|
|
Элеонора Хасанова
«Я ищу потерянную духовность…»
О природе творчества Рафаэля Кадырова
Рафаэль Кадыров — один из самых интересных современных
художников, чьи произведения, однажды увиденные, трудно забыть. Он
принадлежит к числу живописцев, творчество которых не ограничивается рамками
какого-то одного направления в искусстве. Не вполне «свой» как для
авангардистов, так и для представителей реалистического направления, Рафаэль
заметен на любой выставке, где присутствие его работ вполне уместно. В чем
же феномен такой универсальности? Чтобы получить ответ на этот вопрос,
рассмотрим ряд произведений живописца, созданных в разные годы его
двадцатилетней художнической деятельности.
Для Рафаэля, выходца из сельской глубинки, главная тема творчества неизменно
связана с поэтическим миром деревни. Это дает ему возможность не только
отразить незатейливую прелесть и гармонию патриархальной жизни, но и
прикоснуться к живому мировосприятию своих предков, чья духовность,
основанная на вере в красоту и разумность бытия, составляла основу
жизненного уклада. Как-то, работая над эскизом к картине «Одна» (1987), он
написал на полях наброска: «В творчестве своем я ищу потерянную духовность.
Истинную духовность ощущаю у людей уходящих и глубоко верующих, старых людей
деревни. Верю, что здесь сохраняется генофонд народа». Это понимание,
объединившее первые детские представления со зрелыми размышлениями
художника, стало для Рафаэля своего рода программным. Его обращение к
образам и темам народных песен, легенд, мусульманских праздников не вызвано
конъюнктурным стремлением создать некий национально-религиозный имидж. Речь
скорее идет о вживании в богатейший пласт народной культуры, стремлении
высвободить в нем спрессованную веками энергию доброты и мудрости, найти как
никогда востребованный сейчас путь к достижению гармонии между миром живой
красоты природы и человеческой душой.
Сопрягая хорошее знание классической традиции с остро индивидуальным
постижением мира, Рафаэль превращает простую жизненную ситуацию, лежащую в
сюжетной основе большинства своих полотен, в философски значимое действо, в
мистерию жизни. В его композициях, которые складываются из скупо отобранных
изобразительных элементов, особый смысл обретают категории пространства и
времени. Действие как таковое в картине обычно отсутствует, персонаж или
группа персонажей выносятся на передний план, вплотную приближаясь к
зрителю, как, например, в картинах «Колыбельная» (1989), «Пасечник» (1989),
«В ожидании гостей» (1993), «Вечерний намаз» (1993), «Размолвка» (1996),
«Путь невесты» (2004). Вполне «земные», обыденные темы, осмысленные
художником как явления духовного плана, способны вызвать в человеке
множество ответных чувств, воспоминаний, размышлений, переживаний. Это
картины-раздумья о вечном и суетном, о чуде рождения, о жизни и смерти, о
величии и красоте человеческой души.
Художник-мыслитель, ищущий за суетностью будней скрытую непреходящую основу
бытия, Рафаэль Кадыров отображает не реальность, а свое представление о ней.
Ради этого он идет на сознательное преувеличение, использование неожиданных
цветовых и пластических контрастов. Многие его композиции построены как в
кинематографе, по принципу кадрировки, дающей возможность найти наиболее
выразительное решение. Пространство картин нередко уподобляется некой
театральной декорации, неся в себе «поэтику странного». Фантастическим
воспринимается, например, старинное зеркало посредине холмистого,
пустынного, почти космического пейзажа в картине «Зеркало» (1987). Иногда
полотно уподобляется красочному ковру. Умиротворяющая пластика композиции,
ее подчеркнутая замкнутость и плоскостность перебиваются лишь вертикалями
фигур и предметов, объединенных художником в загадочную
сверхпространственную арабеску в картинах «Песнь Зухры» (1994), «Ноев
ковчег» (2001). Варьируется и живописное решение кадыровских полотен:
красочная фактура то материально плотная, то прозрачная, трепетная,
преобразующая пространство полотна в нечто пульсирующее лучистыми потоками
энергии. Это нечто может восприниматься как вселенная, как небесная река, не
останавливающая свои волны ни днем, ни ночью. В этом завораживающем
пространстве часто возникает излюбленный живописцем мотив нарождающейся
луны, трактуемый у Рафаэля как образ вечно обновляющейся жизни и
одновременно как напоминание об эфемерности человеческого существования.
Глубокая осмысленность избранных художником тем определяется как накопленным
личным опытом, так и успешно решаемой им задачей синтеза форм. За кажущейся
простотой и ясностью воплощенной идеи, легкостью исполнения и словно
случайной, играючи достигнутой гармонией всех частей композиции на самом
деле стоит колоссальный труд. Строгий и взыскательный к себе художник ряд
своих произведений, несмотря на их явный успех у критики и зрителей, считает
лишь этапами на пути к исчерпывающему раскрытию своего замысла. Он часто
создает вариации на один и тот же сюжет, стремясь обозначить все доступные
грани прочтения той или иной темы.
Ярким свидетельством напряженных творческих поисков являются картины серии
«Курбан-байрам» (1992—1994). Первые варианты живописных и графических работ,
посвященных этому религиозному празднику, довольно точно воспроизводят
конкретные реальные наблюдения живописца. По-видимому, главной причиной
того, что художник не был до конца удовлетворен первыми вариантами
«Курбан-байрама», стала их чрезмерная вещественная зримость, не позволяющая
вывести эту тему за рамки привычного восприятия. Новое в ее решении
появляется в одном из вариантов 1993 года. Изображенные крупным планом на
фоне бревенчатой стены, как в монументальной росписи, сельчане, среди
которых выделяется старуха с нарядным полотенцем в руках, воспринимаются
участниками важного, требующего внутренней сосредоточенности события.
Впечатление картины чисто земного бытия нарушает лишь фигурка девочки, чье
появление неожиданно в этой сюжетной канве. Девочка на фоне синего,
сыплющего снежинками неба предстает как вестник из иного мира. В ходе
дальнейших поисков художника в композиции остаются три фигуры: старика,
старухи и девочки. Здесь образ девочки, написанный легкими касаниями кисти,
кажется особенно хрупким, бесплотным. Худенькие руки, молитвенно прижатые к
груди, глаза, светящиеся состраданием, превращают ее из простого наблюдателя
происходящей сцены в светлый чистый образ, персонифицирующий добро. В
последнем варианте «Курбан-байрама» (1994) происходит окончательная
трансформация образа девочки в образ ангела, а старухи — в образ смерти.
Художник замыкает пространство, придает силуэтам предельную обобщенность,
ограничивая себя в палитре контрастно сопоставленными охристыми и
темно-зелеными цветами с тревожно врывающимся красным. Таким образом он
добивается исключительной выразительности этой композиции, восходящей к
знаковому началу, некоему сакральному таинству.
Другим примером удачно воплощенного замысла художника можно назвать картину
«В ожидании гостей» (1993). Здесь фигурка старушки возникает в условно
решенном пространстве, обозначенном зыбкими очертаниями холмов,
растворяющихся в мерцающей плоскости неба. Стерта грань между реальным и
фантастическим, и простое человеческое ожидание обретает статус
вневременного, длящегося бесконечно. Напряженности этого ожидания вторят
распадающиеся линейные ритмы, как знак неустойчивой бесприютной атмосферы
одиночества. В моделировке объемов человеческой фигуры и предметов художник
соблюдает некоторую уплощенность, позволяющую ему удержать в одном измерении
всю поверхность холста, достигнуть через эту условность предельной ясности и
выразительности силуэтных очертаний. Светящейся центральной доминантой в
картине неожиданно оказываются гигантские самовары, обнаруживающие свой
второй смысл, на который акцентирует внимание название произведения.
Самовар, традиционно воспринимаемый как символ домашнего праздника,
становится обозначением грусти, обманутого ожидания и несбывшихся надежд.
Колорит, построенный на приглушенных аккордах холодных зеленовато-серых и
теплых охристых тонов, становится цветовым обозначением гаснущей надежды.
Идея мудрого приятия жизни и смерти часто раскрывается художником через
образ бабушки. Наделенный высокой духовностью, образ глубоко верующей
бабушки, связанный со светлыми воспоминаниями деревенского детства, — это
символ чистоты и кротости, оберег в жизни и творчестве Рафаэля Кадырова.
Став центральным образом в ранних произведениях «Зеркало», «Колыбельная», «И
кормит, и одевает» (1987), он помог художнику глубже осмыслить связь
поколений, тему преемственности в круговороте жизни.
Картина «Непреходящее» (1990) своим композиционным решением, в котором
фигуры бабушки и внука находятся в неком замкнутом арочном пространстве,
невольно вызывает ассоциации с алтарным образом. Чувства, переживаемые
старой женщиной, прижимающей к себе хрупкого большеглазого внука,
неоднозначны: грусть смешивается с радостью, тревога — с надеждой. Удачно
найдена художником пластика рук персонажей: морщинистая старческая рука
бабушки с неизбывной нежностью поддерживает мальчика, в другой ладони,
подобно двум птенцам, покоятся ручонки внука. В этой работе, навеянной
воспоминаниями детства, художник проявляет удивительную чуткость в
постижении и передаче человеческих эмоций. Заметим, что в произведениях
Рафаэля Кадырова движение человеческой руки всегда значимо и одновременно
очень естественно. В «Источнике» (1998), например, жесты рук — доверчиво
раскрытых, как крылья, у юной матери, идущей за водой, трогательное объятье
младенца и успокаивающе оберегающий жест бабушки — способны выразить
тончайшие градации чувств и переживаний.
Среди ранних произведений Рафаэля, в основном тяготеющих к монументальности,
к плотной, материальной живописи, картину «Летний сон» (1989) можно назвать
первой в ряду намечающихся новаторских исканий. Ее прозрачная, напоминающая
старую фреску живопись строится на утонченной изысканной гармонии красок, на
мягких модуляциях золотисто-перламутровых и серебристо-синих цветов, что
рождает ощущение некоего волшебного видения. Раннее утро наиболее полно
отвечает состоянию детской души, исполненной светлого ожидания. Спокойные и
ясные линии реки и неба, текучий ритм ствола старого дерева гармонично
вторят движениям подростков. Плавной неотрывной линией передано гибкое тело
девочки, с неосознанным женским изяществом убирающей волосы. Изображая
угловатые фигурки мальчиков, художник представляет каждого из них в
полуповороте, в своем отношении к событию. Физическая неуловимость образов,
их недосказанность превращают персонажи кадыровских полотен из участников
кратковременного события в устойчивые образы-символы. Прекрасный, как мечта,
мир детства, близкий и одновременно недосягаемый, подобен ускользающему
отражению в осколке зеркала, в которое смотрится девочка. Крохотный
воробышек в руках мальчика как напоминание о доверчивости и ранимости
детской души. Второстепенным на первый взгляд деталям своих картин, будь то
зеркало, ковш, четки, цветущая ветвь дерева, художник придает особое
значение. Эти детали у Рафаэля несут важную смысловую нагрузку, помогая
лучше понять идею произведения.
В «Большой Медведице» (1992) именно неестественно перевернувшийся звездный
ковш — созвездие Большой Медведицы — является ключом к осмыслению всего
образного строя произведения. Изображенный на фоне шкуры убитой им когда-то
медведицы, старик-охотник с ужасом и мольбой вглядывается в небо. Изменивший
свое привычное положение звездный ковш воспринимается символом нарушенного
равновесия в природе. Земное и небесное неразрывно связаны между собой не
только в этой картине художника. Каким бы не был сюжет, как бы не строилась
композиция в работах Кадырова, изображению неба неизменно уделяется большое
внимание. Небо, раскрывающее динамику мироздания, вдохновило художника на
создание целого ряда работ так называемой «Небесной серии» (1990—1992). В
акварелях «Желтоглазая ночь», «Разговор», «Зухра», «Тотем луны», «Одинокая»,
как и в других работах этой серии, воссоздающих мир народных песен и легенд,
поражает абсолютная легкость самовыражения художника. Написанные на одном
дыхании, эти работы очаровывают свежестью и чистотой цвета, изысканной
простотой композиционных решений, точно найденным внутренним ритмом. Каждая
из акварелей этой серии не только формирует свой круг образов, но и вступает
во взаимодействие с другими работами. Они обосновывают и дополняют друг
друга, рождаются и проистекают одна из другой. Именно эта серия помогла
Кадырову окончательно обрести свой неповторимый почерк.
Произведения, созданные Рафаэлем в последние годы, в основном посвящены теме
материнства. Эта тема осмысливается им через призму евангельского сюжета в
«Избраннице» (2004), получает интимное, камерное звучание в «Музе» (2005),
философски трактуется в «Линии судьбы» (2003—2005). Образ юной матери отныне
становится главным в произведениях художника. Он как будто пытается вывести
некую универсальную формулу красоты, язык которой не нуждается в переводе.
Неожиданно оказывается, что темы «деревенских» картин Кадырова выходят за
рамки национальных тем, обретая общечеловеческий статус, а радость или боль
его героев способны растопить сердца самых разных зрителей, независимо от их
национальности и вероисповедания. Происходит это потому, что светлое,
искреннее творчество Рафаэля Кадырова направлено на утверждение непреходящей
ценности духовного мира человека, красоты и гармонии.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
