Андрей Юдин
ГОСТЬ
* * *
Родом из детства, себя призываю к истокам.
К ним прорезаю окно — светом — внутренним оком.
С самого детства ко мне простирая ладони,
жмется в потемках тщедушный и хилый дошкольник.
Думает думу отец над порожним стаканом,
освобождаясь душою от буднего хлама.
Мама — мой ангел — глаза у нее — загляденье!
Только сейчас в них откуда-то гнев и презренье.
Вся из карманчиков детства — ракушка и галька…
Птица, которая мне представлялась: «Я — галка…»
Ни сожалений, ни мстительных чувств, ни любовных…
Пульс и Вселенной, и мой — в перебоях неровных.
* * *
В доме ни копейки денег.
По пути на потолок
целой дюжиной коленок
сучит воздух паучок.
От себя к себе коляску
женщина толкает зло.
Белоснежный лоб над маской
марлевой, почти — чело.
Беспристрастно, как бывалый,
дед оглядывает старь.
Смотрит мальчик годовалый
на коленчатую тварь.
Под окном — кто врозь, кто парно
пешеходят, где светло,
вдоль по просеке фонарной …
Месяца округ — гало.
На окне — зеркальный сколок
с пол-России, с полстраны,
что накладывает Молот
мысленно на Серп луны…
* * *
Трепещут березы в дорожной пыли,
спустя рукава до земли.
И остов моста на недвижной реке,
как дикая тигра в прыжке:
кошачьи вытягивая позвонки,
скелетом повис посредине реки.
Накрытый соломинкой передо мной
на корочке берестяной
карабкается муравей, а правей
за шумным разлетом ветвей,
обильные тени влача по траве,
плывут облака в синеве.
На краешке взгляда пунктирит москит
и скрипкою ухо саднит…
В привычную сердцу попав колею,
без признаков жизни стою:
не из чепухи ли я сам сотворил
вдали от пера и чернил
Вселенную общеполезных вещей —
подробную до мелочей?
* * *
Не потому ль, что в октябре
темнеет рано, в хвойной куче
я вырастил огонь — в костре
взвиваю палкой искры круче!
И вот что потрясло меня:
бессмысленность в трудах улитки,
что к свету моего огня
свои приволокла пожитки.
Я с ветки снял ее и хруст
меж пальцев дрогнувших услышал…
И мир вокруг стал гол и пуст,
как если б я из мира вышел.
* * *
Скребет и топит льдина льдину,
а там, где русла поворот, —
волнующуюся плотину
веселый образует лед.
По быстроте, с которой тает,
мне кажется, земля сама
себя кусками вплавь пускает,
а по утрам опять — зима.
Сшивает сызнова по кругу
морозной кашей водоем,
и лед у берега упруго
трещит опять под каблуком, —
но полдень вновь подвигнет реку,
разговорит на целый день,
и болтовня, найдя прореху,
развалит зимнюю межень.
Тогда — выгуливая лень,
хожу по-птичьи безмятежно
смотреть на то, что есть вокруг.
Все шепчет мне, что я не прежний.
Мир изменяется не вдруг.
* * *
Летающая в доме бабочка
мешает спать, мешает жить.
С ноги запущенная тапочка
и та — ее не может сбить.
Кружится по всё большей площади
вселенной — в голову вошла.
И в сводах черепа полощутся
два веерных ее крыла.
Я чувствую, как счетчик Гейгера,
подспудных катаклизмов ход,
когда то развернутся вееры,
то схлопнутся, задрав испод.
И мысли более не вяжутся
значительней пригоршни слов:
такая тишина, что кажутся
попятными шаги часов.
АЗАС*
Русскому добровольчеству 91—92 г.
По небу, вслед первому птичьему следу,
заведомо зная, куда я приеду,
я еду в Сухуми с широкой душой:
со сменой белья и армейской кирзой…
И все, что не прошлое, — тает в тумане.
Как солнечный зайчик в граненом стакане,
сверкает светило поверх облаков.
Я еду достойно отведать даров
Приятного края. И кренится бортом
Машина над сочинским аэропортом,
и сонная пялится в стекла братва.
А из металлического рукава
выкладываются красивые шасси…
—————
* Азас — гость (абхаз.).
Толчок — и садимся: на горе, на счастье?
А в городе Сочи, где жаркие дни,
а ночи прохладны, нас ждёт проводник.
Там всё как и встарь, хоть пестрят камуфляжи,
но платится дань кобеляжу на пляже.
Скорей, интуристами выглядят все,
а город — на прифронтовой полосе!
И вот уже я переправлен за Псоу,
на пост боевой, мирно внемлющий Цою.
…Здесь головы кружат прохожим орлы
И бьются об скалы морские валы,
людские гнездовья горами объяты,
и ворванью пахнет зернистый песок,
мужи — волосаты, а жены — усаты,
и мир, и война — все смоталось в клубок.
Здесь климат так мягок, а нравы суровы —
по геополитике яйцеголовых
с насиженных мест, как лежалую пыль,
сдувает людей — всех и вся вперемежку:
вон грузится скарб на ручную тележку
И катится в ней меж воронок и гильз.
Народ, чьи селения пламенем слизаны,
а те, что не слизаны, так же безжизненны, —
Сражайся! — да сбудется твой газават.
Иначе к чему эта боль и увечья,
и трупы, как тот, где на голом предплечье
татуировкой синеет: «Герат»?..
…В бинокле — Сухум со щетиной антенн
и с бликами солнца от стекол и стен,
так близко — не дале каких-нибудь сфинксов!
А руки немеют от тяжести «цинков»,
Бежишь под прикрытием горстки парней
В окоп — не в окоп, а за насыпь камней.
Нередко то злость пробирает, то паника,
от груды песчаника тянет органикой,
но всякому трупу уже все одно:
что месяц, что крест, что деревня, что город…
И шея опарой вылазит за ворот:
мохнатые пули не титры в кино…
Я тоже и злость и бессилие вызлю,
стреляю и сыплю за гильзою гильзу,
но стук автомата не слышу — лишь вой
сорвавшейся пули очередной…
О, горцы, любимые мной за единство,
за дружбу, за щедрость, за гостеприимство,
в чей дом ни войди — все, кто в доме, — встают! —
я с вами для светлых и горьких минут.
Пусть бомбы визжат и сужают все в точку,
то рвут перепонку, то печень, то почку, —
я с вами, хоть я не националист,
скорей, политический атеист,
скорей, так опасность мне нервы щекочет…
Но прав всяк народ, коль живет он как хочет! —
здесь первым я встану за нейтралитет:
в гражданской войне победителей нет.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
