернистый путь был прям ...
Слава дочкам их прекрасным ,
Их бессмертным матерям .
Стихи органически вписывались в кровавое романтическое полотно , на котором красовались окуджавские " комиссары в пыльных шлемах ", палач ка зачества евтушенковский Якир , протянувший в будущее " гранитную руку из прошлого ", где в дымке времени " маячила на пороге " целая когорта комис саров – Левинсон из " Разгрома ", Коган из " Думы про Опанаса ", Штокман из " Тихого Дона ", Чекистов - Лейбман из " Страны негодяев ".
Да и светский быт предвоенной молодёжной Москвы был у Межирова та кой же , что у Самойлова , у Орловой - Либерзон , у Льва Копелева — кастовый , то есть " ифлийский ": об этом свидетельствует стихотворное воспоминание Межирова " Предвоенная баллада " с эпиграфом из Самойлова : " Сороковые роковые ..." Вечеринка московской молодёжи , своеобразного истеблишмента (" на квартире замнаркома ") " рояль ", " полумгла ", " шёлковые блузки десяти классниц ", " цыганский анапест " Ляли Чёрной , упоительный вальс Штрауса , и прямо с этого праздника жизни " под вальс весёлой Вены " дети Арбата или До ма на Набережной отправляются :
Шаг не замедляя свой,
Парами в передвоенный
Роковой сороковой.
И на войну межировский герой уходит от ипподромных страстей, от иф-л ийско-эпикурейского образа жизни ("меня писать учили Тулуз-Лотрек, Дег а", "изучен покер, преферанс и фрапп"), от отца с нэповскими привычками:
Отец ворчал, что отрок не при деле,
Зато колода в лоск навощена.
И папироски в пепельницах тлели
Задумчивым огнём... Как вдруг война.
Разве не маркитантство (под стать самойловскому рассказу о "солдатах н а постое") живёт в так называемых военных стихах Межирова:
Мы на Верхней Охте квартируем,
Две сестры хозяйствуют в дому,
Самым первым в жизни поцелуем
Памятные сердцу моему.
Очерк сердца зыбок и неловок,
А стрела перната и мила –
Даты первых переформировок,
Первых постояльцев имена.
"Поселились. Пили. Веселились"
Вот и всё. И больше ничего.
Картина эта почти копирует сцену из поэмы Самойлова "Дальние страны", где герой соблазняет молодую немку "водкой", "папиросами", "тушён кой"... Да и подобно всем ифлийцам у Межирова была няня, и стихи о ней, срастившей в 20-е годы маленького сына юриста, весьма знаменательны:
Всё, что знала и умела,
Няня делала бегом.
Родина моя Россия.
Няня. Дуня. Евдокия.
Улавливавший в стихах даже самую малую фальшь, Анатолий Передреев, прочитав это стихотворение, холодно заметил:
– Россия – няня? Ну слава Богу, что ещё не домработница.
Фальшивый романтизм, определявший перед войной и в самом её начале характер нашей военной поэзии, быстро, чуть ли не в первые месяцы войны , потерял свой пафос, иссяк, и лишь отдельные его вкрапления иногда вс тречаются у поэтов самого последнего военного призыва. Любопытно, что Окуджава, лишь в конце 50-х годов дополнивший "обойму" поэтов фронтового поколения, качнулся в сторону этого романтизма, когда тот уже стал глубо ой историей:
Но если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся,
какое б новое сраженье ни покачнуло шар земной,
я всё равно паду на той, на той далёкой на гражданской,
и комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной.
С течением истории становится всё яснее, что гражданская война не мене е страшна и губительна для народа, нежели любая другая. Стихи написаны 1957 году, а кажется – по словам, интонации, настроению – будто они родились в предвоенное время. Поэт явно опоздал примкнуть к ифлийскому братству, но заменил его похожим понятием – "арбатство", посвятив, в сущно сти, своей малой родине — Арбату — все стихи о войне, в которых основате пьно смягчил духовный максимализм старших братьев. Его мальчики с Ар бата, трогательные и чуть-чуть водевильные, уходят на войну иначе, нежели целеустремлённые, поглощённые одной идеей герои Слуцкого и Когана, без эпохальных страстей и переживаний, симпатичной артистической походкой вчерашних десятиклассников, скорее "по-межировски", нежели "по-слуцки".
Наш король, как король
Он кепчонку, как корону,
Набекрень — и пошёл на войну.
Без романтического фанатизма, как бы уходя с театра жизни на театр во енных действий, на опасную прогулку.
Вы слышите, грохочут сапоги,
И птицы ошалелые летят,
И женщины глядят из-под руки,
В затылки наши круглые глядят.
Они равно далеки от глобальных идей книжных романтиков и от живой на родной стихии, они уходят на войну, как молодые симпатичные солдаты всех времён и народов: "На пороге едва помаячили и ушли за солдатом солдат"; "Нас время учило: живи по-привальному, дверь отворя, товарищ мужчина, а всё же заманчива должность твоя", – тревожное, эстетически впечатляющее действо, симпатичный маскарад, волнующий душу, это не флибустьерство, но арбатская хемингуэевщина – с обязательным присутствием не матерей, не жён, а "женщин" вообще. У солдат должны быть женщины. "А где же наши женщины, дружок?" А где женщины – там и ревность, и неверность, и изме ны, – словом, всё, что волнует солдата в последние часы перед разлукой.
Вы слышите, грохочет барабан,
Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней...
Для Окуджавы война не расширила понятие родины. Он остался верен своему Арбату, его замкнутому братству и после войны:
Ах Арбат, мой Арбат, ты моё отечество...
Любопытно сравнить обстоятельства, при которых уходят на войну герои Слуцкого, Самойлова, Межирова, Окуджавы, с проводами новобранца из стихотворения крестьянина Фёдора Сухова. Уходит он на войну не от азартно го наслаждения покером и преферансом, не от ипподромных страстей и арбатской радиолы... Нет, он прощается с другим миром:
Провожали меня на войну,
До дороги большой провожали.
На село я прощально взглянул,
И вдруг губы мои задрожали.
Ничего б не случилось со мной,
Если б я невзначай разрыдался, —
Я прощался с родной стороной,
Сам с собою, быть может, прощался.
А какая стояла пора!
Лето в полном цвету медовело.
Собирались косить клевера,
Рожь от жаркого солнышка млела.
Поспевала высокая рожь,
Наливалась густая пшеница,
И овёс, что так быстро подрос,
Прямо в ноги спешил поклониться.
Заиграла , запела гармонь ,
Всё сказала своими ладами ,
И платок с голубою каймой
Мне уже на прощанье подарен .
В отдалении гром громыхнул ,
Весь закат был в зловещем пожаре ...
Провожали меня на войну ,
До дороги большой провожали ...
Здесь мы видим совершенно иное отношение к жизни и войне : никакого энтузиазма , никакого лихорадочного возбуждения , никакой романтической жертвенности , никакого инфантилизма . (" Подвиг нас мучил , как жажда ", " Пойду на фронт любой ", " Боёв за коммуну мы смолоду ищем " и т . д .) Юно ша , словно бы генами всех живущих в нём поколений , ощущает , что от пол нокровной жизни , от счастливого труда на родной земле его оторвала сверхчеловеческая сила , несущая только гибель и горе . За душой у него нет ника ких иллюзий , никаких теорий , которые помогли бы ему в страшный час раз луки с родиной , невестой , матерью . " Я прощался с родной стороной , сам с собою , быть может , прощался ", " губы мои задрожали ", и зарево войны для него никакой не отблеск мировой революции , а " зловещий пожар ".
Ну что было взять с питомцев нэпа и певцов Мировой Революции ! Кресть янские же их ровесники , выжившие во время поволжского голода 1921-22 го да и последующего голода эпохи коллективизации , нервным горячкам подвержены не были , но шли , послушные долгу , на призывные пункты , а оттуда , уже мобилизованные , нестройными рядами вливались в действующую армию .
Всю войну Фёдор Сухов отвоевал как истребитель немецких танков : сначала с противотанковым ружьём , а потом как наводчик противотанкового орудия . Больше двух - трёх месяцев , по статистике , эти смертники на фронте не жили . Сухову повезло : он дожил до Победы .
А картина его ухода на войну – естественна и правдива , в отличие от вы сокопарных заклинаний ифлийцев . Очень точно изложил суть стихотворения Ф . Сухова Вадим Кожинов :
" В чём тайна этого стихотворения ? Именно в том , что перед нами не " кар тина ", а цельное огромное переживание . Родина , народ провожают своего сына на войну . И отдельные лица уже неразличимы . Есть стихия Родины , в которой всё слилось . Но если вглядеться , угадываешь и все слагаемые этой стихии : Тубы мои задрожали " и " Ничего б не случилось со мной , если б я невзначай разрыдался ..." Сквозь это видишь идущую рядом плачущую мать и скорбное лицо отца , А вот и голос друга – гармонь , которая " всё сказала сво ими ладами ". И девушка , ибо , конечно , именно она подарила " платок с голу бою каймой ". И , наконец , рожь , пшеница — то богатство , то добро и красота , в которые веками укладывались и труд , и любовь односельчан , так что это как бы уже живые существа , кланяющиеся в ноги уходящему молодому хозяину ".
Мальчишка , – а возраст героя отчётливо выражается в этих " вдруг задро жавших губах ", — прощается с Родиной , уходит в зловещий пожар войны . Что ж , может , слаб и боязлив он , если готов невзначай разрыдаться ? Герой не си яет на прощание показной белозубой улыбкой . Он по - русски откровенен и от крыт и не соблюдает " форму ". Но совершенно ясно : больше уже не дрогнут ни губы его , ни рука . Здесь , на пороге родного дома , он уже заранее как бы пережил и преодолел страх смерти , " попрощался сам с собою ".
Это – юноша другой походки , другой породы , нежели герой самойлов - ской либо окуджавской лирики . Откликнется ли сердце окуджавского солда тика на слова песни , от которой до сих пор , когда слышится её трагическая и величественная мелодия , по спине идут мурашки :
Вставай , страна огромная ,
Вставай на смертный бой .
... Вспоминаю 60- е годы , московские вечера поэзии , где выступал Булат Окуджава (" Булатик ", как называла его Белла Ахмадулина ). Он выходил на сце ну с гитарой наперевес груди и объявлял с тонкой , иронической улыбкой :–
" Песенка американского солдата "!
Возьму шинель и вещмешок и каску ,
в защитную окрашенную краску ,
иду себе , играя автоматом ,
как славно быть солдатом , солдатом .
Совсем другая у него походка , нежели у крестьянских поэтов – артиллериста Фёдора Сухова , командира зенитной батареи Сергея Викулова , истребителя танков Михаила Борисова , сержанта пехоты Виктора Кочеткова и мно гих - многих других тружеников и смертников войны , которые в сумеречный снежный день 7 ноября 1941 года прошли тяжёлой , гулкой поступью по Крас ной площади , навстречу непобедимой доселе фашистской армаде ...
Булатик извлекает из гитары аккорды и поёт хриплым тенорком на подмо стках Политехнического музея :
А если что не так — не наше дело ,
как говорится , родина велела ,
иду себе , играя автоматом ...
Вроде бы симпатичный солдат из какого - нибудь иностранного легиона . Но помню на этих поэтических вечерах лица " детей XX съезда " – улыбки , пе ремигивания , восторженные взгляды – " Во как врезал наш Булатик этому милитаризованному чудовищу , этим роботам ! И молодец , что цензуру обманул : песенка американского солдата ! Но мы - то понимаем , о ком он поёт , кого в виду имеет !"
***
А вот судьба ещё одного классического стопроцентного ифлийца .
В 2006 году я вычитал " из " Еврейской газеты " ( № 45-46), что в Германии произошло " знаковое " литературное событие : католическому пастору из Швейцарии Хансу Кюнгу была вручена международная премия с девизом " За мир и права человека " имени Льва Копелева . В этой же заметке сообщалось , что существует " Форум Льва Копелева "... Эх , знали бы немецкие правозащит ники автобиографию Льва Залмановича , увековеченную им же самим в книге " Хранить вечно "!
В конце 20- х годов наш будущий европейский правозащитник распрост ранял в Москве листовки , " протоколы и резолюции подпольного центра ( троц кистской ) оппозиции , проекты воззваний , шифры , списки арестованных " (" Хранить вечно ", стр . 267).
Попал в ОГПУ ; поскольку был молод – не осудили , отпустили . Во время коллективизации уже проводил " сталинскую линию партии " и раскулачивал русскую деревню . Перед войной поступил в ИФЛИ . В годы войны служил майором в политуправлении фронта в десятках километров от передовой и как " германист " сочинял опять же листовки , призывающие немцев сдаваться в плен , а когда вошли в Германию , ездил на агитмашине . В конце войны стал ярым поклонником Эренбурга , призывающего уничтожать " немецких самок ", а после победы разрабатывал меры отмщения немцам : " расстрелять придётся , может быть , миллиона полтора " (" Хранить вечно ", стр . 223). Во время на ступления наших войск в Германии вёл себя , как классический " маркитант " из стихотворения Самойлова : " пили с какими - то бойкими паненками ", " Все эти дни и ночи мы пировали , пели , танцевали " ( до окончания войны было ещё несколько месяцев !); " Горел костёр , благоухало жареное мясо ... На столике теснились разнообразные бутылки – вина , коньяки , шнапс , – коробки и бан ки консервов ... Мы пировали не спеша ", " мы ели до отвала , подолгу спали " (" Хранить вечно ", стр . 183). А в перерывах между гульбой и застольями наш маркитант и специалист по германской литературе немного мародёрничал : в немецких особняках " обнаружил великолепную библиотеку ... Часть библиоте ки погрузил в кузов ". Будущий гуманист и правозащитник , имени которого сейчас в Германии существует международная премия , обнаружив весной 1945 года в одном из взятых нашими войсками посёлков тяжело раненную немецкую женщину , и не подумал о том , чтобы помочь ей , разыскать медиков ... Нет , он начинает осуществление своего плана по расстрелу " полутора миллио нов " немцев . Ну , конечно же , как политработник , чужими руками , и отдаёт приказ своему подчинённому : " Сидорыч , пристрели ! – Это я сказал . Прика зал от бессилья ". Таков автопортрет гуманиста , поклонника Гёте и Шиллера , выпускника " Красного лицея " – ИФЛИ ... Так что , когда Самойлов писал о се бе и о своих ифлийских товарищах : " Мы в сорок первом шли в солдаты и в гуманисты в сорок пятом " – он был неточен : в сорок первом поэт уехал в Са марканд , а в какие гуманисты " в сорок пятом " пошёл его друг Копелев – су дите сами ...
Так же , как и Копелев , идеями и лозунгами Троцкого и его соратников в конце 20- х годов был увлечён настоящий мученик и страдалец эпохи Вар лам Шаламов . Но , в отличие от молодого Копелева , " ифлийца " из Шаламова не вышло — в 1929 году его посадили всерьёз и надолго . Три года лаге рей и пять лет ссылки . Сам Шаламов об этом вспоминал так : " Приговор был громовый , оглушительный , неслыханный по тем временам ... Агра нов и Черток решили не стесняться с " посторонним "... Только концлагерь . Только каторжные работы . Только клеймо на всю жизнь , наблю дение на всю жизнь ".
Нет сомнений , что под словом " посторонний " Шаламов подразумевает слово " русский ", потому что он знал , что все его " подельники " – молодые троцкисты " еврейского происхождения " ( вроде Копелева ) через полгода после процесса вернулись в Москву . И тем лживее воспринимаются кадры из недавно показанного по ТВ 12- серийного фильма " Завещание Ленина " о судьбе Шаламова , когда мы видим , что все его мучители : следователи , конвойные , инспектора ГУЛАГа — русские садисты , бьющие сапогами в лицо священников , насилующие женщин , расстреливающие в затылки заклю чённых ... Словом – вологодский конвой , куда ни глянь , русские держимор ды . Один только на его лагерном пути встретился хороший начальник Эду ард Берзинь — да и тот латыш . Да ещё один симпатичный зэк встречается Шаламову в лагере , конечно же , еврей . А то , что " постороннему ", то есть русскому Шаламову два еврейских чекиста , стоявших на вершинах кара тельной власти , Агранов и Черток припаяли три года лагерей и пять лет ссылки , с чего и начались его круги ада , – об этом в сценарии , написанном сегодня их соплеменником Арабовым , конечно , ни слова .
Кстати , перед демонстрацией фильма в июне 2007 г . телевидение устро ило встречу съемочной группы , куда был приглашён друг Самойлова по ИФЛИ Григорий Померанц , профессиональный диссидент . Так вот , на этой встрече престарелый ифлиец громогласно на всю Россию заявил , что при Сталине сидело в лагерях 19 миллионов человек и 7 миллионов политических было расстреляно .
Все историки , изучавшие сталинскую эпоху после того , когда были обна родованы документы , касающиеся деятельности ЧК - ОГПУ - НКВД , организа ции ГУЛАГа , сходятся во мнении , что с 1921 по 1956 год было арестовано и со слано в лагеря по политическим мотивам не более 2,5 миллиона граждан , и что за этот период было вынесено около 700 тысяч смертных приговоров , но и они не все были приведены в исполнение .
Можно лгать , но не так чудовищно , преувеличивая число заключённых в семь раз , а число расстрелянных в десять !
Когда я услышал этот ифлийско - диссидентский бред Григория Померан ца , то подумал : евреи придумали в Европе закон , по которому все , кто ста вит под сомнение сакральную цифру Холокоста — 6 миллионов уничтоженных в Европе евреев — и пытаются , порой весьма убедительно , доказать , что их было не 6 миллионов , а 5 или 3, все эти историки подлежат уголовному преследованию . И несколько таких процессов в Европе уже прошло . Нельзя , ока зывается , искажать численность еврейских потерь во времена европейского фашизма и европейского антисемитизма .
А чем мы хуже ? Мы тоже можем принять похожие законы , по которым за куда более чудовищное искажение цифр , обозначающих наши советские , российские и даже русские потери , должно преследовать клеветников и фаль сификаторов . Прецедент – европейский закон о Холокосте , есть . Так почему же нам не воспользоваться этой юридической нормой ? Но тогда на скамью подсудимых надо сажать " ифлийцев " – Померанца и Солженицына , целую ар мию лжеисториков и журналистов , кучу шестидесятников ...
«… Я не воспринимаю 9 Мая как национальный праздник , это сплошной пиар .
Таких , как наша – три спецшколы было в Москве , мы в вузы поступали без экзаменов ".
Вот так относились ифлийцы к победившему народу и к людям простонародья . Это брезгливое нэповское барство в мировоззрении Давида Самойло ва высмеял его ровесник и однокашник по ИФЛИ ( заканчивал его экстерном ) Александр Солженицын , после того как прочитал посмертную книгу поэта " Пе ребирая наши даты ". Самойлов , по словам А . Солженицына , " очень обозлён на русских " почвенников ", часто пользуется бессмысленной кличкой " русси ты ": они " из города , может быть , из провинциального , захолустного ", и именно там они " трагедию (1937 года ?) пересидели ". ( Много же знает Са мойлов о трагедии малых городов России за большевистское время . Сунься - ка туда , " пересиди "). " В 37- м году к власти рванулся хам , уже достаточно к тому времени возросший полународ ". " И особенно выделяет именно " от ветственность за 37- й год " ( не сопоставляя ответственность за 1929-33), после которого утверждает , что " власть у нас народная " и " народ лучше всего сохранился " ( жирно выделенные фразы в этом отрывке принадлежат Самойлову ).
Защищает Солженицын от злых и завистливых самойловских оценок В . Шукшина :
" Например , о В . Шукшине можем прочесть такое : " злой , завистливый , хитрый (?), не обременённый культурой " ( поживи его жизнью ), отчего и " не может примкнуть к высшим духовным сферам города ".
Особенно возмутило Солженицына следующее рассуждение Давида Ка уфмана о русском человеке :
" Мужик нынешний ... спекулировать и шабашить готов и ... делать это будет , пока не образуется в народ . А сделается это тогда , когда он <...> научится уважать интеллигенцию ".
Этот самойловский высокомерный тон привёл Солженицына в ярость : " Мимоходом о словечке " шабашить ". Столичный интеллигент , служа в любом идеологическом тресте , получал солидное в сравнении с мужиком вознаграждение – и это никогда не называлось " шабашить ". Но сто ит простолюдину искать заработать что - нибудь выше колхозных палочек или коммунальному слесарю попросить у хозяина квартиры троячок – это уже " шабашить ". Так вот ныне " духовное начало " в изобилии извер гается нами из телевидения – и , кажется , не " мужики " всю эту мерзость совершают . И не они убеждали нас в спасительности гайдаро - чубайсов ского грабежа . И не мужики , большей частью , создавали коммерческие банки , гнали миллиарды долларов за границу , а сами — на Канарские острова отдыхать . Так кто же это – шабашит ?"
Немало глупостей наговорил за свою длинную жизнь Александр Исаевич , но в данном случае спасибо ему , что заступился он , нынешний русский ба рин , за простонародье , оболганное ифлийцами .
В конце своих размышлений о судьбе и творчестве Д . Самойлова Солже ницын не оставляет камня на камне от его дилетантских размышлений о на роде :
" Народ , утратив понятия , живёт сейчас инстинктами , в том числе инстинктом свободы ", — пишет Самойлов , а Солженицын комментирует : " Вот тут он сильно промахнулся : народ живёт инстинктом устойчивого порядка жизни , а инстинктом свободы , " свободы вообще " живёт только интеллигенция ".
На протяжении всей жизни Самойлов сохранял глубоко вошедшее в его мировоззрение " нэпмановско - ифлийское " отношение к , простонародью , к почвенникам , к деревенской прозе ... Из осторожности он не высказывался на эти темы при жизни , и мы ничего не знали о такого рода его убеждениях , но в 2004 году вышла его переписка с Лидией Корнеевной Чуковской , которая проясняет многое .
В письме от 24.07.1977 Чуковская сообщает Самойлову своё впечатление о романе Валентина Распутина " Живи и помни ":
" Да ведь это морковный кофе , фальшивка с приправой дешёвой достоев щины . Я никогда не была на Ангаре , но чуть не на каждой странице мне хоте лось кричать : " Не верю !" — по Станиславскому .
Книга столь же мучительно безвкусна , как сочетание имени , с фамилией автора : изысканного имени с мужицкой фамилией . Он , видите ли , Valentin ! <...> пейзане ломаются на сцене с фальшивыми монологами ".
В ответном письме Самойлов – не только соглашается с Чуковской , но продолжает и по - своему дополняет её " антираспутинские " заклинания :
" Это литература " полународа ", " часть Вашего письма о Распутине читал нескольким друзьям . Они в восторге ". Фамилии друзей разбросаны на стра ницах писем : Копелевы , А . Якобсон , Вл . Корнилов . Конечно , эти – были в восторге ...
" Об этой прозе , о " деревенщиках ", я сейчас много думаю . И , кажется , приближаюсь к Вашей точке зрения . Что - то с их правдой не так " ( февраль 1978 г .)
" Никто – ни Зощенко , ни Олеша , ни Бабель , ни Булгаков не могли бы уга дать , что лет через тридцать у нас возобладает литература " деревенская " и теперь уже " реакционно - романтическая ".
Последняя фраза как будто бы взята из печально знаменитой статьи Алек сандра Яковлева " Против антиисторизма "...
Лично у меня с Дезиком в те времена отношения были почти дружески ми . Работая в 1960-63 годах в журнале " Знамя ", я напечатал цикл его стихотворений , а в " Юности " рецензию на книгу " Второй перевал ", и этот поступок Дезик оценил с благодарностью , тем более что велеречивых эпитетов я не по жалел : " Самойлов — один из тех поэтов , которые пытаются найти в окружаю щем мире гармонические связи и сопротивляются распаду и бессмысленнос ти жизни ". Такие вот были в рецензии красивые фразы . Дезик знал , что я ув лечён стихами Слуцкого и благодарен ему за помощь в издании моей второй книги " Звено ", редактором которой был Борис Абрамович . Однако Дезик тем не менее предложил мне игру , которая заключалась в том , чтобы увести от Слуцкого его способного ученика , то есть меня , к нему , к Дезику . Мы , похо хатывая , обсуждали этот план нашей " измены " Борису Абрамовичу , и когда последний узнал об этом , то , улыбаясь в усы , подписал мне свою очередную книжку : " Поэту Станиславу Куняеву – отпускная ( согласно прошению ). Борис Слуцкий ".
До этого все свои книги Слуцкий подписывал мне одинаково : " В надежде славы и добра ".
Дезик же , узнав , что я избавился от " крепостной зависимости ", обрадо вался и на книге " Весть " поставил автограф : " Стасику – от учителя , который не испортил дела " ( перефразировав свою строку : " не верь ученикам , они испортят дело "). А книгу " Равноденствие " сопутствовал шутливой надписью : " Стаху с Галей эту книжку непринуждённую без излишку . С любовью . Д . Са мойлов ".
***
Как мне помнится , на еврейские темы мы с Дезиком всерьёз ни разу не говорили . Видимо , оберегая наши отношения . Я не знал , как он отнесётся к такому разговору . В стихах его , в отличие от стихов Слуцкого , почти не было каких - либо прямых мыслей из этой сферы . И лишь сейчас , когда вышли все книги , мною вышеупомянутые , многое проясняется . Весьма важны воспоми нания Дезика о еврействе его отца :
" Он всегда удивлялся , когда его еврейские коллеги жаловались на преимущество русских при распределении должностей и званий . Еврей министр или военачальник казались ему явлением скорее неестественным , чем естественным . А мне он говорил неоднократно , что в русском государстве должны править русские , что это естественно и претендо вать на это не стоит " ( стр . 56).
Одним словом , умный еврей Самуил Кауфман жил " по Розанову ", кото рый считал , что евреям в Российском государстве можно находиться лишь у подножия трона , но ни в коем случае не претендовать на него и на высшие государственные должности .
Дезик , видимо , понимал эту историческую реальность и по - своему даже осуждал соплеменников , ставших то и дело во время и после революции на рушать этот неписаный закон :
" Тут были и еврейские интеллигенты , или тот материал , из которо го вырабатывались (...) многотысячные отряды красных комиссаров , партийных функционеров , ожесточённых , одурённых властью ... Им меньше всего было жаль культуры , к которой они не принадлежали " ( из воспоминаний Д . Самойлова ).
Здравые суждения . Но в поэзии этой темы Давид не касался . Солжени цын был прав , когда написал : " Еврейская тема – в стихах Самойлова отсут ствует полностью ". Однако из совершающейся вокруг тебя истории , из окру жения не выскочишь , " жить в обществе и быть свободным от общества нель зя ", как говорил классик . И конечно же , Самойлов не мог , то ли в силу дав ления среды , то ли из - за особенностей своей легкомысленной натуры обладать убеждениями отца . С волками жить – по - волчьи выть . Законы стаи , ком пашки , среды властно давили на гибкую психику поэта .
***
И, тем не менее, остаться в истории литературы русским поэтом Дезик жаждал . В середине 90- х годов я получил по почте из Америки книгу мемуа ров моего бывшего знакомого литератора Давида Шраера - Петрова " Москва златоглавая ". Я его помнил по 70- м годам и был с ним если не в дружеских , то и не во враждебных отношениях , и " Москву златоглавую ", посвященную цэдээловской писательской жизни , прочитал с интересом . Поэтом Давид Пе тров был никудышным , но тщеславным , и сущность его воспоминаний заклю чались в том , что советская власть не давала ему выразить полностью его ев рейство и тем самым душила как поэта ... В главе о Давиде Самойлове он по дробно вспоминает , как пытался разжечь в Душе Дезика огонёк еврейского национального самосознания , как Дезик отчаянно сопротивлялся его оголтелому натиску и как , в конце концов , дело кончилось их полным разрывом и отъездом Петрова в Америку , где его " национальное самосознание " расцве ло пышным цветом . А отношения Шраера с Самойловым в " Москве златогла вой " изображены так :
" Я заговорил с ним о реальной возможности писать и публиковать в пред полагаемом русскоязычном еврейском журнале стихи и прозу русских писа телей еврейского происхождения ... Самойлов сделался грустен и всё огляды вался на Пушкина , хотя мы были почти у Никитских ворот . Я не унимался : " Ведь у каждого из нас , начиная с Маршака , Сельвинского , Алигер , Слуцко го , есть такие стихи ..." " У меня нет таких стихов , Давид ", – сказал он и поспешил к остановившемуся троллейбусу ..."
А когда Петров в 1979 году подал документы на выезд из СССР и его книгу вычеркнули из планов издательства , у него потребовали вернуть писатель ский билет и лишили права покупать книги в писательской лавке , то он бро сился за помощью и советом к Самойлову . Но Дезик холодно сказал ему : " А на что вы рассчитывали , Давид ? Вы разорвали с системой . Система не про щает ..." Он проводил меня до порога ".
Настоящий же момент истины в их отношениях произошёл незадолго до отъезда Шраера на Запад . Он приехал попрощаться с Дезиком в Пярну , где в этот день проходил поэтический вечер Самойлова , после вечера они случай но встретились .
" В этот момент из кафе выкатился Самойлов в сопровождении актёра Ми хаила Козакова . Я кивнул Самойлову , не желая останавливаться , потому что он был в тяжёлом подпитии . Но , предупредив этот манёвр , Дезик схватился за мой рукав и окликнул Козакова : " Миша , ты знаком с Петровым - Шраером ?" Козакову было стыдно , он не хотел скандала . Мы были знакомы , хотя ' й ша - почно : " Мы знакомы , Дезик ", — уводил он Самойлова подальше от греха . " Вы знакомы ? Прекрасно , Миша , может быть , ты знаешь , что этот поэт собирает ся печатать стихи в Израиле или Америке . Мало ему было России ! Но поверь мне , Миша , у него и там не будет успеха ! Слышите , Давид , у Вас ничего не выйдет , ни в Америке , ни в Израиле , как не вышло в России ! " Козаков с тру пом увёл разбушевавшегося Дезика ".
Но Дезик оказался прав . Ничего не вышло . Шраер был помешан на том , что искал у всех своих знакомых , по - человечески приветливо относящихся к нему , имевших неосторожность похвалить его стихи ( порой просто из вежли вости ), каплю еврейской крови . А уж ассимилированных и желавших искрен не вписаться в русскую литературу поэтов еврейского происхождения Шраер - Петров бесцеремонно пытался полностью окрестить в еврейскую веру , сде лать отказниками и даже убеждёнными сионистами . Мало того , что он решил поработать над подобным перевоспитанием Дезика , – как явствует из его мемуаров , Шраер даже во мне заподозрил присутствие семитской крови только лишь потому , что моя мать – чисто русская женщина , дочь крестьянки из ка лужского села Лихуны Дарьи Щеголевой и отца из деревни Петрово Никиты Железнякова , показалась ему по внешнему виду еврейкой , и он даже воспел её чуть ли не библейскую красоту в своей книжечке " Москва златоглавая ", а меня осудил за то , что я после смерти матери " освободился " от ее " влияния ": " Со смертью матери оборвалась его связь с чем - то очень важным ", " Она ле жала в гостиной на тахте , темноволосая , пожелтевшая , с красивым чётких ли ний лицом , похожая чем - то на мать Василия Аксёнова ... Умирала от рака ".
Здесь всё – больные фантазии Шраера . Красавицей моя мать не была ; в Москве лежала в моей квартире после того , как сломала шейку бедра ; на мать Аксёнова Евгению Гинзбург она ничуть не была похожа ; и не от рака она умер ла , а потому что в Калуге мыла распахнутые окна , упала по неосторожности из окна со второго этажа и сильно разбилась . А что касается её якобы еврей ского происхождения , в чём уверен Шраер , то пусть он прочитает в этой статье , как калужская девочка служила домработницей в богатой еврейской се мье во времена нэпа .
Но Петров - Шраер рвёт на себе волосы с горя : как это Стасик , у которого мать похожа " на мать Аксёнова ", выступил на дискуссии " Классика и мы ": " Весь ЦДЛ гудел . Он выступил с шовинистических позиций . Я встретил Куня ева через несколько дней в коридоре секретариата СП СССР . " Стае , что ты та кое там говорил ! До чего ты дошёл ! Вспомни о своей матери !" — закричал я ". " Вы не понимаете моей позиции , – ответил мне Стасик , – пришиваете мне вульгарный антисемитизм , а это – защита русской литературы ". — " От кого ?" — " От тех , кто её разрушает вот уже 60 лет !" – " Ты бы лучше защитил её от цен зоров ", – закричал я ". По глупости своей Шраер переживал случившееся горько и безутешно .
***
Но отвергнуть притязания Шраера Самойлову было легче , нежели стать подлинно русским поэтом , хотя он многое понимал умом , о чём свидетельст вует одна из его дневниковых записей :
" Сионисты или космополиты со своим эгоцентризмом в сто раз честнее , чем наши евреи - диссиденты со своими клятвами в любви к России и русской культуре и to своими жалкими словами о том , что не хотят , чтобы обижали их детей . Для русского еврея обязанность быть русским выше права на личную свободу "...
Однако ум умом , а кровь кровью , и окружение окружением .
Вот как он вспоминает о своём школьном дружеском окружении 30- х годов :
" Феликс Зигель , Лиля Меркович ", " У Лили бывал Юра Шаховской , Люся Толалаева , Илья Нусинов , заходила красивая и очень большая Мила Поль стер , Анна Пользен , заглядывал Лёва Безыменский ".
О предвоенном круге ближайших друзей Самойлова я уже вспоминал выше . На фоне всей этой ифлийской компании русский Сергей Наровчатов и ук раинец Михаил Кульчицкий выглядели , как две белые славянские вороны .
После войны состав самойловского окружения в силу естественных причин сменился . Не сменились только главные принципы – национальный под бор кадров и кастовая замкнутость .
Дезик с нежностью перечисляет несколько обновлённый состав движе ния , которому не удалось в полной мере осуществить довоенную программу единения с властью : известный радиожурналист Юра Тимофеев с женой по этессой Вероникой Тушновой ; драматурги А . Зак и Исай Кузнецов , писавшие дуэтом . Был ещё один дуэт – Коростелёв и Михаил Львовский . " Обе эти па ры насмешливый Борис Слуцкий называл полудраматургами ". В радушной богемной квартире Юры Тимофеева завсегдатаями были старые друзья изда тель Борис Грибанов с женой Эммой , переводчик Леон Тоом тоже с женой На тальей Антокольской , дочерью поэта , в просторечии именуемой просто Кип - сой . Вся эта тусовка собиралась в центре Москвы , рядом со снесённой сей час закусочной " Эльбрус " и с Литературным институтом . Из " арийцев " был один эстонец – Леон Тоом , который вскоре покончил жизнь самоубийством . Об этой тусовочной компашке Дезик вспоминает так : " В годы разобщения она была островом дружбы и доверительности ".
Мы пели из солдатской лирики
и величанье лейб - гусар –
что требует особой мимики .
" Тирлим - бом - бом ", потом – " по маленькой ".
Тогда опустошались шкалики ;
мы пели из блатных баллад
( где про шапчонку и халат )
и завершали тем домашним ,
что было в собственной компании
полушутя сочинено ...
Конечно , туда заходил и мэтр — Павел Антокольский , высоко ценимый средой своих почитателей . Самойлов выделяет его , как одну из опор их ду ховной жизни .
" Он был умён , высоко одарён , открыт , щедр , прост . Он являл собой удивительный тип интеллигента , уцелевшего в самые страшные годы ".
Не знаю , лукавил Дезик или не знал , что Павел Антокольский вложил свой весомый вклад в создание атмосферы страшных для ифлийцев годов — 37- го и 38- го , когда издал книгу стихотворений " Ненависть ".
В ней что ни стих — то " антиифлийский " политический перл : Сталин про износит клятву над гробом Ленина , Сталин – лучший друг пионеров , Сталин – избранник народа , и всё это завершается поэмой " Кощей ", в которой поэт объясняется в любви к НКВД , в ненависти к врагам народа и требует :
Чтобы прошёл художник школу
Суда и следствия и вник
В простую правду протокола ,
В прямую речь прямых улик ,
Чтоб о любой повадке волчьей
Художник мог сказать стране ,
И если враг проходит молча .
Иль жмётся где - нибудь к стене ,
Чтоб от стихов , как от облавы (! —Ст . К .),
Он побежал , не чуя ног ,
И рухнул на землю без славы ,
И скрыть отчаянья не мог .
Не мог этого Дезик не знать , но , как водится , корпоративно - племенные отношения оказались сильнее принципов , и то , что еврейские интеллектуалы не прощали Грибачёву , Софронову или Кочетову , то всегда сходило с рук Си монову , Антокольскому или какому - нибудь Арону Вергелису .
Одному только человеку своей крови Дезик не мог простить прегрешения . Я - то думал , что Самойлов не любит эту известную поэтессу М ., как тип мес течковой экстремистки . Однако дело было в другом . Она увела его друга Ле она Тоома от Кипсы Антокольской . Ну увела и увела — дело обычное в такого рода компашках . Но Тоом вскоре погиб , и о его гибели Дезик вспоминает так :
" Тоом откровенно рассказал мне о себе ...
— Я никогда не был так несчастен ... — несколько раз повторял он .
Похороны его были немноголюдны ... Никто не произносил речей . Не бы ло и поминок . Погиб он , упав из окна своей квартиры , при неясных обстоя тельствах . Слуцкий собирался опросить свидетелей его смерти . Но Наталья Павловна ( первая жена Тоома . — Ст . К ,) просила этого не делать ". Самойлов не написал в дневниках ничего больше о смерти Леона , но однажды в минуту хмельной откровенности рассказал мне , что Тоом незадолго до смерти был совершенно измучен тем , что был должен то и дело доставать для своей но вой жены очередную дозу наркотиков , а это в советской Москве было делом и безумно дорогим и преступным . Не всегда это удавалось Леону , но тогда молодая жена не давала ему пощады . Многие думали , что из - за этого он и покончил с собой , причём какое - то время держался за подоконник и потом разжал руки .
Вот так попрощался Дезик с одним из редких своих друзей неевреев и возненавидел свою одноплеменницу . Увидев в ресторане ЦДЛ её сутулую фи гуру с горбоносым профилем , обрамлённым гривой прямых чёрных волос , он всегда отворачивался от неё и с ужасом , чуть не плача шептал :
— Ты , Стах , держись от этой ведьмы подальше ! Она и поэтесса плохая . И стихов её не читай !
И всё - таки для него друзья - литераторы из своей кровной компашки были ближе , дороже , роднее , нежели " не свои " – талантливые русские люди , в ко торых он всегда отмечал какую - нибудь червоточинку .
Вот характеристики из его дневниковых записей и писем : " Приятный ум ный Эйдельман ", " Клейнер читает хорошо . Он вообще один из самых лучших чтецов у нас , если не самый лучший "; " приезжал Кома . Славный разговор с взаимопониманием "; " Копелев переводит гениально "; " Лева Адлер ... умный , хороший , думающий человек ", " Марк Бершадский был талантливый , обеща ющий юноша , добрый , обаятельный , храбрый "; " Гердт печален и умён "; " умер Наум Гребнев . Большое огорчение . Это был умный одарённый человек . Он жил закрытой ненавистью и , кажется , никогда не мог подняться над анти семитизмом ". О Л . Я . Гинзбург : " Она очень умная ", о Ю . Дикове : " Он очень мил и любит кого надо и не любит кого надо "; о Михаиле Козакове : " умён , незлобив , интеллигентен "; о Л . Чуковской : " Какая она хорошая , точная , ум ная и наивная "; о Науме Коржавине : " Говорили тепло . Он милый "; об Иосифе Бродском : " Скрупулёзен в мелочах , иногда в них пронзителен и гениа лен "; " славный мальчик Леонид Фельдман "; А . Володин очень талантливый драматург "... Подобные выписки " о своих " можно продолжать без конца .
А вот что писал Самойлов в дневниках о нас , русских . О Кожинове : " Он энергичный , честолюбивый ненавистник ... Всегда ощущение от его высказы ваний , что за ними таится ещё что - то грубое , корыстное , тревожное и непро шибаемое ".
Вадим Кожинов , находившийся с Дезиком в нормальных человеческих и литературных отношениях , незадолго до смерти обнаружил , что со стороны последнего отношение к нему было фальшивым . Кожинов написал послесло вие к сборнику " Свет двуединый ", составленному поэтами М . Грозовским и Е . Витковским из стихотворений еврейских поэтов о России , в котором была такая запись :
" Дезик в своё время преподнёс мне свою лучшую , на мой взгляд , книгу " Дни " с порадовавшей меня надписью : " Вадиму — человеку стра стей , что для меня важней , чем человек идей , – с пониманием ( взаим ным ). Где бы мы ни оказались — друг друга не предадим . 1.03.71. Д . Са мойлов ".
Но прошли годы , и мне показали публикацию " подённых записей " Дезика , где именно 1.03.71 начертано : " Странный тёмный человек Кожинов "... И ещё одна — не датированная запись : " фашист — это националист , презирающий культуру ... Кожинов , написавший подлую статью об ОПОЯЗе , – фа шист " ( Д . Самойлов . Памятные записи . – М ., 1995 г ., стр . 431)".
Кстати , благожелательная дарственная надпись Кожинову , которую Са мойлов оставил на книге " Дни ", была сделана при мне в квартире Вадима , где мы , по приглашению хозяина , выпивали , закусывали и дружески рассуж дали о литературе ... А ночью после этого Дезик пишет о Кожинове , как о фа шисте . Тут поневоле поверишь заповедям " Шулхан Аруха " о том , что гоям можно говорить неправду , обманывать их , и что это для еврея не грех ...
Приведу ещё несколько записей Дезика о русских писателях . " Чалмаевщи - на " — ну это терминология ренегата Александра Яковлева ; " балалаечники ( Тряпкин , Фокина )", " Печенеги ( Глушкова , Куняев )"; об Александре Блоке : " Человек он был страшноватый ". " Перечитываю " Дневник писателя за 1876 год ", никак не могу полюбить эту книгу , хотя мыслей там уйма . " Мальчик на ёлке ", " Марей " и " Столетняя " уж очень натужны , как вообще наиграна у Досто евского вера в бога и любовь к народу "; " Карантин " В . Максимова . Книга пё страя и невежественная "; " Палиевский , Куняев и Кожинов выкинули фортель на обсуждении темы " Классика и современность ". Честолюбцы предлагают то вар лицом . Люди они мелкие . Хотят куска власти . Интеллигенты негодуют и ждут конца света . Стасик прислал мне книгу с трогательной надписью ".
Я помню , что сделал это сознательно , не без оснований надеясь , что Са мойлов внимательно отнесётся к дискуссии " Классика и мы " и поймёт её сущ ность . Однако , судя по дневниковой записи , сделанной по горячим следам , рассчитывать на понимание у него мне не приходилось . Правда , в письме от него , полученном мной после дискуссии , он обо всём высказался гораздо дипломатичнее , мягче , нежели в дневниковой записи тех времён :
" Дорогой Стасик !
Спасибо тебе за книгу , за добрую надпись и за письмо .
Я думаю , что между нами ничего дурного не происходит и ничего дурного не произойдёт . Просто по российской привычке всё путать мы путаем миро воззрение и нравственность . Французы уже это превзошли во времена Гюго .
Может быть нравственный обскурант и безнравственный либерал . Я это хорошо понимаю , и в своих отношениях с людьми исхожу из нравственного , а не из мировоззренческого .
А нравственное , по - моему , состоит в неприятии крови . Слишком много её пролилось за последние десятилетия . И ради чего угодно нельзя допустить новых кровопролитий .
Кровь ничего не искупает . Она противна культуре . Только тот , кто участ вовал в кровопролитии , может это понять .
Свою единственную задачу я вижу именно в этом : утверждать терпи мость , пускай я это делаю без должного таланта и понимания искусства . Бог с ним , с искусством .
Призываю и тебя быть терпимее и не возбуждать себя до крайностей .
Будь здоров . Привет Гале .
Твой Д . Самойлов ".
Я - то думал , что он , " гуманист и философ ", поймёт мой бунт против Баг рицкого , осудит вместе со мной страшные идеи местечковых чекистов : " Но если век скажет " солги " – солги , но если век скажет " убей !" – убей ". Нет , Дезик ничего не сказал о кровопролитии , которое воспевал и прославлял Ба грицкий - Дзюбин :
" Их нежные кости сосала грязь .
За ними захлопывались рвы .
И подпись над приговором вилась струёй
из простреленной головы ".
Дезик промолчал о той крови , как будто её и не было . Но осудил меня за то , что якобы моё выступление на дискуссии призывает к кровопролитию .
А в дневнике он сделал совсем уж непотребную запись : " Апокалиптичес кие слухи . Письмо Куняева , письмо Рязанова . Возбуждение и растерянность , экстремисты требуют крови , и она будет . Провинция прёт на Москву , а там некому сопротивляться , кроме узкого круга " столичной интеллигенции " ( за пись от 11.02.1981 г .). Он тогда же написал стихотворение , строки из которо го процитировал Давид Шраер - Петров в своей книге : " А всё ж дружили и слу жили , и жить мечтали заново . И всё мечтали . А дожили до Стасика Куняева ".
Постепенно Дезик терял способность к поиску истины , к мужественной мысли , к настоящему спору . Его дневник стал фиксировать всякую мелочь , касающуюся его или его единомышленников :
" Поносная статья Куняева в " Нашем современнике " против Чупринина ", " выпады против меня и Левитанского ", " М . Алексеев в " Москве " отказался печатать поносную статью Глушковой против меня ". ( А, между прочим , эта статья — одна из самых умных и глубоких , написанных о творчестве Д . Са мойлова .)
" Приходил Мезенцев , рабочий из Северодвинска , одержимый поклонник Высоцкого . Ненавидит Куняева , презирает " Наш современник ".
" Статья Глушковой против меня . Глупо . Бездарно . Грязное воображение . Против жидомасонства – шизомасонство ".
Года за два до смерти и от страха , что ли , когда наши СМИ и ТВ запугивали еврейских обывателей скорыми погромами , у Дезика совершенно явно ожили все еврейские комплексы и в истерической форме выплеснулись на страницы дневника :
" Если меня , русского поэта и русского человека , погонят в газовую камеру , я буду повторять : " Шма исроэл ! Адонай элэхейну , Адонай эхад !" Единственное , что я запомнил из своего еврейства " (4.08.1988 г .). В пе реводе – начало еврейской молитвы : " Слушай , Израиль ! Господь – наш Бог , Господь один !" Существуют воспоминания , что начальник сталинской охраны Паукер рассказывал Сталину , будто бы когда Зиновьева повели на расстрел , то он читал на древнееврейском слова этой молитвы ... Бедный Дезик ...
Все последние годы жизни он был тесно окружён идейными диссидентами . Многие из них уехали из Советского Союза – Копелев с Орловой в Гер манию , Григорий Померанц – кажется , во Францию , Дина Каминская и Константин Симис – его старейшие друзья – в Америку , Анатолий Якобсон , ко торого Дезик почему - то считал чуть ли не первой фигурой нашей литератур ной критики – в Израиль .
Но выше всех друзей своей второй " теневой жизни " Дезик ценил Юлия Даниэля .
"37. 01.1989 г . ( дневниковая запись в Пярну ).
По радио услышал о смерти и похоронах Даниэля . Большое горе . Юлика привёл ко мне Андрей Синявский в самом начале 60- х – послушать стихи . Да ниэль сразу мне понравился . Юлик был наделён умом , дарованием и обла дал приятным нравом . Но главное его свойство – умение точно и безошибоч но поступать , как будто без размышлений и колебаний , не вдаваясь в подроб ности , не мучась сомнениями . Это было нечто вроде абсолютного слуха на нравственный поступок . Я всегда прибегал к его советам по сомнительным вопросам . Он отвечал кратко и сразу : " Я бы так не сделал " или " Я бы сделал так ". Это всегда было просто , убедительно и исполнимо . <...>. Стихи его не казались мне талантливыми , но всегда были нравственно точны , как и его по ступки и всё поведение .
Во время процесса Синявского и Даниэля я подписал письмо в их защи ту <...> После лагеря он переводил стихи под псевдонимом Петров . Делал и негритянскую работу . Под моим именем напечатана переведённая им поэма Кайсына Кулиева и " Умайские истории " Бажана ..."
Нина Воронель , которую я хорошо помню по 60- м годам , обретшая известность в литературных кругах после перевода " Баллады Реддингской тюрь мы " Оскара Уайльда , была близко знакома и с Дезиком и с Юликом . В своей книге " Без прикрас ", вышедшей в Москве в 2003 г . ( изд . " Захаров "), она опубликовала целую главу с названием " Дезик и Юлик ". И вообще книга лю бопытна для понимания нравов всей нашей " диссидентуры ", внутри которой вращалась Нинель Воронель . К Дезику в Опалиху , где он жил с новой семьёй , она приехала по делу :
" Неожиданно — уже не помню по чьей инициативе , — он предложил мне стать его " негром ": то есть писать под его именем халтурные сценарии для радиопьес ,<...> Для переговоров об этом мы с Сашей и поехали в Опалиху , где у Дезика тогда был собственный дом ".
Оказывается , у переводческой мафии в те времена было обычным делом набирать в издательствах огромное количество заказов , распределять их сво им " неграм ", подписывать переводы своим именем , получать гонорары , видимо , какой - то процент гонорара оставлять себе и т . д . Этим занимался не только Дезик , но и Тарковский , и Аркадий Штейнберг , да и , наверное , мно гие популярные переводчики .
После таких признаний и даже судебных разбирательств , случившихся , как мне помнится , между Арсением Тарковским и Аркадием Штейнбергом , трудно быть уверенным , что переводы Самойлова или Межирова , Гребнева или Козловского принадлежат именно им , а не их " литературным неграм ". Но речь о другом . В своих дневниках Самойлов восхищается " абсолютным слу хом " Юлия Даниэля " на нравственный поступок ". Однако Нинель Воронель , нынешняя гражданка Израиля , с упоением рассказывает в своей книге о нравах , бытовавших в доме Даниэля и его жены Ларисы Богораз . Впрочем , это , видимо , вообще были нравы всей тогдашней диссидентуры , в том числе и героев похода на Красную площадь , совершённого в знак протеста против втор жения советских войск в Чехословакию .
Из книги Н . Воронель " Без прикрас ":
" Дом его заполнили толпы какого - то проходящего мимо народа , – собеседников , собутыльников , сексотов , соглядатаев и переменных подру жек . Временами начинка его запущенных комнат , обклеенных этикетками выпитых бутылок спиртного , которых становилось всё больше , напомина ла мне видения из картин Иеронима Босха . Нетрезвые существа обоего пола кучно валялись на полу , свисали со столов и диванов и сплетались в гирлянды . Стайки харьковских поэтов и поэтесс игриво проплывали из дверей в окна , совокуплялись по пути то друг с другом , то с хозяином , то с кем - нибудь из гостей . И всем им , без разбора , Юлик читал свои кра мольные повести , опубликованные за границей " ( стр . 222).
Вот такой " нравственной " жизнью жили похотливо - тщеславные герои дневников Давида Самойлова .
***
Не случайно , конечно же , в годы либерально - еврейского реванша , именуемого перестройкой , были предприняты отчаянные усилия , чтобы реаними ровать и героизировать ИФЛИ и его питомцев , " вживить " эту касту в общественное сознание , изобразить ифлийцев предшественниками не только либералов - шестидесятников , но и демократов . Не где - нибудь , но именно в " Ев рейской газете " ( № 47-48 за 2006 год ) на полосе под названием " Еврейская улица " была опубликована статья Ларисы Белой " Жил Александр Григорье вич " о литературном критике , ифлийце Александре Когане , посвятившем чуть ли не половину своей жизни созданию сборника об истории " Красного ли цея ". " Тридцать пять лет из - за издательской осторожности застойной поры прошло от замысла до выхода в свет книги " В том далёком ИФЛИ ". " Алек сандр Коган , – пишет автор статьи , – говорил , как заклинания : не умру , по ка не выпустим ИФЛИ . Книга в 1999- м вышла в свет ".
Состоит она , как сообщает " Еврейская газета ", из " собрания замечатель ных документов эпохи – воспоминаний , писем , фотографий , стихов и прозы ифлийцев ". К сожалению , я не знал об этом издании , но другую книгу , воз можно не менее интересную , изучил внимательно . Называется она " Поэтиче ский пантеон победной войны ".
Стихи в этот пантеон собрал и переложил своими статьями и размышлениями Пётр Алексеевич Николаев . На страницах сборника сказано , что он " фронтовик ", " литературовед ", " заслуженный профессор МГУ ", " член - корре спондент РАН ", " вице - президент Российской Академии словесности ", " вице - президент Международной ассоциации профессоров ", " секретарь Союза писателей СССР " и т . д . Я же помню его скучнейшие лекции по истории литера туры , с которых в 1952-53 годах , мы , студенты 1 и 2- го курса филфака МГУ сбегали из Коммунистической аудитории целыми группами , и оставалось нас от всего курса слушать лекции " Петруши " — как мы его звали – не больше , чем остаётся депутатов в нынешней Госдуме во время самых никчёмных и пу стых её заседаний .
Однако карьеру , при полном отсутствии способностей выходец из мордовской провинции Николаев сделал удивительную . Цитирую из предисловия к книге : " По многим своим качествам ? соединению интереса к прошлому и на стоящему , широкой эрудиции , блестящей памяти , он близок академику Д . С . Лихачёву , которого называли совестью нации . Именно Д . С . Лихачёв реко мендовал в своё время П . А . Николаева в состав Российской Академии наук . Сегодня Пётр Алексеевич продолжает многие научные и просветительские проекты выдающегося учёного , лидера русской культуры в 80-90- е годы XX ве ка : руководит изданием многотомной антологии " Шедевры русской литературы ", является главным редактором многотомного энциклопедического словаря " Русские писатели , 1800-1917 гг ". П . А . Николаев автор 620 печатных работ , в том числе 18 книг ; читал лекции в 48 университетах мира . <...> сближает двух великих русских учёных ( Д . Лихачёва и П . Николаева . – Ст . К .) и ост рое чувство причастности ко всему происходящему ". Читал я этот панегирик и глазам своим не верил : вот в кого вырос наш скучнейший аспирант Петру - ша – в нового Ломоносова , в советского Белинского , в фигуру под стать гигантам эпохи Возрождения ! Как же это произошло ? Но , перелистав книгу до конца , я понял , что помогло Петру Алексеевичу . Конечно , он мог бы сделать вполне приличную карьеру после того , как в начале 80- х выступил в газете " Правда " и показал " идейную порочность " взглядов Юрия Селезнёва , а потом проделал ту же операцию с Михаилом Лобановым , опираясь на принципы соцреализма и требования " Коммунистической партии (...) в активном формировании нового человека " ( статья " Освобождение " от чего ?" " ЛГ ", 5.01.1983 г .). Но такого рода шельмование честных русских писателей было делом рутинным , больших дивидендов не давало , и Пётр Николаев нашёл для карьеры более крупные козыри : выгодную женитьбу и любовь к ИФЛИ . О пер вом факторе Николаев пишет с редким , мягко говоря , простодушием , а вер нее с той простотой , которая , по русской пословице , " хуже воровства ":
" Известно , что в 1920-30- е годы люди , желавшие идти во власть , стремились жениться на еврейках и даже пытались изменить имена сво их жён с русских на еврейские . С такой женщиной ( женой министра пу тей сообщения Ковалёва ) мне пришлось однажды откровенно разгова ривать о том , почему она своё девичье имя Дарья сменила на Дору . Муж сказал , что он не сделает карьеру , если она оставить своё русское имя " (" Поэтический пантеон ", стр . 63).
Традиция эта жива и по сей день – жёны А . Вознесенского , Е . Евтушенко , Р . Щедрина и многих других " ифлийцев " весьма способствовали карьерам своих мужей .
Женой мордовского паренька Петра Николаева стала женщина по имени Ирина Иосифовна , дочь медика сталинской эпохи в генеральском звании . Ей не нужно было , как русской жене министра путей сообщения , притворяться еврейкой , с этим – у неё всё было в порядке . Недаром её Петруша ещё до необыкновенных карьерных успехов в профессорских , академических и прочих сферах уже в 29 лет , как пишет сам " великий российский учёный ", " участво вал в заседании Центрального Комитета партии в январе 1953 года , где обсуждался вопрос с ошеломляющим названием " О трагическом состоя нии Советского кино ". Мне было 29 лет , я уже работал председателем сценарной коллегии министерства кинематографии и потому был пригла шён на это высокое собрание ". Ирина Иосифовна занимала крупные посты в Государственном Комитете по печати СССР , и всё у Николаева было в ажуре , когда бы не одно горестное обстоятельство послевоенных лет :
" И вдруг однажды всё переменилось ( может быть , дружба с Гитлером и одинаковые эстетические вкусы : в окружении Гитлера и Сталина писали одинаково — как под копирку — статьи о социалистическом реа лизме ), вместо поклонения всему еврейскому в 1940- е годы в общест венном сознании стало внедряться сверху , разумеется от вождя , анти семитское воззрение на мир ".
Забыл Пётр Алексеевич , сколько он сам налудил статей о соцреализме . Да и о " дружбе " Сталина с Гитлером , раздавившим в мае 1945 г . во рту ам пулу цианистого калия , могут всерьёз писать лишь олигофрены . Но порази тельнее всего другое : наш второй Лихачёв сокрушается о том , что в 40- е годы " вместо поклонения всему еврейскому " начинает " внедряться свер ху ... антисемитское воззрение на мир ". Скучнейший и вреднейший был этот литературный функционер , но чтобы верить , будто " поклонение всему еврейскому " в России будет продолжаться до Страшного суда , – это уж слишком .
Впрочем , этих глупостей в его " пантеоне " не счесть : " У нас в общежи тии каждую ночь арестовывали по нескольку человек . Начали с тех фронтовиков , кто имел больше всех орденов . Было такое чувство , что Сталин хотел избавиться от всех участников войны "... " Сталин был тру сом , боялся героев войны , победителей "; " Русская литература XX века страдает комплексом неполноценности ... Ни одна строка Пушкина , каса ющаяся Полтавской битвы , или строки Лермонтова о Бородино не могут даже претендовать на сравнение со строками , созданными поэтами — участниками войны в 40- е годы XX века " ( естественно , это в первую оче редь строки Самойлова , Левитанского , Окуджавы ); " Сталинская эра была эпохой культа безличности " ( Сталин , по его мнению , личностью не был . — Ст . К . ); " Успели же карательные органы отыскать в Ленинграде более 50 тысяч немцев , родившихся и проживающих в городе и возле него . Большинство из них было вывезено за Урал и потоплено в Иртыше "; " Николай II был гораздо умнее Сталина и советского руководства : в 1914 году он призвал в русскую армию немцев , родившихся в России , и даже на значал их командирами дивизий "; " Решение Сталина выслать всех ев реев на Дальний Восток ... было продолжением политики царской власти в отношении гонимой нации "; " Генералы везли вагонами немецкий фарфор и другие трофейные ценности и понастроили гигантское количество дач , куда и поместили этот фарфор " и т . д . Все эти глупости ком ментировать нет смысла , оставить бы их на совести Лихачёва , рекомендовав шего " Петрушу " в академики . Но Лихачёв , к сожалению , умер .
Естественно , что чуть ли не на каждой странице книги прославляется " Красный лицей ": " До войны она училась в знаменитом МИФЛИ ", " МИФЛИ был лучшим гуманитарным вузом страны ", " Среди погибших поэтов , как уже отмечалось , было немало студентов МИФЛИ . Образ защищаемой родины выступал в образе их любимого института ". Родина – " в образе любимого института ", история которого прославляется на страницах " Еврейской газеты "... Это нечто новое в литературоведении , ( Это сильнее , чем у Вознесенского : " Политехнический – моя Россия ".) Да и весь идейно - эстети ческий багаж нашего академика – ифлийский . И ненависть к Сталину — " иф - лийская ", и " поклонение всему еврейскому " – ифлийское , и любимые строки о войне — " война гуляет по России , а мы такие молодые " ( Самойлов ) или " мы все войны шальные дети " ( Окуджава ) – у него ифлиискис , то есть залихватски - маркитантские , " флибустьерские ", " прогулочные "... Да и Отечественную войну , в которой он сам участвовал , наш мордовский шабес - г ой сомневается , можно ли назвать Великой ...
***
Последние 15 лет своей жизни Дезик с семьёй прожил в эстонском горо де Пярну . Как высокопарно пишет о его литературной судьбе вдова поэта Г . Медведева , в это время " кончился " моцартианский " период жизни и творче ства " ( с кем сравнить Д . Самойлова ? Разве что с Пушкиным или Моцартом ! — Ст . К .). Поэт осваивает дневниковую прозу , жанр воспоминаний . " Образцом , с постоянной поправкой на недосягаемость , — по словам Медведевой , — слу жили " Былое и думы ".
Как Герцена в лондонской эмиграции , его навещают только свои ; дисси денты эпохи 70 — 80- х годов , будущие " демократы ", отказники , будущие эмигранты . В основном — евреи . Круг его общения крайне сужается , говоря современным языком , до " тусовки ". Он теперь питается только слухами : " Приехал Феликс Зигель . Рассказывал о русском фашизме ".
Иногда Дезик делает робкие шаги в сторону активных и настоящих врагов советской жизни , но каждый раз останавливает себя , комплексует ; ему и власть уязвить охота , и страшно чего - то лишиться . Словом , " и хочется , и ко лется ", а сидеть на двух стульях трудно .
" Меня , кажется , лишают квартиры за общение с А . Д . Сахаровым " ( рос кошную пятикомнатную квартиру он получил через четыре месяца . — Ст . К .), " много говорят о моём вечере на телевидении ", " не сказать ли мне на вечере р ечь , после которой меня закроют " и т . д . Вот красноречивые примеры этих к омплексов .
Приняв на себя роль маленького эстонского Герцена , он постепенно утрачивает трезвый взгляд на историю , на справедливую оценку прошлого , то есть многое из того , что у него было до эстонского периода жизни , когда , к при меру , он мог записать в дневнике : " Диктатура Сталина в известной мере сдерживала претензии " нового класса ". Или о том , как Сталин остановил волн у мстительного кровопролития , к которому призывал Эренбург , когда наши войска вошли в Германию : Тут только один Сталин мог удержать нас огром ным своим авторитетом ". Или запись о диссидентах - отказниках , объявивших "г олодовку : " Плевать им на историю . Сталину было не плевать . Он её знал , как с ней обращаться ". А через десять лет как будто совсем другой человек пишет : " Ясно , что страной управлял маразматик . Но страна этого не знала ".
Отшатнувшись от меня , Кожинова , Палиевского , он не то чтобы впал в " русофобию " – но как будто прививка " русскости " в его существе " рассоса - л ась ". Ни одного русского поэта не осталось рядом с ним . Даже о Чухонцеве Дезик сделал несправедливую запись : " Его слегка русопятит . Как бы совсем н е срусопятился ". Не срусопятился ...
Валентин Курбатов , к которому по пути в Пярну он часто заезжал в Псков , стал ему тягостен : " Думал Курбатову писать серьёзно . А потом по нял , что это бесполезно . " Самородки " сейчас самая безнадёжная часть литературы ".
И Рубцова , как " самородка ", он тоже не понял и писал о нём в дневнике с неизменной и , возможно , завистливой иронией : " Его тоже верстают в ге нии ", " У нас классиками будут Бажов или Рубцов ".
... Умер он в 1990 году в Пярну на вечере , посвященном поэзии культового поэта всех ифлийцев Бориса Пастернака , среди своих , на глазах у " пре красного Гердта ", умер в звании " заслуженного деятеля культуры Эстонии ". Будучи принятым незадолго до смерти в Пен - клуб .
Дезик любил иронизировать над судьбой , а она подшутила над ним : убе гая от " русского фашизма " в эстонскую эмиграцию , он оказался похороненным в одной из самых фашизированных стран современной Европы .
" Родина – это не там , где хорошо или плохо , а без чего нельзя жить ",– писал он в лучшие для себя времена . Но не получилось остаться в России . Не устоял в истине .
Так же , как Александр Межиров , который однажды неосторожно пообещал мне в письме : " Я прожил жизнь и умру в России ". Доживает он жизнь в Америке , где и будет похоронен . Впрочем , всё это " обыкновенная история ", как говорил Гончаров . То же самое произошло и с Бродским : " Ни страны , ни погоста не хочу выбирать , на Васильевский остров я приду умирать ". Поклял ся , забыв , что в Священном Писании сказано : " не клянись "... Три клятвы . Трое поэтов , над которыми подшутила судьба , выбравших место для последнего успокоения в Италии , в Эстонии , в Америке , в эпоху , когда маркитанты победили лейтенантов . Надолго ли ?..
2005-2007
1. ИФЛИ — институт философии , литературы , истории , куда в 1938 году поступил учиться Д . Самойлов .
" Когда я писал эти строки в Калуге , по " Радио России " шла передача – беседа по эта Андрея Дементьева с композитором Оскаром Фельцманом . Я отвлёкся от текста и услышал : Фельцман рассказывает о страшной осени 1941 года и о своей судьбе , столь похожей на судьбу моего героя :
" Но тут началась война , и я уехал в Новосибирск , где вскоре в свои 26 лет стал пред седателем Союза композиторов Новосибирска . Меня показали Шостаковичу , я по знакомился с Колмановским , с Утёсовым , с Фрадкиным , с Дунаевским и понял , что моё призвание оперетта ".
2. " Крапивник ", " крапивное семя " – " ярыжка ", " приказной крючок " ( словарь Даля ), мелкий делопроизводитель , писарь , составитель кляуз , сюда же можно отнести и " жёлтых " журналистов , наёмных газетчиков , " папарацци " и т . д .
3. Sonja Margolin a. Das End der Lugen: Rusland und Juden in XX Jahrhundert. S . 84.
4. Но Евтушенко в стихах , посвященных старухам - вдовам , чьи высокопоставленные мужья были репрессированы в 1937 году , пишет так : " Старухи были знамениты тем , что их любили те , кто знамениты . Накладывал на бренность птичьих тел причастно сти возвышенную тень невидимый масонский знак элиты ".
5. Однако в ту эпоху среди еврейства находились мыслители , на дух не принимавшие такого рода формулировки . " Все охамившиеся евреи , заполнившие ряды коммуни стов , — все эти фармацевты , приказчики , коммивояжёры , недоучившиеся студенты , б ывшие экстерны и вообще полуинтеллигенты – действительно причиняют много зла Р оссии и еврейству " ( Пасманик Д . " Русская революция и еврейство ", стр . 198 — 199, П ариж , 1923).
6 Е . Евтушенко аж в 1988 году , в разгар " перестройки ", ещё писал : " Продолжится революция и продолжится наш комиссарский род " ( в стихотворной книге , изданной в Петрозаводске ).
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
|
|
РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ |
| |
Гл. редактор журнала "МОЛОКО"Лидия Сычева
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
