> XPOHOC > БИБЛИОТЕКА > АПОЛОГИЯ СОФИСТОВ >
ссылка на XPOHOC

Игорь Рассоха

2007 г.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC
ФОРУМ ХРОНОСА
НОВОСТИ ХРОНОСА
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ
СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ
ЭТНОНИМЫ
РЕЛИГИИ МИРА
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ
МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ
КАРТА САЙТА
АВТОРЫ ХРОНОСА

Игорь Рассоха

Апология софистов

Релятивизм как онтологическая система

Раздел III.

СОФИСТИКА КАК ВЕРШИНА РАЗВИТИЯ ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ

3. 3. СОФИСТ СОКРАТ

IGDA/A. Dagli Orti
СОКРАТ

Что интересно, для современников (т. е. людей, которые, согласимся, были более всего в курсе дела) воплощением всех отрицательных черт софистов, скорее даже карикатурой на настоящих софистов служил именно сам Сократ. Речь идет о комедии “Облака” великого Аристофана, посвященной критике софистики. Ее главный персонаж – Сократ. Другие софисты по имени не называются, – очевидно, их моральный авторитет был в то время слишком высок. Правда, один раз упоминается Продик. Но это место стоит того, чтобы его дословно процитировать. Предводительница хора облаков (облака – как бы “боги” софистики) обращается к Сократу: “Ты ж, священнослужитель речей плутовских, объясни нам, чего ты желаешь. Никого так охотно не слушаем мы из искусников, ныне живущих. Одного разве Продика: мудрость его нас пленяет и гордые мысли. Ты же тем нам приятен, что бродишь босой, озираясь направо, налево, ходишь чванно и важно, в лохмотьях, дрожа, вскинув голову, нас обожая” (Облака, 360–370) [74, с. 174].
Так кто же такой Сократ? Может быть, он – тоже софист, только с личными странностями? Официальный “Философский энциклопедический словарь” гласит: “По своему облику Сократ не был похож на философа в традиционном понимании; он, скорее, был народным мудрецом, образ жизни и поведение которого производили не меньшее впечатление, чем содержание его высказываний. Проводя большую часть времени на площадях, в палестрах и т. д., Сократ вступал в беседы с любым, кто желал говорить с ним. Стиль и характер этих бесед ярко отражены в диалогах Платона (особенно ранних)... Важнейшая заслуга Сократа в истории философии состояла в том, что в его практике диалог сделался основным методом нахождения истины. Если ранние мыслители догматически постулировали основные принципы своих учений, то Сократ стремился критически обсудить все возможные точки зрения, заранее не присоединяясь ни к одной из них... Сократ никогда ничего не писал, и сведения о его воззрениях историки черпают из вторичных источников – главным образом из "сократических" сочинений Платона и Ксенофонта (карикатурный образ Сократа был выведен Аристофаном в "Облаках"). Анализ этих источников показывает, что никакой философской системы у Сократа, по-видимому, не было” [84].
Наиболее же забавный момент состоит в следующем: “Ввиду большого числа и объема сочинений Платона и Ксенофонта может казаться, что философия Сократа нам известна с большой точностью. Но тут есть препятствие: Платон и и Ксенофонт во многих отношениях представляют учение Сократа различно. Достаточно привести один пример. У Ксенофонта ("Воспоминания", II, 6, 35) Сократ разделяет общее мнение, что "врагам надо делать больше зла, чем они могли бы сделать", а у Платона (Критон, 49 С) Сократ, вопреки общему мнению, говорит, что не следует платить обидой и злом никому на свете, какое бы зло ни сделали люди. Отсюда в науке возник вопрос, который из них представляет учение Сократа в более чистом виде. Вопрос этот породил целую литературу и решался совершенно различно... Некоторые утверждают, что единственным достоверным источником для характеристики Сократа служит комедия Аристофана "Облака", где Сократ представлен софистом и безбожником” [16, с. 9–10 (Введение С. И. Соболевского)].
В главе I приводился диалог Антифонта с Сократом, где последний сравнил софистику с проституцией. Но ведь не следует пренебрегать и контекстом: это было сказано в ответ на “наезд” Антифонта “честным тебя назвать можно, а вот умным – едва ли”, вот Сократ и огрызнулся: “Сам ты...”. А вот Диоген Лаэртский (II, 5, 19–20) так пишет о Сократе: “Он был силен в риторике (так пишет Идоменей), а Тридцать тиранов даже запретили ему обучать словесному искусству (так пишет Ксенофонт); и Аристофан насмехается в комедии, будто он слабую речь делает сильной. Фаворин в “Разнообразном повествовании” говорит, будто Сократ со своим учеником Эсхином первыми занялись преподаванием риторики (Выделено мною. – И. Р.); о том же пишет Идоменей” [15, с. 99].
Платы же с учеников Сократ действительно не брал. Почти. “Перипатетик Фений из Эфеса говорит, что, занимаясь софистикой, Аристипп первым из учеников Сократа начал брать плату со слушателей (за это Аристотель ("Метафизика" III, 2, 296 а 32) причисляет Аристиппа к софистам) и отсылать деньги учителю (выделено мной. – И. Р.). Однажды, послав ему двадцать мин, он получил их обратно, и Сократ сказал, что демоний запрещает ему принимать их: действительно, это было ему не по душе... Аристиппа упрекали за то, что он, последователь Сократа, берет деньги с учеников. "Еще бы! – сказал он. – Правда, когда Сократу присылали хлеб и вино, он брал лишь самую малость, а остальное возвращал; но ведь о его пропитании заботились лучшие граждане Афин, (выделено мной. – И. Р.) а о моем только раб Евтихид"” [15, с. 112, 115 (Диог. II. 65, 74)].
Можно сказать, что Сократ попытался сделать следующий шаг за софистами: попытался так торговать своей мудростью, чтобы при этом еще быть абсолютно независимым и от своих покупателей: “Он отличался также достоинством и независимостью. Однажды Алквиад предложил ему большой участок земли, чтобы выстроить дом; Сократ ответил: "Если бы мне были нужны сандалии, а ты предложил бы мне для них целую бычью кожу, разве не смешон бы я стал с таким подарком?" Часто он говаривал, глядя на множество рыночных товаров: “Сколько же есть вещей, без которых можно жить!"” (Диоген Лаэртский, II. 24) [15, с. 100].
В уже упомянутом “Философском энциклопедическом словаре” сказано: “Как Платон, так и Ксенофонт свидетельствуют, что Сократ отрицательно относился к натурфилософским спекуляциям предшествующей эпохи, считая достойными внимания лишь чисто человеческие проблемы” [84]. А вот Диоген Лаэрций, автор единственной в своем роде “античной философской энциклопедии”, с этим не соглашается:
“Я полагаю, что Сократ вел беседы и о физике – во всяком случае даже Ксенофонт хоть и утверждает, будто беседы его были только об этике, но признает, что он рассуждал и о провидении; и Платон хоть и упоминает в "Апологии", как Сократ отнекивался от Анаксагора и прочих физиков, но сам же рассуждает об их предметах, приписывая все свои речи Сократу” (II, 5.45) [15, с. 106]. А из текста комедии Аристофана следует, что характер занятий Сократа и его учеников был даже преимущественно натурфилософский:
“Сократ! Сократушка! – Чего ты хочешь, праха сын? – Скажи сначала, чем занимаешься? – Паря в пространствах, мыслю о судьбе светил. – В гамак забравшись, о богах гадаешь ты. Но почему же не на земле? – Бессильна мысль проникнуть в тайны мира запредельного, в пространствах не повиснув и не будучи соединенной с однородным воздухом. Нет, обретаясь в прахе, взоры ввысь вперив, я ничего бы не узрел. Сила земная притягивает влагу размышления. Не то же происходит и с капустою? (220–230) ... – А те, что в кучу скучились, чем заняты? – Они глубины Тартара исследуют. – Зачем же в небо этот поднял задницу? – Считает звезды собственными средствами (184–190) ...Мудрец сфетийский Херефонт спросил Сократа, как мыслит он о комарином пении: трубит комар гортанью или задницей?” (150) [74, с. 165, 163, 161]. Ну и так далее.
А. В. Лебедев приводит свой перевод того же самого текста: “Так что же ты из корзины презираешь богов, а не с земли, раз уж на то пошло? – Иначе бы я никогда не постиг правильно небесные явления, если бы не подвесил разумение и не смешал бы тонкую мысль с подобным воздухом. А если б я, стоя на земле, изучал верхнее снизу, то не постиг бы никогда. И впрямь: земля-то силой притягивает к себе влагу мысли. То же самое происходит и с кардамоном” [40, с. 551–550]. Как видим, тексты разных русских переводов похожи между собой как эльфы с орками. Но во всяком случае доказательства разнообразных натурфилософских интересов Сократа – налицо.
А вот рассуждения Сократа, которые можно приводить в качестве хрестоматийного примера философского релятивизма, характерного именно для софистов: “Все, чем люди пользуются, считается прекрасным и хорошим по отношению к тем же предметам, по отношению к которым оно полезно. – Так и навозная корзина – прекрасный предмет? – спросил Аристипп. – Да, клянусь Зевсом, – отвечал Сократ, – и золотой щит – предмет безобразный, если для своего назначения первая сделана прекрасно, а второй дурно. – Ты хочешь сказать, что одни и те же предметы бывают прекрасны и безобразны? – спросил Аристипп. – Да, клянусь Зевсом, – отвечал Сократ, – равно как и хороши и дурны: часто то, что хорошо от голода, бывает дурно от лихорадки, и что хорошо от лихорадки, дурно от голода; часто то, что прекрасно для бега, безобразно для борьбы, а то, что прекрасно для борьбы, безобразно для бега: потому что все хорошо и прекрасно по отношению к тому, для чего оно хорошо приспособлено, и наоборот, дурно и безобразно по отношению к тому, для чего оно дурно приспособлено”. (Ксенофонт, “Воспоминания о Сократе”, III, 8, 5–7) [16, с. 117].
Вспомним, что Протагор, по Платону (Протагор, 319а) определял свою науку как “смышленость в домашних делах, уменье наилучшим образом управлять своим домом, а также в делах общественных: благодаря ей можно стать всех сильнее и в поступках, и в речах, касающихся государства”. А вот что заявляет Сократ, по Ксенофонту (Воспоминания о Сократе: III. 4. 6, 12): “Во главе чего бы человек ни стоял, если только он знает, что нужно, и может это добывать, он будет хорошим начальником, – хором ли он будет управлять, или домом, или государством, или войском... Не смотри с таким презрением, Никомахид, на хороших хозяев! Заведование личным хозяйством только количественно отличается от заведования общественными делами, а в других отношениях одно похоже на другое; заведующие общественными делами пользуются не другими какими людьми, а теми же самыми, которые управляют личными хозяйствами. Кто умеет обходиться с людьми, тот хорошо ведет и частные, и общественные дела, а кто не умеет, тот и здесь, и там делает ошибки” [16, с. 101–103]. Последний пассаж просто достоин Дейла Карнеги! Кстати, и сам Карнеги восхищается Сократом за его искусство обходиться с людьми, подчеркивая, что в известном смысле тот очень неплохо вел свои домашние дела: “Сократ, этот "овод Афин", был замечательнейшим из людей... и женился на девятнадцатилетней девушке, имея сорок лет за плечами и плешь на голове” [65, с. 132].
Причем, если у Платона в начале “Протагора” Сократ высказывает сомнение в том, что искусству управления государством и вообще добродетели можно обучить, то в конце того же диалога Сократ приходит к выводу, что “все есть знание: и справедливость, и рассудительность, и мужество. Но таким путем легче всего обнаружить, что добродетели можно научиться” (Протагор, 361 в) [23, с. 475]. И у Ксенофонта (Воспоминания о Сократе, III, 9, 3–4) Сократ подчеркивает: “Люди и по природе отличаются друг от друга, и в то же время благодаря упражнению достигают значительного прогресса. А из этого следует, что все люди как с хорошими, так и с плохими природными способностями должны учиться и упражняться в той области, в которой хотят стать известной величиной. Между мудростью и нравственностью (порядочностью, добродетелью) Сократ не находит различия: он признавал человека вместе и умным и нравственным, если человек, понимая, в чем состоит прекрасное и хорошее, руководствуется этим в своих поступках и, наоборот, зная, в чем состоит нравственно безобразное, избегает его. В ответ на дальнейший вопрос, считает ли он умными и воздержанными тех, кто знает, что должно делать, но поступает наоборот, он сказал: столь же мало, как неумных и невоздержанных; все люди, думаю я, делая выбор из предоставляющихся им возможностей, поступают так, как находят всего выгоднее для себя. Поэтому, кто поступает неправильно (т. е. невыгодно для себя! – И. Р.), тех я не считаю ни умными, ни нравственными” [16, с. 119]. Чем же это отличается от этических взглядов софистов?
И по социально-политическим взглядам Сократ был просто один из них. Он призывал: “не пренебрегай общественными делами, если можешь способствовать их улучшению: ведь, если они будут идти хорошо, то от этого будет не малая польза не только всем гражданам вообще, но в частности и друзьям твоим и тебе самому” [16, с. 115 (III. 7. 9)]. По словам Диогена Лаэртского, “он отличался твердостью убеждений и приверженностью к демократии” (II, 24), И эту приверженность Сократ доказал своей смертью, когда, имея возможность легко бежать, удалиться в изгнание, предпочел остаться и добровольно принять яд, чтобы доказать, что исполнение законов обязательно для каждого гражданина, даже если оно ведет к очевидной несправедливости, потому что неисполнение законов во всяком случае еще большая несправедливость. “Или тебе кажется, что еще может стоять целым и невредимым то государство, в котором судебные приговоры не имеют никакой силы, но по воле частных лиц становятся недействительными и уничтожаются?.. И ты утвердишь за твоими судьями славу, будто бы они правильно решили дело, потому что разрушитель законов весьма может показаться развратителем молодежи и людей неразумных” (Платон. Критон. 50 в, 53 с) [23, с. 146–147].
Собственно, сам скандальный факт добровольной смерти, почти самоубийства Сократа и содействовал более всего его последующей популярности. Диоген Лаэртский это прямо подчеркивает (II, 20): “Он первым стал рассуждать об образе жизни и первым из философов был казнен по суду” [15, с. 99].
Сократ, как и все софисты, единственно правильной формой правления считал демократию: “У нас... власть в государстве преимущественно находится в руках большинства, которое неизменно передает должности и полномочия тем, что кажутся лучшими, причем ни телесная слабость, ни бедность, ни безвестность предков не служат поводом для чьего-либо отвода, да и противоположные качества не являются предметом почитания, как в других городах, и существует только одно мерило: властью обладает и правит тот, кто слывет доблестным или мудрым. В основе такого общественного устройства лежит равенство по рождению. В других городах собраны самые различные люди, поэтому и их государственные устройства отклоняются от нормы – таковы тирании и олигархии; города эти населяют люди, считающие других либо своими господами, либо рабами. Мы же и все наши люди, будучи братьями, детьми одной матери, не признаем отношений господства и рабства между собой; равенство происхождения заставляет нас стремиться к равным правам для всех, основанным на законе, и повиноваться друг другу лишь в силу авторитета доблести и разума. Поэтому, воспитанные в условиях полной свободы, отцы погибших (вообще-то это – похвальная речь Сократа павшим в бою. – И. Р.) и наши отцы, а также и сами эти люди явили всем нам множество прекрасных дел как в частной жизни, так и на общественном поприще” (Платон. Менексен. 238-239) [23, с. 386].
По сравнению с этой четкой и современной позицией не выглядит ли “теория” Аристотеля о том, что существует-де некий кругооборот правильных и неправильных форм правления, так что демократия (“полития”) неизменно вырождается в охлократию (“власть толпы”), та, в свою очередь, переходит в тиранию и т. д., что существует “правильная” тирания (абсолютная монархия) и “правильная” олигархия (аристократия) и прочее..., – жалким лепетом? Можно ли говорить о каком-либо прогрессе социальной философии в античном мире после высших достижений софистов, Сократа и Фукидида? – Скорее следует говорить о глубоком упадке.
Яркая иллюстрация этому – сноска составителей русского издания к приведенному выше высказыванию Сократа: «Речь идет, разумеется, о признании равенства лишь между свободными гражданами. Вопрос о правильности рабовладения не может ставиться под сомнение ни у Платона, ни у какого иного античного автора. (Выделено мной. – И. Р.) Для них наличие свободных граждан и рабов как бы установлено самой природой. Аристотель в “Политике” писал, что наука “быть господином” не заключает в себе “ничего ни великого, ни возвышенного: ведь то, что раб должен уметь исполнять, господин должен уметь приказывать” (1. 2, 1255 в, 33–35). Аристотель признает естественность рабского состояния человека, который даже отличается особым физическим складом и притом "является некоей частью господина, как бы одушевленной, хотя и отдельной частью его тела" (Интересно, какой именно? – И. Р.)» (Там же 4–11) [23, с. 711 (сноска 19)].
Ну, если Аристотель (сам Аристотель!) в “Политике” писал... Правда, софисты раньше его писали иное (см. выше). Да и юристы императорского Рима считали свободу естественным состоянием всякого человека (тоже, как-никак, античные авторы!). И среди авторов “новой аттической комедии” (кон. IV – нач. III вв. до н. э.) “Менандр писал, что "многие из рабов гораздо лучше свободных"... Филемон высказал мысль, что от природы никто не рождается рабом” [38, с. 279]. Для мышки из известной басни страшнее кошки зверя нет. Для современных историков философии, совсем как для средневековых схоластов, нет никого мудрее Аристотеля... Не слишком ли затянулась эта “позднеаттическая” комедия?!
Итак, взгляды Сократа по важнейшим позициям практически ничем не отличаются от взглядов софистов. Но именно его фигура служит основным водоразделом в истории древнегреческой философии, отделяющей ранних философов-“досократиков” от последующих “сократических школ”. Почему?
А. В. Лебедев, переводчик многократно цитировавшихся “Фрагментов”, пишет: “Легко предвидеть вопрос: почему "Фрагменты ранних греческих философов", а не "Фрагменты досократиков"? "Досократиками" ошибочно называют греческих философов VI-V вв. до н. э. от Фалеса до Демокрита и атомистов (здесь уже начинаются хронологические странности, так как “досократик” Демокрит, по Аполлодору, родился па 10 лет после Сократа, а такие “досократики”, как Анаксарх и Гекатей Абдерский жили уже при Александре Великом и первых Птолемеях!)... софистов не принято называть "досократиками"... Кроме того, термин "досократики" оказался прочно связан с некоторыми современными мифами, избавиться от которых до конца невозможно, не лишив его нормативного общеобязательного характера” [40, с. 573]. Что это за мифы, автор не разъясняет, но можно предположить, что имеется в виду миф об особо выдающемся теоретическом вкладе лично Сократа в мировую философию.
Да, в эпоху Сократа произошел перелом в развитии мировой философии, как и в развитии мировой культуры в целом (см. выше). Да, какой-то (трудно определимый) вклад в этот перелом внес и сам Сократ. Но особенно он был прав, обращаясь к Гиппию (с трудноизмеримой долей иронии): “Клянусь Зевсом, подобно тому как все остальные искусства сделали успехи, и по сравнению с нынешними старые мастера плохи, то же самое придется сказать и о вашем искусстве – искусстве софистов: оно сделало успехи, а мудрецы из древних плохи по сравнению с вами... Следовательно, если бы у нас ожил теперь Биант (один из легендарных "семи мудрецов" – И. Р.), то, пожалуй, вызвал бы у вас смех, все равно как о Дедале говорят ваятели, что появись он теперь и начни выполнять такие же работы, как те, которые создали ему имя, он был б смешон” (Платон, Гиппий Больший, 281 d) [14, т. 1, с. 386–387].
Вот как пишет об этом переломе И. Д. Рожанский: “Итак, если софисты показали первостепенное значение субъективности в человеческом опыте и познании и тем самым выдвинули на первый план проблему критерия истины, то Эврипид открыл грекам внутренний мир отдельной человеческой личности (но разве не Протагор определил человека – в его личной субъективности – мерой всех вещей? – И. Р.). Раньше достоинство человека, его высшая добродетель – то, что греки называли трудно переводимым термином “калокагатия” – определялась полисом, как главной нормативной инстанцией. Теперь же точкой отсчета, по отношению к которой рассматриваются важнейшие этические и социальные проблемы, становится счастье единичного человеческого индивидуума. Кардинальное значение этого перелома мы продемонстрируем на примере двух сократических школ (киренаиков и киников), существование которых до IV в. было едва ли возможно. Мимоходом заметим, что термин “сократические школы” представляет собой чистую условность, за исключением того, что предполагаемые основатели этих школ имели какое-то отношение к Сократу. Учения, развивавшиеся этими школами, настолько отличались одно от другого и имели так мало общего с воззрениями Сократа (если вообще можно говорить с какой-либо степенью уверенности о воззрениях этой во многом загадочной личности), что мы едва ли сможем вычленить из них какую-либо общую основу, восходящую к Сократу” [39, с. 72–73].
В то же время А. С. Богомолов отмечает: “Трудно провести четкую грань между софистами, с одной стороны, Сократом и сократиками – с другой. Рассуждения Сократа не менее утонченны, чем рассуждения софистов, а по своим результатам они мало различаются, – удивительно ли, что Сократ был осужден за то же самое "развращение" молодых людей, которое он сам инкриминировал софистам? Софизмы сократиков, в частности "мегарские проблемы" Евбулида или апории Диодора Крона и Стилпона, гораздо более знамениты, чем все аргументы софистов. Сократовец Аристипп брал деньги за свои уроки... и посылал их Сократу... Сократиков практически невозможно отличить от софистов по их теоретическим установкам” [13, с. 110–111]. – Если так, то “точка излома графика” – это творчество не лично Сократа, а софистов. Софистика знаменовала собой начало нового этапа в развитии мировой философии – этапа, к которому относилось и творчество представителей “сократических” школ.
В книге Б. Чернышева имеется такой любопытный пассаж: “Уже для Платона софисты – величайшая загадка. Он укрывается в "сумраке небытия". Весь диалог "Софист" – охотничья драма погони за хитрым и пестрым животным – мифическим Протеем: ведь софист принимает самые неожиданные формы. Он ловко прячется то за одну, то за другую преграду – проблему; когда преодолеешь одну – из-под земли вырастает другая. Идя дихотомическим путем, дробя, например, род "охота" на отдельные виды и далее подвиды, Платон получает несколько определений софиста: он оказывается охотником за молодыми и богатыми людьми, он – продавец, крупный и мелкий, своих и чужих товаров-мнений, он – атлет в словесных состязаниях – эристике, он – опровергатель суждений... Но вся эта драматизированная логическая игра для нас теряет добрую долю своей остроты и интереса, если спросить, кого же, наконец, ловил и поймал в свои сети Платон? По единогласному убеждению всех новейших историков философии – не только (и не столько) людей, которых громкая молва в V веке заклеймила блестящим позором клички "софист" – Протагора, Горгия, Продика, Гиппия... Платон полемизирует не с ними, а с представителями других сократических школ – с киниками, мегариками” [8, с. 12–13]. – Но из этого следует только то, что представители сократических школ творили в русле уже сформировавшейся софистической традиции. Т. е. по отношению к софистике они были неоригинальны.

 

Вернуться к оглавлению

Рассоха И.Н. Апология софистов. Релятивизм как онтологическая система. Харьков. 2007.
Книга для публикации в ХРОНОСе предоставлена автором.


Здесь читайте:

Философы, любители мудрости (биографический указатель).

Сократ (ок. 470/469–399 до н.э.), афинский философ, удостоившийся литературного памятника – диалогов Платона.

Русская национальная философия в трудах ее создателей (сборник произведений).

"Философская культура" №1.

"Философская культура" №2.

"Философская культура" №3.

 

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

Rambler's Top100 Rambler's Top100

 Проект ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

на следующих доменах:
www.hrono.ru
www.hrono.info
www.hronos.km.ru,

редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС