SEMA.RU > XPOHOC  > ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ  >  РОССИЯ В IX - XVIII ВЕКАХ  > 
ссылка на XPOHOC

Исаак Масса

1610 г.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

На первую страницу
НОВОСТИ ДОМЕНА
ГОСТЕВАЯ КНИГА
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ
КАРТА САЙТА

Краткое известие 

о начале и происхождении современных войн и смут в Московии, случившихся до 1610 года за короткое время правления нескольких государей 

Исаак Масса

| 01 | 02 | 03 | 04 | 05 | 06 | 07 | 08 | 09 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 |

Из описанного нами нельзя еще понять, к какому концу пришла изложенная нами история; мы только приступили к ее началу, поведав о смерти Димитрия, царевича московского; она вполне раскроется, когда мы перейдем к правлению Бориса который стал царем; ибо они напали против него, избрав его удобным орудием, дабы, прикрываясь им, осуществить свои происки для преследования христиан и святой божьей церкви; и надеюсь, что все падет на их головы, что они насоветовали другим, и они низвергнутся с той высоты, на которую поднялись вместе со своими клевретами и со своей царицей, старой вавилонской блудницей, сидящей на семи холмах, одетой в красный пурпур и держащей в руках страшную чашу (kelck der grouwelen), из коей многие пьют и доселе.

По смерти набожного царя и великого князя Федора Ивановича, о чем было сказано выше, простой народ, всегда в этой стране готовый к волнению, во множестве столпился около Кремля, шумел и вызывал царицу Александру, жену царя Федора, сестру Бориса, домогаясь ее видеть и вручить ей управление государством; все кричали: "Будь милостива к нам, будь нашей царицей: что ты потребуешь все исполним".

Услышав это, царица Александра, дабы избежать великого несчастья и возмущения, вышла на большую лестницу царского дворца и изъявила желание говорить; увидев ее, все принялись так громко кричать, что, казалось, земля и небо преходят: "Дай бог здравия нашей царице", и тотчас все смолкли, чтобы услышать, что она скажет, и она сказала народу следующее:

"Православные (Cristelycke gemeynte)! Муж мой и милостивый царь по воле бога, Николая чудотворца и всех святых переселился из сего мира в царствие небесное, где все мы уповаем быть. Да будет вам ведомо, что при кончине Федора я должна была дать клятвенное обещание посвятить себя богу, удалиться от мира и стать монахинею, ежели я достойна молиться о спасении его души, предков наших и всех нас. И так как я сама расположена к тому всем сердцем, то смиренно прошу вас освободить меня от этих великих тягот и мирского дела, передать управление тому, кто достоин, кому по праву надлежит принять его; так как я не желаю царствовать и хочу послушно исполнить просьбу моего покойного мужа, то прошу всех вас более не неволить меня, ибо я никогда не соглашусь; за сим усердно молитесь всемогущему богу, дабы он даровал вам набожного и богобоязненного владыку, который беспорочно, справедливо и ревностно управлял бы отечеством, и я тоже буду молиться всемогущему богу, дабы он ниспослал свою милость".

Народ, услыхав такую речь из уст царицы, принялся громко плакать, пал ниц и умолял ее не отказываться от престола; но все было напрасно; видя, что царица не соглашается, начали просить о брате ее, Борисе Годунове, крича, что не знают другого, более достойного быть царем, что он правил при покойном Федоре и был любим народом, на что царица почти согласилась и предоставила решение на его волю, повелев сперва молиться богу, дабы он ниспослал свою милость при избрании царя.

Дядя покойного царя, Федор Никитич, получивший от него корону и скипетр и объявленный царем в присутствии всех вельмож, более желавших видеть на престоле его, чем Бориса, услыхав и увидев все это, и зная Бориса, и зная все действия Бориса, и зная также, что невозможно воспрепятствовать ему, ибо народ любил Бориса и взывал к нему, и чтобы избавить свое любезное отечество от внутренних междоусобий и кровопролитий, ибо он хорошо знал, что своими действиями может навлечь великую опасность, передал корону и скипетр Борису, смиренно прося его как достойного принять их.

Борис не желал и слышать о том, притворялся весьма изумленным, отказывался с великой мольбой, говоря: "Кто я такой, чтобы управлять таким несказанно большим государством, мне довольно трудно управлять и самим собою", и просил, чтобы его более тем не утруждали. Федор Никитич тоже называл себя недостойным, также не хотел слышать о том и сам решительно отказывался, и так оставалось нерешенным.

Великий страх обуял бояр и придворных, они все время взывали к Федору Никитичу и желали, чтобы он был над ними царем; народ меж тем повсюду кричал: "Сохрани, боже, царя Бориса"; и почти все толпой побежали ко дворцу, и поклялись и присягнули повиноваться царю Борису, как следовало верноподданным; принял от них присягу Иван Васильевич Годунов, дядя Бориса; увидев это, все бояре также пришли и, опасаясь, чтобы народ не схватил их как изменников, стали присягать; а также Федор Никитич со всеми своими братьями, и так признали Бориса Федоровича государем и великим князем, а сына его - царевичем и наследником; и так благодаря необыкновенной изворотливости (groote subtylheit) Бориса, о чем выше довольно было рассказано, род Годуновых вступил на московский престол помимо законных наследников, вопреки праву народному (Jus Gentium), закону и справедливости.

Борис, отлично знавший, что происходило, а также знавший, что ему присягнули в присутствии его родственников, не показывал и виду, что ему что-нибудь известно, и оставался дома до тех пор, пока волнение по прошествии нескольких дней почти совсем стихло.

Когда однажды он, печальный лицом, вышел, из дому и пошел в церковь, для того чтобы присутствовать на заупокойной обедне и принять участие во всех молитвах и церемониях по усопшем царе, народ с великим шумом бежал за Годуновым и громко кричал: "Да здравствует наш царь и великий князь всея Руси Борис Федорович, наш царевич, сын его, Федор Борисович. Да будет он нашим государем милостивым"; при этом падали ниц.

Борис остановился, представился испуганным и начал горько плакать, увы, то были крокодиловы слезы, что он проливал. И он спрашивал у народа: "Почто хотите вы обременить меня короной? Почто избрали вы меня в цари, самого скудоумного и ничтожного во всем государстве? Чего ради спешите выбором царя? Прежде следует помолиться за упокой души нашего благочестивого царя, а потом будет довольно времени для избрания царя из рода достойного. Теперь нет никакой надобности так спешить, когда помер царь Иван Васильевич, то по причине долгих войн земля была в великом разорении и крайней нужде, тогда, по правде, нужен был государь благочестивый и богобоязненный, и бог нам даровал такого; во время его кроткого правления с помощью наших ничтожных услуг земля вновь оправилась и разбогатела, того ради не следует спешить". Эта хвастливая речь означала: "Кто, как не я, виновник этого, ибо управлял главным образом я".

Однако народ не хотел ничего слушать, продолжал кричать, как и прежде, показывая сильное желание иметь Бориса своим государем, а сына его - наследником; на что и все вельможи изъявили свое согласие: было ли это от чистого сердца, легко понять; наконец Борис согласился.

Говорят, что Федор Никитич по возвращении домой сказал своей жене: "Любезная! Радуйся и будь счастлива. Борис Федорович - царь, и великий князь всея Руси". На что она в испуге отвечала: "Стыдись! Чего ради отнял ты корону и скипетр от нашего рода и передал их предателям любезного нашего отечества?", и жестоко бранила его и горько плакала, и он, разгневавшись, в злобе ударил ее по щеке, а прежде и худого слова никогда ей не выговаривал. Говорят, что после того она советовалась с братьями своего мужа, Иваном и Александром, и их родственниками о том, как бы извести царя и весь дом его; но это известие неверно, ибо основывается на ложном свидетельстве, сделанном для того, чтобы найти повод погубить ее, и все это, как мы потом узнаем, было сделано по наущению Годуновых.

Меж тем сестра Бориса, вдовствующая великая княгиня Александра, постриглась в монахини, и народ с воем и плачем провожал ее до Девичьего монастыря, в полумиле от Москвы, на реке Москве, и здесь она простилась с народом, увещевая его слушаться во всем царя и молиться богу, и она так прощалась, как будто расставалась с миром.

Борис пробыл несколько дней у своей сестры в монастыре, где она часто и строго укоряла его за все происки, спрашивая, какой ответ он даст богу; она со слезами на глазах упрашивала его оставить царство и принести покаяние во грехах, дабы бог простил его. Борис, оправдывая себя во многом, обещал так управлять царством, что надеялся смягчить гнев (toorne en gramscap) божий на свои грехи; сестра многое ему не прощала, но видя, что ее уговоры на него не действуют, она, вверив его промыслу божию, умоляла его царствовать так, как он обещал, и изъявила готовность помогать ему своими советами и молитвами, и так они расстались; после венчания на царство Борис часто бывал у нее.

И так как он, по их обычаю, не мог венчаться ранее 1 сентября, или нового года, то он хотел в это лето показать народу свое могущество и величие, разослав по всей стране указы, чтобы готовились к войне и войска собирались к Серпухову (lrpag) на реке Оке, ибо распустил слух, что там стоит крымский хан и надлежит выступить против него и дать сражение, но он сделал это лишь затем, чтобы явить свое величие и могущество, приобрести себе славное имя и заслужить уважение в народе. В мае назначено было собраться всем на реке Оке, куда со всех сторон стеклось такое войско, какого еще никогда не было у Московского князя, ибо с царем явились из Москвы бояре, дворяне, придворные, офицеры и стрельцы (strelsen oft scutten), всего тридцать тысяч человек при пятистах тысяч воинов, готовых к бою; и лагерь простирался на 5 миль в длину и 5 миль в ширину по квадрату; сверх того вдоль реки Оки были расставлены пушки и к прибытию царя посреди лагеря разбили целый город из шатров, где были залы, канцелярии, башни, конюшни, кухни, церкви - все так искусно устроено, что издали принимали его за красивый город; и войско было так неимоверно велико, что поистине нельзя было и представить; сюда прибыл из Москвы Борис со всем своим двором, оставив в Москве царицу с дочерью и патриарха Иова, оберегавшего московские святыни, и Степана Васильевича Годунова, оберегавшего в Москве царский престол.

В течение нескольких недель войска выезжали в поле на смотры и каждые старался отличиться перед царем: кто верховою ездою, кто оружием; меж тем ждали крымского посла, ибо Борис достоверно знал, что он приедет его поздравить, привезет подарки и заключит мир на несколько лет. Прибыв в лагерь, посол весьма удивился драгоценным украшениям, носимым московитами, благородными и воинами; и мир был заключен на несколько лет, и посол уехал.

Этот поход предприняли между прочим с тем, чтобы показать крымцам великую силу и устрашить их, хотя в этом году они и не думали выступать из своей земли.

И после того как царь пробыл около шести недель, к нему в лагерь пришло духовенство с крестами и хоругвями просить его возвратиться в Москву, каковую просьбу он исполнил и распустил все войско; все ратники отправлены были по домам, только один отряд иноземцев был послан на быстрых конях в степь, в татарскую сторону, дабы очистить землю от некоторых возмутившихся казаков; они возвратились, не найдя никого, и царь обещал заплатить тройное жалование после венчания. И каждый возвратился к себе домой.

В год 1599 после рождества Христова, 1 сентября, или в лето 7116 от сотворения мира, как пишут московиты, хотя и не могут доказать, почему они насчитывают больше годов, нежели показано в греческой библии, совершилось венчание Бориса Федоровича царем всея Руси, а сын его объявлен царевичем московским20; и титул его, Бориса, писали в грамотах всем державам точно так же, как и титул Федора Ивановича, о чем мы уже говорили. Венчание на царство было совершено с большой пышностью и великолепием, и царский пир, весьма роскошный, продолжался восемь дней. Венчание происходило в храме Богородицы. Венец на голову Бориса надел патриарх в присутствии епископов и митрополитов, со многими церемониями, благословениями и каждением; и царь шествовал по золотой парче, постланной поверх пурпурового сукна по всем дорогам, по коим ему надлежало пройти ко всем церквам, по Кремлю и к дворцу и перед царем щедро разбрасывали золотые монеты, и каждый, сколько мог, подбирал их.

В Кремле, в разных местах, были выставлены для народа большие чаны, полные сладким медом и пивом, и каждый мог пить сколько хотел, ибо для них наибольшая радость, когда они могут пить вволю, и на это они мастера, а паче всего на водку, которую запрещено пить всем, кроме дворян и купцов, и если бы народу было дозволено, то почти все опились бы до смерти; но довольно о том писать, ибо сие не относится к предмету нашего сочинения.

Во время всеобщей радости царь приказал выдать тройное жалование всем высшим чинам (oversten), дьякам (cancelieren), капитанам, стрельцам, офицерам, вообще всем, состоявшим на государственной службе. Одна часть жалования выдана была на поминовение усопшего царя, называлась она Pominania, т.е. память, другая - по случаю избрания царя, третья - по случаю похода и нового года, и все по всей стране радовались, ликовали и благодарили бога за то, что он даровал им такого государя, усердно творя за него молитву во всех городах, монастырях и церквах.

Также призвал к себе царь бедных ливонских купцов, кои, будучи во времена тирана взяты в плен в Ливонии, были привезены в Московию и несколько раз им ограблены; Борис собственноручно поднес каждому из них кубок, полный меда, обещал быть государем милостивым, советовал забыть старое горе и даровал им полную свободу и права гражданства (burgerrecht) в Москве, наравне со всеми московскими купцами, а также дозволил им иметь церковь, где бы они могли молиться богу по своему обряду, чем они и воспользовались; сверх того каждого из них Борис ссудил деньгами без процентов (sonder interest), дав каждому сообразно с его достоинством: одному 600, другому 300 ливров, с тем, чтобы на эти деньги они могли торговать и вести дела (negotieren en handelen) и впоследствии, по получении достаточной прибыли, отдали бы их обратно, и отпустил их жить с миром, ибо Борис был весьма расположен к немцам; в Москве говорят; "Кто умнее немцев и надменнее поляков?"

Борис тайно велел распространить слух о своем обете не проливать крови в течение пяти лет, что и делал он явно по отношению к татям, ворам, разбойникам и простым людям; но тех, кто был знатного рода, он дозволял обносить клеветою и по ложным обвинениям жестоко томить в темницах, топить, умерщвлять, заключать в монастырь, постригать в монахи - все это втайне, для того чтобы лишить страну всего высшего дворянства и на его место возвести всех родичей и тех, что ему полюбились.

Прежде всего в ноябре 1600 г. Борис велел нескольким негодяям обвинить Федора Никитича, отдавшего ему корону, и братьев его, Ивана, Михаила и Александра, с их женами, детьми и родственниками, и обвинение заключалось в том, что будто они все вместе согласились отравить царя и все его семейство; но это было только для того, чтобы народ не считал, что эти знатные вельможи сосланы со своими домочадцами и лишены имущества невинными, и не сокрушался об их участи; Федора Никитича схватили и сослали за 300 миль от Москвы, в монастырь, неподалеку от Холмогор (Colmogro), который назывался Сийская обитель (Chio), и там он постригся в монахи. Михаил и Иван были отправлены в злосчастную ссылку: один на Волгу, другой на татарскую границу; Александра же, которого он давно ненавидел, Борис велел отвезти на Белоозеро, вместе с маленьким сыном Федором; и велел там истомить Александра в горячей бане, но ребенок заполз в угол, где мог немного дышать через маленькую щель, и остался жив по милости божественного провидения, и люди, взявшие его к себе, сберегли его.

Так же поступили и с остальными, которые были ненавистны - одних топили, других душили. Дом князя Федора Мстиславского (Fedor Missislofsci), весьма знатного боярина польского происхождения, человека безупречного, был два раза дочиста разграблен, но его самого оставили в живых по настоянию народа, иначе его бы лишили жизни. Борис до вступления на престол неоднократно изъявлял желание выдать за него дочь свою, но потом не только отказался, но даже препятствовал ему жениться во второй раз, чтобы у него не было наследников. Таким образом Борис употреблял всевозможные средства истребить всех, знавших об его злодеяниях, опасаясь, чтобы они когда-нибудь не пытались отстранить Годуновых от правления.

Поэтому Борис поставил Дмитрия Ивановича Годунова, своего старого дядю, старшим боярином, ближайшим к царю, Иван Ваcильевич Годунов, также состоявший при нем, имел сына Ивана. Степан Васильевич Годунов, дворецкий (hoofmeester), имел сына Степана; Семен Никитич Годунов был казначеем21, а также ведал придворными докторами и аптекарями; он слыл по Москве человеком весьма жестоким.

Одним словом, все Годуновы и те, что принадлежали к их роду. также и те, что были в свойстве с ними (die soonen oft dochteren hadden vant Goddonoofs geslacht), занимали высшие должности в государстве; также те, что принадлежали к роду Вельяминовых и Сабуровых, женатых на их дочерях, как Шуйские, Бельские (Belscy), Голицыны (Golitzeny), Мстиславские и многие другие, которые вели себя во всех отношениях безупречно, а также некоторые родственники Годуновых знатного происхождения жили весьма скромно в своих поместьях и не несли никакой службы, иногда только их назначали воеводами на 3 или 4 года в некоторые значительные города. Из всех дьяков, которых там много, так как число провинций весьма велико, главным был Василий Щелкалов, как выше сказано, брат Андрея Щелкалова.

У царя Бориса была дочь, которая в то время была на выданьи (houbaer), и он всяческими путями и всеми средствами старался выдать ее замуж за немецкого князя или королевича, ибо он не хотел выдать ее за кого-нибудь из бояр: ни за Мстиславского, ни за Шуйского, которые поистине были более знатного и благородного происхождения, чем Годуновы, ибо он смотрел на всех вельмож своей земли, как на холопов (knechten), и ему казалось, что царю неприлично выдать свою дочь замуж за одного из своих слуг; сверх того он боялся за свою измену получить возмездие от своих и постоянно жил в страхе, как вор, который всегда страшится быть пойманным. Поэтому он полагал более безопасным иметь зятем немецкого князя, который был бы во всем ему верен и всегда готов сражаться за него.

Для своего сына он намеревался искать невесту с другой стороны: у черемисов, у персов или у какого-нибудь другого народа, так, чтобы обезопасить себя с обеих сторон - с запада и с востока, ибо он опасался Польши, ожидая от нес во всякое время неприятельских действий. Тревожимый совестью, он думал тогда о предстоящих ему несчастьях, и они вскоре его постигли.

В это время молодой герцог, по имени Густав, сын Эрика, короля шведского, бежал из своего отечества, где его намеревались, как достаточно известно, погубить, и молодой Густав бежал в Польшу, пробыв некоторое время в Данциге, в доме Христофора Катера (Christophorus Cater); он отдал себя под покровительство Польши; но дела его шли вовсе не так, как ему было обещано, и он тайно отправил известие к московскому царю. Царь Борис не желал лучшего, рассчитывая поймать важную птицу (grooten vogel te vangen) и надеясь, что он будет ему служить и женится на его дочери, употребил все хитрости, чтобы заманить Густава в Москву: писал ему письма, в которых советовал, как ему бежать и в какое место на московском рубеже он должен прибыть в назначенное время.

Густав бежал и благополучно добрался до Московии; не прошло и трех часов после перехода его через рубеж, как из Польши послали погоню: посланные всюду спрашивали на рубеже, не видали ли кого похожего, но московиты так искусно скрыли его, что поляки в то время ничего не узнали; когда он вступил в пределы Московии, навстречу ему было послано несколько придворных с немецкими переводчиками, повозки, лошади и многие другие княжеские вещи, необходимые для дороги, и всевозможные припасы. Даже дорога между Москвою и Ивангородом была ради него осмотрена и исправлена; его принимали с таким почетом, что большего не смогли бы оказать и королю; итак, 8 августа 1600 г. Густав торжественно въехал в Москву, его встречали с великой пышностью почти все дворяне, ехавшие верхом в дорогих одеждах; и его посадили на царскую лошадь и так проводили до дома, для него приготовленного, и здесь его снабжали всем; лошадьми, припасами провизией, слугами и рабами, как если бы он был царь; и сверх того Борис послал ему много драгоценных подарков, парчу и шелковые ткани на одежду ему самому и его людям, и сверх того ему каждодневно присылали с царского стола кушанья на блюдах из чистого золота.

19 августа по уговору явился он в первый раз на прием к царю, который во всем своем величии - в короне, со скипетром и державою в руках - сидел со своим сыном и приветствовал принца, выразил сожаление о его несчастий и обещал покровительство Московского государства; и после того как поблагодарил он царя, его проводили обратно в отведенный для него дом, куда вновь принесли из царской казны много подарков ему и его людям.

21 ноября, зимою, Борис с сыном проезжал мимо дома [Густава], и царевич московский поклонился ему. И в другой раз ему сказано было милостивое слово в присутствии всех бояр.

23 августа 1601 г. принц Густав во второй раз представился царю Борису, и в это время он собрал вокруг себя много молодых дворян, которые хорошо знали его и, услыхав, что он так благоденствует в Москве, прибыли к нему на службу; большая часть их принадлежала к благородным родам (van goeden huyse); но случилось не так, как они ожидали, ибо Густав, видя, что ему оказывают такой почет, весьма возгордился и призвал из Данцига жену своего хозяина Христофора Катера, от которой он во время своего пребывания в Данциге прижил несколько детей, и она приехала к нему и жила с ним в Москве.

Эта женщина научала его всему дурному и сделала таким надменным, что он всем перечил и часто бил своих дворян и слуг, также и московитов, будучи вспыльчивым и сумасбродным, так что его стали считать наполовину безумным, и он велел эту женщину, [жену Катера], возить в колымаге (koetse), запряженной четверней белых лошадей, как ездят царицы, в сопровождении многих слуг; одним словом, он вел себя слишком досадительно и безумно, возомнив, что все ему дозволено, и полагая, что если царь его укорит в чем-нибудь, то случится великая несправедливость.

Царь Борис, все это слышавший и видевший, приметя, что это за человек (mercte wel wat dit vadt al in hadde), почел неприличным отдать за него свою дочь Ксению (Oxinia) и считал его полоумным и совершенно неспособным к тем делам, которые вознамерился было поручить ему, и однажды повелел объявить ему, что неприлично королевскому сыну брать чужую жену и оказывать ей царские почести, а сверх того следовать во всех делах советам женщины, также надлежит ему удерживать себя от сумасбродств (dat hy synen haestigen cop wat bedwingen soude) и еще несколько подобных увещеваний; услышав это, принц, полагая, что ему оказывают великую несправедливость, весьма расстроился и ни в чем не хотел уступать.

Сначала все придворные принца и дворяне отошли от него и поступили на службу к царю, который благосклонно принял их, назначил им хорошее жалование и пожаловал им отличные поместья, так что они могли жить, как господа, и [у принца] осталось только трое или четверо придворных, над коими главными были красивый молодой человек, Вильгельм Шварцгоф (Willem Swartsboff), и еще один швед по имени Симон, остававшийся при нем до самой смерти.

Хотя Борис отлично видел, что от принца нет проку, однако не захотел прогнать его и пожаловал ему область с городом Угличем (Oulitz) на Волге со всеми прибытками и повелел отвести его и дозволил ему там плотничать и строить все, что ему вздумается; и он учинил там много сумасбродств (veeic grillen bedreven), о чем пришлось бы долго говорить, и царь приставил к нему одного дворянина, который должен был услужать ему и наблюдать за всеми его действиями, но с женщиной его разлучили, и он еще жил в Угличе, когда умер Борис.

В 1600 г. ожидали великое посольство из Польши, чтобы на несколько лет заключить мир и начать жить в дружбе с новым царем Борисом, а также принести ему поздравления и подарки.

Итак, 6 октября посольство прибыло в Москву с большим великолепием и было встречено всеми дворянами, одетыми в самые драгоценные платья, а кони их были увешаны золотыми цепями. И посольство разместили в приготовленном для него дворе, отлично снабженном всем необходимым, и оно состояло из девятисот трех человек, имевших две тысячи отличных лошадей, как нельзя лучше убранных, и множество повозок.

16 ноября посол получил первую аудиенцию22 и передал царю подарки: четыре венгерских или турецких лошади, которых, невзирая на то, что ноги их были спутаны, было не легко привести, и они были весьма богато убраны; кроме того небольшая, весьма искусно сделанная карета на четырех серебряных колонках (pilaren), много чаш, кубков и других вещей. Передав царю свою грамоту и подарки, посол сказал речь, но в тот день ничего не решили, приняли грамоту, подарки возвратили с благодарностью, затем посол остался у царя обедать.

Посла, верховного советника польской короны, звали Львом Сапегою (Leo Sapiega), и он был у царя раз двадцать, и они расставались то друзьями, то врагами, и ежели расставались друзьями, то послу оказывали большой почет: довольствовали его со всей свитой и лошадьми; а когда расставались врагами, то строго следили за послом; он должен был по дорогой цене покупать воду в Москве и не смел ни с кем говорить. Наконец был заключен мир или перемирие (vreede oft stilstant) на двадцать два года между царем и королем польским; и это случилось 22 февраля по старому стилю, в 1601 году. И в тот день все посольство с утра до поздней ночи пировало у царя на пиру, таком пышном, как только можно себе представить, даже невероятно, не стоит рассказывать.

Меж тем из Польши прибыл еще один гонец с письмами, от короля к послу, так как, кажется, что-то забыли при заключении договора, и спустя два дня по заключении мира посол отправил этого гонца с письмами и двумя секретарями, и никому не было ведомо, что это значило; гонца звали Ильею Пилграмовским (Elias Pilgrammofsci); хотя некоторые проницательные люди и подозревали, что король польский, вероятно, уведомляет царя о появлении человека, выдававшего себя за сына тирана Ивана Васильевича, но ничего не могли узнать с уверенностью; и Борис тогда не обратил на это внимания.

1 марта помянутый посол Сапега и вся его свита получили прощальную аудиенцию у варя; и было ему выдано содержание на людей и лошадей; можно себе представить, сколько это стоило; 3 марта он в сопровождении великолепной свиты отбыл в Польшу.

В том же году блаженной памяти добрая королева английская Елизавета отправила к царю московскому посла, который прибыл морем на кораблях компании английских купцов, торгующих и промышляющих в Московии. Это был добрый, набожный старик. С ним приехало сорок молодых людей из дворян, одетых в красные плащи. Посольство везли до Москвы бесплатно на ямских лошадях (met vrye posten), и аудиенция была назначена 8 марта. Подарки были: искусной работы кровать (sclaepcoetse oft ledecant), сделанная весьма красиво, также много кубков и чаш, наполненных драгоценностями (lieffelycke dingen) и благовониями, и прекрасные сукна, весьма искусно вытканные. Передав грамоту, содержавшую только изъявление дружбы и поздравление Бориса со вступлениям на престол, посол остался у царя на обед, во время которого вели дружескую беседу о доброй королеве и о некоторых других предметах.

И так как англичане давно изыскивали всяческие средства для того, чтобы захватить в свои руки торговлю в стране, и желали отстранить от нее голландцев, то посол обратился к царю и просил за англичан и обещал, что они будут снабжать Московию всем необходимым, что их товары будут дешевле и лучше, нежели у голландцев и других народов.

Будучи проницательным государем и желая жить мирно со всеми государями и владетелями (coningen en potentaten), любя немцев и сверх того зная славные, необыкновенные и победоносные дела голландцев, в особенности деяния светлейшего нашего герцога Мориса Нассауского, достаточно известные ему по нашим рассказам, и хорошо зная, как ему в этом случае надлежит поступить, Борис отвечал, что все нации в этом отношении для него равно любезны, что он желает со всеми жить в дружбе; сверх того [другие иностранцы] исправно платят подати и пошлины, составляющие доход государей московских, и значит имеют право вести торговлю, так же как и англичане; для англичан, по правде, довольно и того, что они свободны от всякой пошлины во всем государстве московском и ничего не платят государю; если бы они были мудры, то они не почли бы приличным предлагать это и завидовать торговле (ymant anders benyden te trafficqueeren) близких соседей; и другие подобные речи [говорил Борис]. Посол простился с царем и 17 апреля выехал из Москвы через Ливонию и далее [в Англию]; его освободили от всех издержек и сверх того одарили дорогими мехами.

Борис также отправил посла в Англию для возобновления дружбы с королевой; звали его Григорием Микулиным (Micolin).

В то время, по воле божией, во всей московской земле наступила такая дороговизна и голод, что подобного еще не приходилось описывать ни одному историку. Даже голодные времена, описанные Альбертом, аббатом Штаденским (Stadensis) и многими другими, нельзя сравнить с этим, так велик был голод и нужда во всей Московии. Так что даже матери ели своих детей; все крестьяне и поселяне (boeren en lantlieden), у которых были коровы, лошади, овцы и куры, съели их, невзирая на пост, собирали в лесах различные коренья, грибы (campernoellie, duvelsbroot) и многие другие и ели их с большой жадностью; ели также мякину, кошек и собак; и от такой пищи животы у них становились толстые, как у коров, и постигала их жалкая смерть; зимою случались с ними странные обмороки, и они в беспамятстве падали на землю. И на всех дорогах лежали люди, помершие от голода, и тела их пожирали волки и лисицы, также собаки и другие животные.

В самой Москве было не лучше; провозить хлеб на рынок надо было тайком, чтобы его не отняли силой; и были наряжены люди с телегами и санями, которые каждодневно собирали множество мертвых и свозили их в ямы, вырытые за городом в поле, и сваливали их туда, как мусор, подобно тому, как здесь в деревнях опрокидывают в навозные ямы телеги с соломой и навозом, и когда эти ямы наполнялись, их покрывали землей и рыли новые; и те, что подбирали мертвых на улицах и дорогах, брали, что достоверно, много и таких, у коих душа еще не разлучилась с телом, хотя они и лежали бездыханными; их хватали за руки или за ноги, втаскивали на телегу, где они, брошенные друг на друга, лежали, как мотовила в корзине (haspelen in manden), так что поистине иные, взятые в беспамятстве и брошенные среди мертвых, скоро погибали; и никто не смел подать кому-нибудь на улице милостыню, ибо собиравшаяся толпа могла задавить того до смерти. И я сам охотно бы дал поесть молодому человеку, который сидел против нашего дома и с большой жадностью ел сено в течение четырех дней, от чего надорвался и умер, но я, опасаясь, что заметят и нападут на меня, не посмел. Утром за городом можно было видеть мертвых, одного возле кучи навоза, другого наполовину съеденного и так далее, отчего волосы становились дыбом у того, кто это видел.

Голландец Арендт Классен, долго служивший в царской аптеке и пользовавшийся почетом у тамошних вельмож, как правду рассказывал мне, что он поехал в свое поместье (lande) или деревню, и это случилось зимой, и проезжая по запустелой стране, он нашел дитя, казалось, еще живое и лежащее в снегу без памяти от холода и голода; он поднял дитя и положил в сани под шубы и медвежьи шкуры, которые там были, и, прибыв в одну деревню, где еще оставалось в живых несколько человек, он принес закутанное в шубу дитя в избу и тотчас положил на горячую печку, и когда маленькая девочка стала приходить в себя, он немного покормил и напоил ее горячим, тем, что у него было, так что она оправилась и могла немного говорить и понимать слова, то сказала, что вся семья ее умерла от голода и в живых осталась только мать. И говорила она: "Мать бродила со мною; не могла видеть, как я умираю с голоду, убежала в глухое место в кустарник и оставила меня в снегу, на дороге".

Больше ничего нельзя было узнать от нее, и так как Арендту Классену еще предстоял долгий путь, то он оставил ребенка там, в избе, и дал кое-что на его пропитание, сказав: "Я скоро ворочусь и возьму ее с собой, поберегите .ее до сего времени". И когда он снова возвратился в ту деревню, то никого не нашел - все жители вымерли, и он был твердо убежден, что ребенка вместе с оставленными им припасами съели, а потом сами умерли с голоду. Кто без ужаса может слышать о том? Все это было правдиво передано Классеном и вполне достоверно; и сверх того в то время повсеместно случалось много подобного, и московиты, у которых был достаточный запас хлеба, пренебрегали этим бедствием и ставили его ни во что.


Примечания

20. Борис венчался 1 сентября 1598 г. (7107 г.).

21. Казначеем в царствование Бориса был Игнатий Петрович Татищев.

22. 17 ноября.

 

 

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ


Rambler's Top100 Rambler's Top100

 

редактор Вячеслав Румянцев