Домен hrono.ru   работает при поддержке фирмы sema.ru

Анатолий ЖУКОВ

ГОЛУБАЯ ПЛАНЕТА ПАМЯТИ

XPOHOС
НОВОСТИ ДОМЕНА
ГОСТЕВАЯ КНИГА

 

Русское поле:

СЛОВО
БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ
МОЛОКО - русский литературный журнал
РУССКАЯ ЖИЗНЬ - литературный журнал
ПОДЪЕМ - литературный журнал
Общество друзей Гайто Газданова
Энциклопедия творчества А.Платонова
Мемориальная страница Павла Флоренского
Страница Вадима Кожинова
Минуло полвека с тех пор (1952 г.), как вышел в свет первый сборник рассказов Сергея Никитина «Возвращение». Уже тогда критика отмечала его талантливость, рельефность и многоцветность зримых картин молодого писателя, психологически выверенный рисунок характеров действующих лиц в его рассказах, аналитическую пристальность и строгость художественных и социальных оценок. Что еще мы знали о нем, что приобрела и сохранила память к нынешнему дню, полвека спустя, когда этого замечательного писателя нет с нами уже почти тридцать лет?

Сергей Константинович Никитин родился 10 октября 1926 года в районном городе Коврове Владимирской области. Окончил Литературный институт имени Горького в 1952 году, сотрудничал в газетах и журналах, писал очерки и рассказы о своих современниках, а также короткие повести о послевоенной жизни. Больше всех его печатали литературный альманах (впоследствии журнал) «Наш современник» и широко известный, массово-тиражный «Огонек», выпускавший затем его рассказы отдельными брошюрами своей библиотечки литературного приложения. Они легко и быстро разлетались по огромной стране вслед за журналом, а потом собирались в книги других издательств: «Семь слонов» (1954), «В бессонную ночь» (1959), «Белый парус» (1960), «Костер на ветру» (1960) и др.

Светлый взгляд на мир, проникновенный лиризм, живописность, реалистическая точность изображаемой жизни — все это делало творчество Сергея Никитина широко востребованным и ценным для самого взыскательного читателя, для самой строгой критики. О нем охотно писали М. Лапшин, М. Синельников, Н. Замошкин и другие тогдашние знатоки советской литературы.

В первые послевоенные десятилетия над проблемами современной жизни успешно работали такие известные писатели, как Валентин Овечкин, Ефим Дорош и Владимир Тендряков, их социальная активность, смелое вторжение в жизнь были примером для писателей-документалистов и для нас, совсем молодых тогда газетчиков и журналистов, помогавших советскому народу развязывать «тугие узлы» сельской и фабрично-заводской производственной деятельности. А в рассказах Сергея Никитина те же в сущности производственные трудности были как бы отодвинуты на задний план, стали социальным фоном, впереди же стоял человек с его извечными проблемами жизненного устройства, дружбы, любви, брака, семьи, воспитания детей, их материального и духовного окормления… «Мир автономный, мир большой» — так назвал свою статью о его творчестве писатель Николай Замошкин («Литература и жизнь», декабрь 1959 г.), и мы, молодые журналисты и начинающие писатели, были согласны с ним. Мы тянулись к этому миру, мы уже знали, что он полней, ближе к живой жизни, убедительней. К тому же работали с успехом и такие близкие к Сергею Никитину рассказчики, как Сергей Антонов, Юрий Казаков, Георгий Семенов... Они тоже были даровиты, интересны, но и среди них Сергей Никитин выделялся цельностью мировосприятия, сердечной проникновенностью, тесной слитностью и взаимозависимостью человека, природы и общества.

Он хорошо знал жизнь и быт не только современного села, но и города, в особенности небольшого, районного или областного, любил родную свою Владимирщину, заповедные места которой зримо воспроизведены в его коротких повестях и рассказах, любил жизнь. Он был истинно русским писателем-патриотом, он знал цену своему родному народу, великой нашей стране, молодому советскому миру, и цена эта была такой высокой, будто Сергей Никитин уже тогда побывал в нашем пагубном нынешнем времени и понимал, какую безмерную потерю мы понесем. Скорее всего, он пророчески угадывал это время.

Я разыскал свои давние заметки, написанные, что называется, по горячим следам, вскоре после его смерти, неожиданной и обидной. Вроде недавно было его сорокалетие, Сергей Никитин считался в расцвете творческих сил, писал по-прежнему живописно и многокрасочно, и вот его, говорят, уже нет. Как поверить в это, тем более мне, любившему его рассказы, кажется, больше всех! Ведь это наш русский мир встает в них во всем своем величии и многообразии, его видишь красочным и объемным, чувствуешь его присутствие рядом, как присутствие другого человека в комнате, как взгляд этого другого человека. И тебе приятно, что этот человек здесь, он дорог тебе, ты принимаешь его как родного, как что-то принадлежащее лично тебе и необходимое, как воздух.

И вот вдруг его нет. Умер Сергей Никитин. Я узнал это с большим опозданием — болел, а широкого оповещения об этой смерти не было, только «Литературная Россия» напечатала три последних его рассказа и поместила его портрет и сообщение о смерти. Я читал эту газету за 15 марта 1974 года и не мог поверить, что Сергея Никитина нет на свете. И только сейчас я по-настоящему понял, что значение его для меня велико, он дорог мне навсегда, он близкий мне человек. А я и видел-то его один только раз, да и то мимоходом, в случайных для первого знакомства обстоятельствах.

Но знал я его давно, кажется, всегда. Первые его рассказы я прочитал еще в 1951 году, служа в армии, там же увидел и проглотил первый небольшой сборник «Возвращение», а уволившись в запас, увидел новый сборник — «Семь слонов». К тому времени он печатался уже лет шесть, с 1948 года. Его звезда уже взошла. Она не была очень уж яркой на литературном небосклоне тех лет, она и потом не была яркой, но она была особенной, непохожей, своеобразной. И ее заметили сразу читатели и, конечно, писатели. И я, начинающий рассказчик, не только заметил, но сразу понял: этот писатель — мой! Эта звезда — над моей дорогой. И это — настоящая звезда, а не минутная взлетевшая ракета праздничного фейерверка.

Так оно и вышло, предчувствие не обмануло. Позже я прочитал его рассказ «Голубая планета» — о нашей Земле, такой неповторимо прекрасной, дорогой и родной еще и потому, что это была русская земля, известная с детства и ничем не заменимая.

Больше всех его печатал «Огонек», там он вырос как писатель, хотя как-то трудно говорить о его росте, потому что он сразу явился зрелым, с серьезной проблематикой, с уже установившимся художническим почерком, пришел сложившимся мастером. Он разлетался по стране маленькими книжечками «огоньковской» библиотечки-приложения, он глядел с портрета на обложке вдумчиво-спокойно, красивый, молодой, чуточку грустный. А книжки настоящие, в плотных переплетах, выпустила первой в столице «Молодая гвардия».

Каждая его книжка была для меня подарком, я гордился ею, будто он написал ее для меня лично, я прочитывал полюбившиеся рассказы по нескольку раз, запоминал многие его сравнения, живые картины и сцены. Так читают стихи, но Сергея Никитина я читал как стихи и прозу одновременно — его рассказы обладали, кажется, всеми достоинствами, включая ритмический строй фразы и музыкальность.

Прошло больше пятнадцати лет со времени моего первого знакомства с творчеством Сергея Никитина, за эти годы в литературе появилось много имен, в том числе и громких, шумных, ярких, вспыхивали и минутные фейерверочные звезды, а его спокойная голубая звезда мерцала все так же красиво, как при первом ее появлении. По крайней мере для меня.

Сергей Никитин стал для меня вторым после Чехова литературным учителем, не зная об этом. Его влияние оказалось сильным, благотворным, формирующим меня, как рассказчика. Почти таким же, как влияние Чехова вначале. Но после увлечения Чеховым я полюбил повести и рассказы Л. Толстого, потом восхитился безумной мощью Достоевского, нашел заново Тургенева, выделил для себя еще нескольких надежных классиков (Гончарова среди них), но из современников самым близким оставался Сергей Никитин.

В конце шестьдесят седьмого года я отнес в журнал «Наш современник» свою студенческую повесть «Под колесами», которая уже побывала в редакциях многих журналов и была отвергнута. В «Нашем современнике» повесть прочитал Виталий Василевский и похвалил, затем ее послали второму члену редколлегии — Сергею Никитину, во Владимир. Об этом мне сказала по телефону старушка из отдела прозы. «Вот если и ему понравится, тогда будем печатать».

Я ждал его ответа как справедливого и окончательного суда. Повесть отвергли около десятка журналов, если и Никитин зарежет — выброшу. Через полмесяца старушка мне позвонила и сообщила, что Никитин тоже похвалил. «Особенно ему понравился язык, — сказала она. — Не знаю уж почему, у вас обыкновенный язык, живой, простой». А я был на седьмом небе. Хороший язык — это половина мастерства, хороший язык — это наличие способностей, хороший язык — это литературный вкус и чувство прекрасного.

Я тогда был замотан журналистской суетной службой, семейными хлопотами — два года, как окончил институт, квартиры нет, зарплата полторы сотни в месяц, литературой заниматься недосуг — и я утешался тем, что меня признал Сергей Никитин. Наконец-то! Есть на земле справедливость, есть, сказал я себе и наметил, кому в первую очередь отдать долги с будущего гонорара. Повесть напечатали в 1968 году.

Как-то в то же время я побывал в «Огоньке» у знакомых ребят и в разговоре с ними узнал, что моему кумиру в последние годы трудно. Не то чтобы творческий кризис, а очень тяжело пережил хрущевские глупые реформы, его развенчание культа личности Сталина, базарное, спекулятивное, а тут еще болтовня об «оттепели», слепое брожение в литературе, хемингуэевщина, лакейские оглядки на Европу… О России и русском народе как-то нет заботы ни писателям, ни партии и правительству. Брежнев вот пытается развернуть страну на прежний путь, но тоже зря — тот путь пройден и не повторится, время пришло другое, для партийного функционера неведомое… Если и дальше так покатится, беда нас ждет, большая беда… И вот выпивать стал Сергей Никитин, пишет меньше, трудней, его уже заслоняют молодые. Впрочем, не так уж и молодые: Юрий Казаков и Анатолий Ткаченко почти ровесники ему, пишут тоже хорошо. «Мыс Романон» у Ткаченки — блестящий рассказ, в «Огоньке» напечатан, между прочим… А Никитин устоит, не сомневайся: он добрый совхоз присмотрел на Владимирщине, подолгу живет там, роман собирается написать…

Через несколько месяцев, где-то в конце того же года я встретился (в первый и последний раз) с ним, своим заочным благодетелем. В то время я работал в журнале «Сельская молодежь» и увидел его в коридоре нашей редакции, когда он вышел от Олега Попцова, нашего главного редактора. Среднего роста, плотный, волнистые темно-русые волосы, красивое круглое лицо с ямочкой на подбородке. И одет чисто, строго: безупречно отглаженный серый костюм, белая рубашка с галстуком в косую полоску, глянец отсвечивающих туфель. Он был с хорошо одетой женщиной, может, с женой, которая, кивком ответив на мое приветствие, тут же пошла оформлять ему командировку во Владимир от нашего журнала, объяснив, что спешит, а то не успеют до конца рабочего дня получить деньги.

Никитин остался в коридоре со мной, держался напряженно, глядел строго, курил папиросу и молчал. Я представился ему, поблагодарил за помощь и поддержку, он пожал плечами:

 

— Мне уплатили за чтение и оценку вашей рукописи.

 

— Да, но вы ее одобрили, решили ее судьбу.

 

— Ничего я не решал, я сказал то, что она заслуживала.

Говорил он как-то излишне старательно, напряженно, выбирая неохотно слова. Я сказал, что давно знаю и люблю его рассказы, он заметно расслабился, посветлел, но тут подскочил один из наших сотрудников, бойкий сынок известного скульптора, с обезьяньей быстротой и ухмылкой подхватил последние слова:

 

— Как же, как же! Сергея Никитина все любят, все знают. Классик!

Никитин равнодушно пожал плечами, тяжело повернулся и медленно пошел по коридору — его звала женщина: быстрей, а то кассу закроют.

Минут через пять-семь в секретариате редакции, где я работал, всполошился звонок: кассирша издательства «Молодая гвардия» спрашивала, почему выписали командировку пьяному Никитину, кто он такой? Я сказал, что писатель, там указано, и большой писатель, известный.

 

— Какой он писатель, если расписаться не может! Должно быть, не закусывал, все буквы забыл, ручку в руках держать не в силах.

Я стал уверять кассиршу, что Никитин пишет лучше Тургенева (она любила Тургенева) и что он, вероятно, болен, деньги ему надо выдать, потому что вечером он уезжает.

 

— Завтра уедет. Пусть проспится сперва.

Никакие уговоры не помогли. Деньги Никитин получил только утром, с открытием кассы, в тот же день уехал, и я его больше не видел.

Прошло много-много лет. Но до сих пор он как живой стоит в коридоре «Сельской молодежи», тридцать пять лет уже стоит у меня перед глазами, чисто одетый, красивый, напряженно строгий. Он и тогда был не пьян — он был просто нестерпимо тяжело нагружен, и не столько водкой, сколько надвигающейся большой бедой своего народа, вернее, предчувствием этой великой беды, страшной и неотвратимой. Чуткий был писатель, самоотверженный, замечательный мастер и настоящий, Божьей милостью художник слова.

Но годы зрелого его творчества драматически совпали с пресловутой хрущевской «оттепелью», на которую он глядел скептически. Особенно на скоропалительные реформы главного кукурузовода, на его попытки учить творчеству художников, писателей, артистов, на разделение коммунистической партии на сельскую и промышленную, на обещание коммунизма через двадцать лет, в 1980 году… Не успел Никита, сняли. Годы брежневского правления тоже не прибавили советскому обществу большого оптимизма. Может, поэтому и ушел Сергей Никитин из жизни раньше времени, не высказавшись до конца, не дописав задуманных произведений.

Перечитывая сейчас его книги, видишь, какой это был цельный и чистый писатель, как духовно красивы и благородны его герои, как поэтичны акварельные его картины вчерашнего дня — их слегка размытые краски и сейчас живы, их яркие образы и цвета продолжают светиться и радовать нас, хотя со времени их создания прошли многие десятки лет и сам создатель давно ушел из жизни.

Невольно поражаешься: насколько же крепче, устойчивей, добрей был тот отнюдь не безупречный, критикуемый им (и нами тоже) мир вчерашнего дня, если свет его идет и в новое столетие, в новое тысячелетие! Как свет померкшей звезды в безбрежном океане вечности.

Прозаик Сергей Никитин

Rambler's Top100 Rambler's Top100 TopList

Русское поле

© ЖУРНАЛ "СЛОВО", 2002

WEB-редактор Вячеслав Румянцев