№ 8'07

Амир Аминев

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Амир Аминев

ПРИГОВОР*

Сами, полное его имя — Самигулла, заглянув по житейской надобности к ровеснику, можно сказать — приятелю, работающему в колхозе шофером, шел домой в расстроенных чувствах. Неужто и сам он, когда водил машину, а затем трактор, разговаривал с людьми так пренебрежительно? В ответ на просьбу приятель, помявшись, сказал неопределенно:

— М-м-м... Может быть, завтра... Посмотрим...

Раньше он был не такой. Случись какая-нибудь нужда — мигом договаривались и спешили помочь друг другу. Ну, сено там или солому подвезти, за дровами съездить... И вообще, неписаный закон, требующий взаимовыручки, шоферами и трактористами соблюдался неукоснительно. А теперь приятель, наверно, думает: раз ты не при технике, что от тебя толку! Эх, отлучили Самигуллу от трактора, а то жил бы и горя не знал. Не пришлось бы, как сейчас, кланяться тем, с кем работал бок о бок и вместе ел-пил.

И просьба-то у него была не столь уж обременительная. С неделю назад Сами перетаскал с окраины поля на полянку в тальниках оставшуюся после комбайнов солому. Надо бы поскорей перевезти ее к себе во двор, а то ведь либо под дождем намокнет и сгниет, либо кто-нибудь другой позарится на нее и увезет. Сказал приятелю: давай быстренько перевезем, половину я тебе отдам или для тебя еще соберу. А тот — ни да, ни нет...

Пока в распоряжении Самигуллы была «Беларусь», проблем с сеном-соломой у него не возникало. Гонял колхозный трактор по своим надобностям, как собственную лошадь. И до сих пор гонял бы, если б не погиб Фаррах-агай. Решив, что в гибели старика повинен и Сами, — не поспешил в нужный момент на помощь, — отставили его от трактора, будто могли этим воскресить покойного. И тяжко стало жить бывшему трактористу, привыкшему даже за сигаретами и спичками ездить к сельмагу на «Беларуси», — словно вдруг рук и ног лишился.

Что ни говори, нет в нем предприимчивости, подумал Сами, вернувшись в мыслях к ровеснику. Напиленные еще в начале весны бревна лежат на лесной делянке, за все долгое лето не выкроил время, чтобы увезти их. Когда же он собирается новый дом себе ставить? По двору раскиданы давным-давно наколотые дрова: некогда, видите ли, сложить их в поленницу. В колхозе то сев, то заготовка кормов, то уборка урожая, но нельзя же жить только этим! Лень человеку или кишка тонка содержать свое подворье, свой дом в должном порядке, вот и ссылается на перегруженность колхозной работой...

——————

* Перевод с башкирского Марселя Гафурова.

Размышления Самигуллы были прерваны веселыми голосами и громким смехом. Глянув по сторонам, он определил, что веселятся в доме Мубаряк-агая. Сын его Ильгиз, студент, провел каникулы у родителей и, должно быть, по случаю отъезда на учебу кликнул дружков, устроил застолье. Молодежь нынче пошла по части застолий шустрая, всегда готова скучковаться и что-нибудь «отметить», находит для этого всякие пустячные поводы.

Веселые голоса, смех, чья-то попытка запеть усилили раздражение в душе Самигуллы. Празднество в горячую страдную пору он нашел неуместным, воспринял как насмешку над ним самим, над его заботами, над всем аулом с его бесконечными хлопотами и грязевым месивом на улице. Захотелось осадить расшумевшихся участников застолья. К сердцу подступила горечь оттого, что в свое время он, Сами, учился кое-как, окончил лишь восьмилетнюю школу и таким, как эти беспечные, довольные собой молодые люди, он уже никогда не станет. Однако и он не обсевок в поле, не последний человек в ауле — и сейчас докажет это...

Охваченный неожиданно нахлынувшей яростью, Самигулла и сам не заметил, как оказался в чужом доме. Дверь на стук открыл парень по имени Азамат.

— О, Сами-агай, айдук!* — воскликнул он и посторонился, как бы приглашая войти.

Ильгиз, сидевший за столом спиной к двери, обернулся всем корпусом, вскочил, поспешил навстречу нежданному гостю, моментально придумав каламбур:

— Ха-ай, сам Сами и в самый раз!..

— Здравствуйте! — сказал Сами. — Не помешаю?

— Что за вопрос?! Ты никогда нам не мешал и не помешаешь! Проходи, садись, агай! — Приглашение Ильгиз подкрепил движением руки в сторону стола.

Парней в доме оказалось трое, кроме Ильгиза и Азамата, был еще Билал. Азамат, вернувшийся весной с армейской службы, поступил куда-то учиться, Билал третий год учился на агронома, на кого учится Ильгиз — Сами запамятовал. Их приподнятое настроение и радушие объяснялось, ясное дело, тем, что они подвыпили. Им ни машина, ни солома не нужна, все у них на мази, никакие проблемы их не волнуют.

— Тебе, Сами-агай, положена штрафная! — объявил Билал и, принеся чистую рюмку, наполнил ее водкой из бутылки.

———————

* Айдук — добро пожаловать.

— Я же не званый гость, чтоб штрафовать меня, — усмехнулся Сами. Он намеревался обругать этих ребят, но его возмущение мало-помалу стало спадать, как спадает вздувшаяся весной река, и он мысленно махнул рукой на свое намерение. Не будешь же кричать на людей, когда они выказывают искреннее радушие, да еще представилась возможность выпить с ними. Никто из них никакого зла ему не причинял — напротив, если обращался к ним по какой-нибудь нужде, всегда готовы были помочь. Конечно, завидно, что станут они не в пример ему, темному, учеными людьми, но не один он в ауле такой. Раз имеют ребята головы на плечах, пусть себе учатся.

— Не обессудь, агай, мы тут по-студенчески. Закуску вот я сам, как сумел, приготовил, отведай, — сказал Ильгиз, придвинув поближе к гостю сковороду с жареной картошкой. — И огурцов наших попробуй...

— Ладно, ладно, я бы и так дотянулся... А где Гульсум-енгэ и Мубаряк- агай?

— Таскира-апай, сестра моя старшая, дочку родила. Уехали вчера к ней и не вернулись еще.

— Вон оно как. Значит, прибавка в семье Таскиры. Это хорошо!

— Да, неплохо.

— А сам ты когда собираешься уехать?

— Послезавтра. Кончились каникулы. Вассалям*.

— Стало быть, все трое вместе тронетесь в путь?

— Совершенно верно.

— Да-а, нелегкое дело — учеба. Было бы легко, так все поступали бы в институты, — ударился в рассуждения Сами. — Гайша-апай, учительница наша, говаривала: учиться — все равно что колодец иголкой копать, терпение большое нужно. Я вот не смог выкопать этот самый колодец. Жалею иногда, но, как говорится, близок локоть, да не укусишь. Вы молодцы, не упустили свое счастье. А я всю жизнь — за рулем да на тракторе... Ильгиз, все забываю, где ты учишься...

— В университете, на юридическом факультете.

— Ну да, ну да, знал ведь я, да из головы вылетело. Ты в законах, думаю, уже разбираешься. Вот есть у меня вопрос к тебе. Помнишь, пришел из соседнего аула парень и устроил драку на свадьбе Аклимы? На прошлой неделе заявился ко мне милиционер и принялся расспрашивать об этом, да так настырно! А потом вдруг обыск в доме учинил. Будто я оружие какое- нибудь у себя прячу. Или уж самогонный аппарат искал?

— Разве не сказал, что ищет?

— В том-то и дело. Спрашиваю, чего, мол, ищешь, а он молчком роется и роется... Может, говорю, голова у тебя болит, давай налью, а он ни в какую. Потом он говорит: ты там был, видел, как того парня били. В свидетеля превратить меня пытается. Парню-то черепок, оказывается, пробили, в больницу попал. Но при чем тут я? Я его и видеть-то не видел.

— А наших ребят?

— Их видел. Забежали, разгоряченные, ко мне во двор, воды попросили попить. Но я об этом промолчал, зачем мне лишние неприятности? Милиционеришку этого я бы из дому выставил, да закона не знаю. Вдруг арестовал бы — майся потом. Вроде бы без ордера нельзя врываться в дом и обыскивать?

— Верно, без санкции прокурора милиционер не имел права на обыск.

———————

* Вассалям (араб.) — все, делу конец, до свидания.

— Во! И я своим темным умом это сообразил, однако засомневался. А то бы выставил... — Сами, удовлетворенный ответом, подтвердившим его сообразительность, посветлел лицом. А что, и он не лыком шит, сидит вот с образованными людьми, разговаривает с ними как равный.

— А не пора ли нам выпить? — сказал Билал, подняв рюмку. — Давайте-ка вздрогнем!

Его поддержали, «вздрогнули», закусили хрусткими огурцами, потыкали вилками в остывшую картошку, и Ильгиз вернулся к прерванному разговору:

— Если хочешь, Сами-агай, понять кое-что в юриспруденции, предлагаю сыграть в одну игру. Она поможет тебе пополнить знания по части законов. А то ведь, в самом деле, народ у нас порой не может разобраться в простейших правовых вопросах. Увидит человека в милицейской форме и теряется, душа в пятки уходит. Старушки детей, если не слушаются, пугают милицией. В результате мы с малых лет ее боимся и, повзрослев, стараемся держаться подальше от нее. Между тем в милиции служат разные люди, есть среди них и порядочные, и непутевые...

— В основном — непутевые. Не хочет человек путем учиться, работать — идет в милицию, — высказал свое мнение Сами.

— Возможно. Я тоже особой любви к милиции не испытываю. Но речь сейчас не о ней. Мое предложение заключается вот в чем: провести сейчас как бы судебное заседание. Нас здесь четверо. Я беру на себя обязанности председателя, то есть судьи, Билал с Азаматом, — тут Ильгиз подмигнул дружкам: дескать, позабавимся, — будут народными заседателями, а ты, Сами-агай, подсудимым. Будто бы ты совершил противоправное деяние, и суд должен разобраться в этом деле. Договорились?

Сами рассмеялся.

— Хотите напуганного милиционером человека посадить теперь на скамью подсудимых? Знал бы, что дело обернется так, — не стал бы я об этом сержанте рассказывать.

— Самые вредные милиционеры — как раз сержанты, — заметил Билал.

— Не бойся, Сами-агай, здесь будет не милиция, а суд, — уточнил Ильгиз.

— По мне что милиция, что суд, что прокуратура — все на одну колодку.

— Зря так думаешь, есть между ними разница. И вот еще что: в ходе заседания суда не надо злиться. Раз уж начнем разбирательство, доведем его до конца, в этом весь интерес.

— Я понял, что суд будет не настоящий, а все же как-то не по душе он мне. Ну ладно...

Ильгиз убрал со стола лишнюю посуду, оставив лишь нарезанные кружочками огурцы, и вновь наполнил рюмки. Положил перед собой лист чистой бумаги и шариковую ручку.

— Итак, начнем. Заседатели готовы? — Ильгиз, опять подмигнув дружкам, остановил взгляд на Сами, напустил на лицо серьезность, пригладил свои смоляные волосы, выпрямил стан и сказал строго: — Какие бы факты мы ни привели, вы, Самигулла Бускунов, будете, конечно, все отрицать, но мы постараемся доказать вашу вину.

— Ты прямо как настоящий судья! — снова засмеялся Сами.

— Человек никогда виновным себя не считает, такова уж житейская философия, — продолжал Ильгиз. — Не могу сказать, что все люди в этом смысле одинаковы, но большинство ведет себя безответственно. В особенности — молодежь. Иной отдубасит такого же, как сам, балбеса до потери сознания и, придя домой, спокойно ложится спать. Ни жалости к пострадавшему, ни раскаянья в своем поступке не испытывает. Человек ныне превратился в зверя...

— Э, братишка, вы молоды и многого в жизни не знаете, — прервал Ильгиза Сами. — В прежние времена, даже в ту еще пору, когда мы были мальчишками, люди различали, кто стар, кто млад, уважали друг друга. Все зависит от воспитания...

Ильгиз, не обратив внимания на замечание Сами, продолжал:

— Не могу забыть об одном происшествии, случившемся минувшей весной. Подхожу однажды вечером к своему общежитию. Неподалеку от него, на заасфальтированной площадке, — шум-гам, пацаны катаются на роликах — на дощечках, значит, с колесиками. Тут из поперечной улицы выехал старик-инвалид без обеих ног. Под ним тоже — доска с колесиками, едет на ней, отталкиваясь руками от земли. Пацаны увидели старика и давай вокруг него кружить, кричат, смеются. Один из них, верзила лет пятнадцати-шестнадцати, то ли невзначай, то ли нарочно вдруг наехал на беднягу. Опрокинулся старик набок. Я в сердцах саданул этого пацана кулаком, сбил с ног. Он тут же вскочил, кричит: «Ты чё? Ты чё?» Чуть в драку со мной не полез, но, увидев, что дружки его разбежались, тоже пустился наутек. Подошел я к старику, чтобы помочь ему подняться, вижу — в глазах у него слезы. От обиды, от бессилия своего заплакал. Горько было смотреть на этот обрубок, оставшийся от человека. Поднял я его, помог до дому добраться... Да, нетипичный, как говорится, случай, а все же с подобного рода явлениями приходится сталкиваться частенько. Нам внушали: «Человек человеку — друг, товарищ и брат», а сейчас берет верх принцип «Человек человеку — волк».

Сами удрученно помотал головой.

— Страшные вещи ты рассказываешь. Для таких мерзавцев кулака мало, может, расстреливать их надо, не знаю. Раз уж суд надо мной затеяли, скажу о себе: я преступлений, слава Аллаху, не совершал, не убивал, не предавал...

— Значит, считаешь, что жил всегда честно? Никого за всю свою жизнь не обидел, не сподличал, ничего худого за тобой не числится?

— Нет, не числится. Поэтому не понимаю, зачем ты эту историю с инвалидом рассказал.

— Да просто так, чтоб завязался разговор. Суд продолжается. Будем считать, что о своей непричастности к худым делам ты говорил искренне. Но, может быть, кое-что и запамятовал. Озеро, говорят, начинается с малой капли. Вот и мы начнем рассматривать твои провинности с самых малых.

Когда ты, Сами-агай, вернулся с армейской службы, мы еще ребятишками были. Демобилизовался ты весной, верней в начале лета, и в течение, можно сказать, всего того лета мы табунком ходили за тобой. Ты представлялся нам героем, интересно рассказывал о своей службе, здорово играл в волейбол и, хотя около тебя, молодого, красивого, начали увиваться девчата, поддерживал приятельские отношения и с нами, мальчишками. Мы старались всячески угодить тебе, на речке после купания с криком-визгом каждый из нас почитал за честь помассировать твою широкую спину или сбегать в сельмаг, если у тебя кончилось курево, — словом, выполнить любую твою просьбу. Лестно было нам дружить с тобой. Осенью тебя посадили за руль колхозного грузовика. Помнишь, наверно, — это было уже зимой, — заболел мой отец и угодил в районную больницу. Мне очень хотелось навестить его, и однажды, узнав, что ты собираешься съездить с кем-то в райцентр, я попросил тебя подождать, пока сбегаю домой за тулупом, — было морозно, а посадить меня ты мог только в кузов. Ты пообещал подождать. Но к моему возвращению с тулупом машины и след простыл... — Ильгиз кашлянул, помолчал несколько секунд, стараясь унять нахлынувшее вдруг волнение, выровнял дыхание. — Я заплакал тогда. Нет ничего тяжелей, чем обмануться в человеке, которого считал близким, которому верил...

— Брось, Ильгиз, нашел что вспомнить! Я уж давно забыл об этом. — Сами хохотнул. — Вроде взрослый уже парень, а тычешь мне в глаза детской обидой. Подумаешь — не подождал!

— Ну да, для тебя это пустяк, но если б сам мальчишкой пережил что-то подобное, разуверился в человеческой порядочности, запел бы сейчас по-другому. Верно в народе говорят: чужую беду руками разведу...

— Все-таки вот чего я еще не могу понять: человека обычно судят за какое-нибудь преступление, не так ли? Скажем, убил кого-то или, на худой конец, сшиб, как тот шалопай, инвалида. А ты что мне предъявляешь? Чего только в детстве с нами не случалось! Если начнем теперь все вспоминать и на кого-то обижаться, куда это нас заведет? Меня, к примеру, не раз сверстники лупили, но я же ни на кого зла не держу.

— Ты прав, Сами-агай. Согласен. Для того, чтобы разыграть настоящий суд, нам кое-чего нехватает, главное — нет преступления. Имею в виду — с точки зрения уголовного кодекса. Поэтому считай, что судим твою совесть.

— Бэй,* разве ее можно притянуть к суду? — Сами пожал плечами. — Впервые об этом слышу. Совесть — она же вроде бликов, что ли, в воздухе, ее не ухватишь, не разглядишь, на скамью подсудимых не посадишь... А для суда, наверно, нужно что-то видимое, да и свидетели, и показания подсудимого и потерпевшей стороны нужны. Кроме того, что такое совесть — каждый понимает по-своему...

—————

*Бэй — возглас, выражающий удивление.

— Тем не менее, товарищ Самигулла Бускунов, совесть тоже подсудна, — ответил Ильгиз. — Человек, положим, ни на чью жизнь не посягал, но своим равнодушием, тем, что вовремя не пришел на помощь, промолчал, когда кто-то нуждался в защите от несправедливости, тем, что изменил дружбе, он мог содеять зло даже большее, чем физическое убийство.

— Ну, нашли, в чем разбираться! Делать вам, я гляжу, больше нечего! Ладно, отвечу вам насчет того случая, когда уехал, не дождавшись тебя, Ильгиз. Если я тогда брал в кузов попутчиков — куда как хорош был, а если не брал, то хуже меня человека, по вашему мнению, не было. Но машина-то принадлежала не мне лично, ездил я по колхозным делам, в райцентр возил то секретаря парткома, то главбуха, то зоотехника, то агронома, то есть ездил под надзором. С другой стороны, я — за рулем, как бы хозяин машины, поэтому все шишки доставались мне. Должны же вы это понимать! — Сами встал, прошелся по комнате, глядя на парней победно: дескать, как, уел я вас? — и снова сел.

— Лукавишь, Сами-агай, — вступил в разговор молчавший до этого Азамат. — Скажу-ка и я несколько слов вдобавок к тому, что сказал Ильгиз. Под надзором или без, но возил ты людей, причем не за спасибо. И со стариков деньги брал, и с ребятишек, и они безропотно платили тебе за проезд. Что поделаешь, раз надо ехать. И товарищи твои, с которыми ты в одном хозяйстве работал, и их жены платили. А за что? За то, что сели в машину, купленную на заработанные ими же деньги. Начальники и специалисты, которых ты сажал в кабину, ездили бесплатно и делали вид, будто ничего не видят. А теперь ведь люди говорят: Сами на деньги, собранные с нас, дом себе построил. Это — серьезное обвинение. И всю жизнь носить тебе обиду односельчан на своей совести.

Кровь прихлынула к лицу Самигуллы, даже уши покраснели и глаза забегали, не находя точки, на которой могли бы задержаться. Но он быстро преодолел растерянность, ударил, будто бы спохватившись, ладонями себе по коленям:

— Налить в рюмки налили, а выпить забыли!

— Своевременное замечание, — отозвался на его слова Билал. — В горле уже пересохло, а хозяин молчит!

— Я что, я — пожалуйста, давайте выпьем, — пробормотал Ильгиз.

— А ты, оказывается, востроглазый, все замечал, — сказал Сами Азамату, дожевывая после выпитой рюмки кусочек огурца. — Сколько уж лет, как я пересел с машины на трактор, а ты все помнишь. По правде говоря, все это мелочи, мелочитесь вы, ребята.

— Наверно, у Азамата не было денег и ты его высадил, вот он и запомнил, — засмеялся Билал.

— Все, шутки в сторону! — Ильгиз, холодно взглянув на товарища, положил руки на стол и заговорил в официальном тоне. — Суд продолжается. Если мне не изменяет память, восемь лет назад сгорело здание правления колхоза. Мы в то время еще в пацанах ходили, а вы, обвиняемый Самигулла Бускунов, уже водили персональную машину председателя. Комиссия из райцентра пришла к заключению, что причиной пожара явилось короткое замыкание в электропроводке. Огонь вспыхнул в полночь. А как раз перед этим, вечером, кассирша, главбух и вы привезли из банка деньги для выдачи зарплаты колхозникам — очень по тому времени большую сумму...

— Надеюсь, вы не собираетесь обвинить меня в поджоге правления? — усмехнулся Сами, однако высокомерное выражение — зря, мол, стараетесь, все равно ни на чем меня не подловите — с лица «обвиняемого» исчезло.

— Нет, упаси Аллах! — заверил его Ильгиз. — Разве ж вы могли пойти на такое черное дело! Для этого уж и не знаю какое сердце надо иметь! Меня вот что удивляет: как могло произойти замыкание в здании, построенном всего лишь за три месяца до пожара? Ведь в нем перед сдачей сто раз все было проверено, какая-никакая, а комиссия его принимала. И нате вам — замыкание как раз в тот день, когда привезли деньги! Кстати, свет в правлении на ночь, надо думать, выключали?

— Выключали во всех комнатах, кроме той, где сидел сторож.

— Не могло замкнуть из-за одной лампочки. Это раз. Есть еще и другие обстоятельства, заставляющие задуматься. Не прошло после пожара и месяца, как главбух уволился и куда-то уехал. Вскоре у кассирши помутился разум — попала в психбольницу. А вы, обвиняемый, почему-то быстренько пересели с машины на трактор. — Ильгиз, прервав свою речь, испытующе посмотрел на Самигуллу. — Может быть, Азамат ошибается, может быть, не на те деньги, о которых он говорил, а на эти, будто бы сгоревшие при пожаре, построен дом?

— Какой дом? Какие деньги? — Сами то ли и впрямь не понял вопроса, то ли прикинулся непонимающим. — Постой, да ты что?! Говорят, милиция, если захочет, может придраться даже к телеграфному столбу. Так и ты: готов заподозрить ни в чем не повинного человека в чем угодно! Я не видел, положили главбух с кассиршей деньги в сейф или нет, мое дело маленькое — отвез их, куда было велено, и обратно привез. Они постучали в дверь правления, сторож их впустил, немного погодя они вышли, уже без большой сумки, в которой привезли деньги. Помню только, что у кассирши под мышкой был какой-то сверток. Что касается моего дома, братишки...

— Погоди-ка, о доме — потом, мы, кажется, подошли к очень интересному факту. — У Ильгиза загорелись глаза. — Выходит, кассирша переложила деньги из сумки в сверток?

— Откуда мне знать...

Тут Сами, будто сообразив, что так оно, возможно, и было, удивленно вскинул брови, выпятил трубочкой губы.

— А после пожара тебе этот сверток не вспоминался? — спросил Ильгиз.

— С чего бы? Нет. Да и когда мне было об этом думать? С раннего утра до ночи — за рулем, председатель, и без того беспокойный, совсем ошалел, гонял туда-сюда без передышки. Тебе легко спрашивать, а попробуй-ка представить себя на моем месте! А то сидишь тут, задаешь вопросы, какие даже в комиссии по пожару никому в голову не приходили. И ва-апще, надоело мне это, хватит! Твоя учеба на юриста еще не дает тебе права допрашивать меня! — вспылил вдруг более или менее спокойный до этого Сами и начал раскаляться, как набирающий обороты мотор. — Что ты ко мне пристал? Испытать решил? Практика тебе понадобилась? Опыта набираешься? Я не дурак, чтобы ничего не понимать. Думаешь, я не заметил, как ты дружкам подмигивал? Вот напишу туда, где учишься, что устроил издевательство над честным человеком, и там управу на тебя найдут, живо пинком в задницу вернут в аул, быкам хвосты крутить!

— Успокойся, Сами-агай, это же просто игра, — напомнил Билал, посмеиваясь. — Выпивки без разговора не бывает. Кстати, дай-ка я рюмки наполню, пусть стоят наготове!

Будущий агроном первой наполнил рюмку «обвиняемого», поставил ее перед ним. Это подействовало на Сами умиротворяюще. А Ильгиз словно и не заметил его вспышку, не услышал угрозу написать жалобу — продолжил разговор как ни в чем не бывало:

— Вот ты, Сами-агай, сказал, что некогда было тебе думать. Но человек не может жить не думая. К примеру, колеса машины не наделены такой способностью: куда ты поворачивал их рулем, туда они и катились. А у тебя есть голова, для того и предназначенная, чтобы думать. Так неужели пожар и судьба денег, которые должны были раздать колхозникам, не заставляли тебя задуматься? Ведь в тех деньгах, наверно, была и твоя доля?

— Мне не так уж много причиталось.

— То-то разговор об этой потере ничуть тебя не расстроил!

— Да что толку теперь расстраиваться и копаться в давно забытом деле! В нем специалисты разбирались, пришли к заключению, что провода в том месте, где их ввели через стену, не были заизолированы как следует, а бревна — сухие... Давай уж, Ильгиз, не привязывайся ко мне. Я к тем деньгам не прикасался, правление не поджигал. В тот вечер отвез бухгалтера с кассиршей домой и сам вскоре лег спать, сильно устал за день. Когда жена разбудила, припал к окну и вижу — канцелярия горит. Ну и бегом — туда. Испугался, как бы огонь не пошел полыхать по всему аулу, других мыслей и не было. Раз ты такой умный, вместо того, чтобы тут в ребячью игру играть, отыщи лучше тех, в чьих руках были деньги, отыщи и притяни к ответу — вот будешь тогда юрист. А то морочишь мне голову...

— А ты комиссии о том, что кассирша из правления вышла со свертком, сообщил?

— Нет.

— Почему?

— У меня ведь о деньгах не спрашивали. Да к тому же черт знает, что в свертке было. Мало ли что женщины с собой носят. Может, оставила там какие-нибудь штанишки-трусишки, а вечером забрала.

— Вряд ли. Зачем ей было на работу, как ты говоришь, штанишки-трусишки брать? Женщины в ауле трепались, будто бы она где-то проговорилась: ладно, мол, деньги с собой унесла, а то пропали бы зря. Тебе это не доводилось слышать?

— Нет, не доводилось. Раз она умом тронулась, невесть что могла наплесть. Всему верить, так...

— Хоть у сумасшедших мысли и путаются, они все равно говорят о том, что раньше пережили, что в их мозги было заложено.

— Не знаю, я не доктор, вы, образованные, это лучше знаете.

Ильгиз замолчал, собираясь с мыслями, в доме на некоторое время установилась тишина. По улице, весело переговариваясь, прошли гурьбой подростки. На другом конце аула залаяла собака, вслед за ней — вторая, третья... Где-то вдалеке гудел двигатель машины.

— Может, хватит уже об этом? — сказал, зевнув, Билал.

— В самом деле, хватит, — поддержал его Сами и потянулся к рюмке: должно быть, решил не оставлять налитое, если сейчас встанут, чтобы разойтись. — Помоги Аллах тем, кого судят в настоящем суде. Даже от игры пот прошибает...

— Нет уж, — возразил Ильгиз, — раз начали, давайте доведем игру до конца. Скажи-ка, Сами-агай, впоследствии главбух или кассирша разговора о пожаре и деньгах с тобой не заводили?

Самигулле надоел допрос, поэтому он лишь отрицательно мотнул головой.

— Вы же, наверно, все-таки встречались, разговаривали, может быть, они невзначай обронили подозрительное слово?

Сами, немного подумав, сказал неуверенно:

— Не помню. Кто ж на это обратил бы внимание? Правда, месяца полтора спустя от главбуха пришло мне письмо.

— Письмо? — У Ильгиза округлились глаза. — Что за письмо?

— Обыкновенное, простое. Спрашивал у меня, что в колхозе нового, на прежнем ли месте я работаю, как поживает эта девчонка, кассирша, значит. Сам он, мол, скучает по аулу, уж не вернуться ли ему назад. Это он, надо так понимать, в насмешку написал. Раньше-то, с самого начала, как приехал в аул, все бурчал: дурацкий колхоз, дурацкий район — ничего ему у нас не нравилось...

Парни от удивления рты разинули — не ожидали такого сообщения. Колоться, что ли, как говорят в милиции, начал Сами? Или уж сам решил разыграть их? Хотя, судя по выражению его лица, не похоже на это.

— Почему он именно тебе написал?

— Сам удивляюсь. В друзьях с ним не ходил.

— Ты на письмо ответил?

— Нет. Зачем мне лишние хлопоты?

— Извини, Сами-агай, либо ты в самом деле недотепа, либо нарочно дурака валял. У тебя же в руках — явные улики! — Председательствующий, то есть Ильгиз, огорченно покачал головой. — Неужели письмо не насторожило тебя? Он ведь хотел выведать, какова здесь обстановка, как держится кассирша, не дознались ли следователи до чего-нибудь, что опасно для него. Письмо прямо-таки наталкивает на мысль, что суть этого дела — в пропавших деньгах. Ради того, чтобы, прикарманив их, замести следы, и сожгли правление. Может быть, и кое-кто повыше был в этом заинтересован: кто-то преступление замыслил, а бухгалтер с кассиршей замысел исполнили и потом поделили деньги меж соучастниками. Для отвода глаз была вызвана комиссия. Но как она, глядя на кучу золы, оставшейся от правления, могла определить, что провода были введены через стену без надежной изоляции? Это же фантастика! Тут твоя совесть, Сами-агай, должна была сработать. Ты здесь живешь, колхоз — твой, и, кстати сказать, в строительство правления был вложен в какой-то мере и твой труд. Почему же ты отнесся к происшедшему так равнодушно? Почему не сообщил о свертке, о письме в районную прокуратуру, а если бы там от тебя отмахнулись — в республиканскую, в Уфу? Эх, ты!..

Самигулла молчал. Сидел опустив голову, как не выучивший уроки ученик перед ругающим его учителем. Возбужденный Ильгиз поднялся из-за стола и, встав посредине комнаты, решительно хлопнул ладонью о ладонь:

— Вот закончу учебу, вернусь и раскручу это дело! Комиссия, говоришь, в нем разбиралась? Да ни в чем она не разобралась! А ты, Сами-агай, располагая такими фактами, воды в рот набрал...

— У меня же, говорю, кроме как о пожаре, ни о чем не спрашивали. А раз не спрашивали, зачем мне с чем-то в их расследование соваться? Я человек маленький.

В мгновение ока Ильгиз оказался перед Самигуллой, закричал в сердцах:

— Маленький? Нет, не маленький ты человек, а малодушный!

— Не кричи на меня! Нет у тебя такого права. Между прочим, я по возрасту старше вас. — Сами тоже поднялся, повертел головой, словно бы отыскивая взглядом какие-то свои вещи, как это делает человек, собравшийся уйти.

— Что толку от возраста, если ума нет! — съязвил Ильгиз, державшийся до этого солидно и вдруг сорвавшийся на крик.

— Эй, эй, остыньте! Сами-агай, не принимай все это близко к сердцу! — Теперь и Билал, видя, что разговор повернул куда-то не туда, вскочил с места, взял Самигуллу под руку. — Ты же не из тех, кто не понимает, что говорится в шутку, а что — всерьез. На настоящем суде люди, бывает, тоже горячатся, да еще как! Сядь-ка на место, махнем еще по одной...

То ли угодливый тон Билала подействовал, то ли Самигулла сам понял, что рано еще уходить, — потоптался он возле стула, как гусь, примеривающийся к гнезду, и сел. Сказал, успокаиваясь:

— Давайте не будем привязываться друг к другу. А то насели на меня, как будто это я умыкнул деньги и устроил пожар.

— Извини, я чересчур разгорячился, — признался Ильгиз, тоже вернувшись на свое место за столом. — Никто тебя не обвиняет в краже денег и поджоге правления. Твоя вина лишь в том, что не сообщил важные сведения в следственные органы. Если б сообщил, там, может быть, давно установили бы виновных. Впрочем, двое из них нам известны. Остается выяснить, кто и как действовал. Хотя комиссия свалила все на электричество, народ в ауле догадывался, что кто-то нагрел на этом руки. Сам посуди, неспроста же главбух сбежал в другой район, а кассирша угодила в психбольницу. А тот, кто подучил их, возможно, разгуливает среди нас.

— Ладно, Ильгиз, оставь агая в покое, — подал опять голос Билал. — Он же обо всем, что знает, рассказал. Человек всего лишь спросил, имеет ли милиция право врываться в дом и устраивать обыск без санкции прокурора, а ты целый суд затеял.

— Помолчи! — резко оборвал Билала Азамат. — Не интересно тебе, так не слушай, а мне это интересно. Продолжай, Ильгиз.

Билал недоуменно развел руками, дескать, не понимает, с чего Азамат взвился. Отвернувшись, приподнял занавеску, уставился в окно, хотя на улице уже стемнело и ничего там не было видно.

— Ладно, — сказал Ильгиз, — продолжим. Но пока отвлечемся от этого дела, поговорим на другую тему, а потом сделаем соответствующие выводы. Ты, Сами-агай, наверно, заметил, что в последнее время и газеты, и радио, и телевидение чуть ли не каждый день сообщают о разных катастрофах. То поезда столкнутся, то корабль утонет, то самолет потерпит аварию. Гибнет техника, но это еще ладно бы, можно пережить, — людей жалко. Десятки, сотни жизней враз обрываются. А в чем причина таких катастроф? Зачастую — в беспечности, в безответственности всего лишь нескольких человек. Вот и ты, Сами-агай, проявил беспечность, отошел в сторонку, промолчал — ты, дескать, человек маленький, — а в результате и тот, кто деньги прикарманил, и тот, кто правление подпалил, разгуливают на свободе.

— Ну ты уж слишком! Все в одну кучу свалил. И поезда, и пароходы, и самолеты готов на меня навесить. Какое я к ним имею отношение?

— Я о них лишь для примера сказал. Может, думаю, это пробьет твое равнодушие, разбудит спящую совесть. Ведь, если разобраться, все большие беды начинаются с каких-то, казалось бы, пустяков.

— Я в авиации служил, — вступил в разговор Азамат, — и у нас в полку все время напоминали об одной давней катастрофе. Механик гаечку в самолете при ремонте не зашплинтовал — то ли забыл, то ли поленился. Ты, Сами-агай, — технарь, знаешь, конечно, что такое шплинт. Пустячок, с грамм весом. Но из-за него, точнее из-за его отсутствия, случилась трагедия. В полете от вибрации гаечка раскрутилась, рассоединилась тяга управления, огромный самолет упал и разбился. Погибли двенадцать человек. Механика приговорили к расстрелу, но ведь ничего этим поправить уже не могли.

— Вот и я об этом говорю, — подхватил Ильгиз. — Если б суд был настоящий, угодил бы ты, Сами-агай, за решетку.

— Не пугай! Откуда тебе это знать, хоть ты вроде бы и юрист.

Ильгиз засмеялся. Смешно, Сами пытается принизить его личностные качества. Право слово, в каждом из них еще сидит мальчишка, готовый чуть что — тут же обидеться и отомстить за обиду.

— Надо бы выйти покурить. Но сперва — по глоточку... — Это Билал. Надоело ему смотреть в окно.

Предложение приняли.

После неторопливого перекура вернулись в дом и расселись по своим местам в более приподнятом настроении. Некоторая взвинченность, вызванная долгим «судебным заседанием», прошла.

— Ну, товарищи, вопрос о сгоревшем правлении пока отложим, перейдем к другому вопросу, — сказал Ильгиз.

У Самигуллы глаза,что называется, полезли на лоб.

— Вы что — на всю ночь хотите меня здесь задержать? Похоже, решили-таки пришить мне «дело». И зачем только я к вам зашел?!

— Этот вопрос с предыдущим напрямую не связан, но и нельзя сказать, что между ними совсем нет связи, — невозмутимо продолжил разговор Ильгиз. — Вы, обвиняемый Бускунов, вскоре после того, как сгорело правление колхоза, пересели с машины председателя на трактор. Ранней весной, когда вы вместе с отцом Азамата, Фаррах-агаем, перевозили на тракторных прицепах понтоны для моста...

— Ребята, давайте не будем касаться этого, а?

— Нет, будем! — чуть ли не закричал Азамат.

— Да сколько ж можно... — Сами переменился в лице, на щеке в нервном тике задергался мускул. Затронутая тема явно испугала его. Подобно скотине, случайно оказавшейся в чужом дворе, он ошалело искал путь к спасению от нежданной беды. Глаза у него опять забегали. Наконец, задержав взгляд на Ильгизе, Сами обреченно вздохнул и поудобней умостился на своем стуле: ладно, мол, делайте со мной что хотите, я согласен.

— В одном месте «Беларусь» Фаррах-агая начала сползать боком вниз по откосу, дорога раскисла, было скользко. Трактор остановился, сильно накренившись, вот-вот мог перевернуться. А ты, Сами-агай, вместо того, чтобы поспешить на помощь товарищу, отцепил свой прицеп и уехал домой. Что пережил там Фаррах-агай, как он умер — дело для нас темное, как сегодняшняя ночь. А ведь вы вместе отправились за понтонами, вместе погрузили, вместе поехали к месту назначения. В дальней дороге, в особенности при поездке с большим грузом, водители держатся на виду друг у друга — это неписаный закон. Значит, ты видел, что происходило с трактором Фаррах-агая...

— Не терзайте мне душу, даже вспоминать об этом тяжело! — Сами вперил умоляющий взгляд в «председателя суда», но лицо Ильгиза выражало непреклонность. Билал, который раньше пытался защитить «подсудимого», теперь рта не раскрывал, опять смотрел, отвернувшись, в окно. Сами понял, что снисхождения ни от кого не дождется. Он попробовал через силу улыбнуться, взял в руку рюмку, однако пить не стал, поставил ее обратно на стол. Выдавил из себя: — Мы так не договаривались. Уже поздно, я пойду домой.

Но едва он поднялся — путь ему преградил Азамат:

— Никуда ты не пойдешь! Садись! Расскажешь нам, как все тогда произошло.

— Да вы что, ребята! — изумился Сами. — Это уже не игра, вы, я гляжу, всерьез намереваетесь обвинить меня в том, в чем я не виновен.

— И впрямь не надо превращать игру в серьезное разбирательство, устраивать форменный допрос, ни к чему хорошему это не приведет. — Билал, оторвавшись от окна, обернулся к дружкам. На его гладком, красивом лице проступила досада. — Я вас с самого начала предупреждал...

В доме воцарилась тишина. Почувствовав какую-то неловкость, все враз закурили, во двор на сей раз не вышли.

— Уж и не знаю, что сказать, — проговорил спустя некоторое время окутанный дымом от своей сигареты Сами. — Там узкое место, вытянуть трактор Фаррах-агая назад моей «Беларусью» было невозможно. Если бы и попытались, обе машины могло утянуть в овраг. Я сказал, чтобы он посидел спокойно, не дергался, пока не вернусь на гусеничном тракторе, и уехал. Но он же был неугомонный человек — видно, решил выбраться своими силами. Трактор опрокинулся, его прижало дверцей кабины. Когда я вернулся, он был уже мертв.

— Выходит, в гибели Фаррах-агая виновен не ты, а его «Беларусь»? Так ты считаешь?

— Я говорю, если бы подождал чуток, ничего бы не случилось...

— Но ты же не ребенок, чтобы при такой ситуации сразу кинуться домой! Неужели двое взрослых мужчин не могли придти к единому мнению? А может, отец был против того, чтобы ты оставил его одного, а ты все-таки уехал? — Губы Азамата, кинувшего это обвинение, дрожали.

Сами опять заволновался. Он зашел сюда с намерением обругать расшумевшихся парней, а получилось, что его самого взяли в оборот. Как бы еще не надумали передать дело в настоящий суд. Ушлым парнем оказался этот Ильгиз. Что ни говори, а голова у него работает. Ишь ведь как все раскрутил! Начал со своей мальчишеской обиды и увязал ее в конце концов со смертью Фаррах-агая. Не сговорились ли они насчет всего этого заранее? Впрочем, как они могли знать, что он, Сами, зайдет к ним? Если уж говорить положа руку на сердце, то вроде бы есть на нем вина. Попытайся он тогда — может, и вытянул бы Фаррахов трактор своей «Беларусью». Только пришлось бы помаяться. А маяться, да и вообще спешить на выручку, по правде сказать, не хотелось. Сами в душе даже позлорадствовал, увидев, что прославленный тракторист попал в трудное положение, что его трактор может свалиться в овраг. Но признаваться в этом сейчас, конечно, смысла нет.

Сами встал, кинул окурок в печь, обернулся к Азамату:

— Говорю же тебе: нужен был гусеничный трактор, я и отправился за ним. Кто мог знать, что «Беларусь» твоего отца опрокинется? Знал бы, так не уехал бы. В дороге всякое случается, кто только в пути не застревал. И со мной это случалось, иногда ночь напролет мытарился. Зря вы ко мне привязались, будто я...

Он не успел договорить — Азамат подскочил к нему, схватил за лацканы пиджака, тряхнул.

— Ты виноват в смерти моего отца, ты! Сволочь, подлая душа!..

Билал с Ильгизом бросились было разнимать их, но Азамат что есть мочи толкнул Самигуллу, и тот, беспомощно взмахнув руками, словно попытавшись ухватиться за воздух, грохнулся на пол.

— Азамат! Не трогай его! — запоздало крикнул Ильгиз и подбежал к Сами, чтобы помочь ему подняться. — Прости, Сами-агай, я не думал, что так получится!

Сами полежал, скрючившись, затем медленно, морщась, поднялся, сел на свой стул. Проговорил глухо:

— Знаете, я ведь могу на вас самих подать в суд. За избиение честного человека. Билал, ты — свидетель. Там вам быстро и руки, и языки укоротят. — Только что сидевший съежившись Сами на глазах преобразился — выпрямился, на лице обозначилась решительность, голос звучал все громче: — Я ненавижу вас, ненавижу! Невесть кем себя вообразили, хотя одной ногой все еще в навозе стоите, другой на асфальт не успели ступить. — Устремил злой взгляд на Азамата: — Я твоего отца не любил. Поэтому тогда уехал. Начальство объявило его «маяком», только его возвышало, сажало в президиум, ордена — только ему, в депутатах — он, в Москву на выставку съездил тоже он. Да, он был работящий, но и я работал не хуже, и мне хотелось слышать похвалы, получать награды... — Сами говорил торопливо, будто кто-то за ним гонится, вот-вот догонит и прервет его, не даст выплеснуть все, что накипело в душе. — Но не я убил твоего отца, такие сами себя убивают. Если б не в тот день и не там, так в другом бы месте он погиб, потому что слишком уж любил свою славу, всегда старался отличиться, даже рискуя жизнью. Вот и тогда, видно, решил показать, что может обойтись и без моей помощи, не стал ждать...

Сами умолк, глянул поочередно на своих слушателей и, испугавшись, что наговорил сгоряча лишнего, сник. Рука, как бы щелкнувшая кнутом, обессиленно повисла, на лице, искаженном вспышкой ярости, проступила растерянность, и весь он снова съежился, даже в плечах, казалось, стал уже.

— Ладно, Самигулла Бускунов, суд на этом закончен, — объявил Ильгиз, глядя на понурившего голову «подсудимого». — Мы объяснились, получили довольно-таки много сведений, прежде нам не известных. Какие из этого сделать выводы — подумай сам. Спасибо, что зашел к нам!

Сами встал и, тяжело передвигая ноги, будто к ним были привязаны гири, направился к выходу. Теперь никто не стоял на его пути, никто не удерживал.

— Суд закончен... — проговорил он каким-то странным, похожим на стон голосом. И добавил, уже закрывая за собой дверь: — Нет, еще не закончен...

Слов его, сказанных за дверью, парни не расслышали. Они снова сели было за стол, но продолжать разговор не хотелось — устали. Соснуть до утра решили у Ильгиза, чтобы не беспокоить своих, явившись домой за полночь.

+ + +

Рассвело, и солнце поднялось уже довольно высоко, когда Ильгиз проснулся оттого, что стукнула калитка и во дворе обрадованно тявкнула собака. Увидев в окно идущую от ворот мать, он выскочил на крыльцо.

Лицо у матери было расстроенное. У Ильгиза екнуло сердце: не случилось ли что с сестрой или ее ребенком?

— Как там Таскира-апай? — спросил он встревоженно. — А где отец?

— У Таскиры все в порядке, — ответила мать, отмахнувшись от радостно запрыгавшей рядом с ней собаки. — А отец... — Голос ее задрожал. — В котельной Сами повесился. Туда народ сбежался, отец остался там. И с чего он так? О Самигулле говорю. Вроде бы с женой в ладу жил...

Ильгиз остолбенел: Самигулла сам себе вынес приговор!

— Доигрались! Говорил же я вам... — сказал Билал, вышедший вслед за Ильгизом на крыльцо.

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2007

Главный редактор - Горюхин Ю. А.

Редакционная коллегия:

Баимов Р. Н., Бикбаев Р. Т., Евсее­ва С. В., Карпухин И. Е., Паль Р. В., Сулей­ма­нов А. М., Фенин А. Л., Филиппов А. П., Фролов И. А., Хрулев В. И., Чарковский В. В., Чураева С. Р., Шафиков Г. Г., Якупова М. М.

Редакция

Приемная - Иванова н. н. (347) 277-79-76

Заместители главного редактора:

Чарковский В. В. (347) 223-64-01

Чураева С. Р. (347) 223-64-01

Ответственный секретарь - Фролов И. А. (347) 223-91-69

Отдел поэзии - Грахов Н. Л. (347) 223-91-69

Отдел прозы - Фаттахутдинова М. С.(347) 223-91-69

Отдел публицистики:

Чечуха А. Л. (347) 223-64-01

Коваль Ю. Н.  (347) 223-64-01

Технический редактор - Иргалина Р. С. (347) 223-91-69

Корректоры:

Казимова Т. А.

Тимофеева Н. А. (347) 277-79-76

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев